«Я с нею могу говорить обо всем»
«Я с нею могу говорить обо всем»
В октябре 1975 года ЛЮ с Василием Абгаровичем улетали в Париж консультировать выставку Маяковского «XX лет работы» и сниматься по этому случаю на телевидении.
Шереметьево. Рейс Токио — Москва — Париж. Пока самолет заправлялся, транзитные пассажиры слонялись по залу. Среди них был Ив Сен-Лоран, который возвращался в Париж после шоу в Японии. Этот король парижской моды, поглазев на толпу в зале ожидания, сказал своему директору Пьеру Берже: «Унылое зрелище! Никогда не видел такого количества толстых женщин в черном. Не на ком глаз остановить. Вот разве что на той элегантной даме в зеленой норковой шубке. Видимо, от Диора?»
Это Лиля Брик, сестра Триоле. Я ее знаю.
Так произошло знакомство. В самолете Сен-Лоран прислал ей и Василию Абгаровичу два бокала шампанского и попросил адрес отеля, где они будут жить. С этого и началось. «Каждый день приносили от него свежие цветы, — рассказывала ЛЮ, вернувшись. — Дорогие орхидеи, камелии, однажды внесли в кадке дерево, усыпанное апельсинами. Пришлось открыть вторую половину двери. Он ежедневно звонил, присылал приглашения туда-сюда. Туда — это демонстрация последней его коллекции, на которую съезжается «весь Париж». Сюда — это завтрак у него дома. Как выглядит дом? Это особняк, масса комнат. Никакого модерна, сплошь антикварные вещи отменного вкуса, огромное полотно Матисса… Почему-то мраморная лошадь в натуральную величину, не помню всего. В общем — шикарно.
В одной комнате целое стадо соломенных баранов, это такие стулья и кресла, очень неудобные, но красивые. Я их увидела в витрине, рассказала Иву, а он поехал и купил. Одна зала овальная, с диванами и миллионом подушек. «Вы что, занимаетесь здесь любовью?» — «И любовью тоже», — ответил он, смеясь. Завтракали мы за столом из розового мрамора, а прислуживали лакеи в белых перчатках. От него мы поехали на выставку Маяковского, и, увидев «Окна РОСТА» с буржуями, которым красноармейцы дают под зад ногой, Ив спросил, в чем дело. Я объяснила, как умела, что в революцию буржуев выгоняли из таких особняков, как у него, на что он, смеясь, заметил: «Хорошо, что мы все-таки успели позавтракать».
Вообще он втянул нас в светскую жизнь, которую мы никогда не вели, и я на собственном опыте убедилась, насколько верна поговорка: «Светская жизнь — прямой путь к кладбищу». Когда тебе за восемьдесят, все эти рауты и вернисажи утомительны, да и не очень нужны. Интересно, если интересный собеседник. Мадам Роша — это которая духи — пригласила нас на чай и спросила, кого бы я хотела видеть? Я ответила — Ростроповича с Вишневской. Мы долго с ними говорили, и Ростропович сказал, что он «теперь играет, что хочет, и ездит, куда хочет, а не туда, куда хотела эта дура Фурцева». Кстати, в Англии он записал все симфонии Шостаковича — как дирижер».
Вот только несколько выдержек из дневника ЛЮ осени 1976 года, когда они снова оказались в Париже. Мне кажется, что и молодая женщина не выдержала бы такого ритма:
18.10.16 — Днем завтрак у «Максима» с Франсуа-Мари. Вечером японская труппа в театре д ’Орсей.
— Фильм «Смерть в Венеции» Висконти. Затем выставка современной живописи.
— Демонстрация коллекции Сен-Лорана. Вечером труппа Марты Грехем в театре Елисейских Полей.
— Днем завтрак у Сен-Лорана. Он показывал свои театральные эскизы. Вечером обед, который устроил Эдгар Фор — Жюльетт Греко, Франсуаза Саган, Жанна Моро, графиня Вольпи, Элен Роша и еще кто-то.
И так целый месяц. Можно такое вынести в восемьдесят пять лет? Но недаром Маяковский сказал ей: «Ты не женщина, ты — исключение».
Однажды они с Сен-Лораном три часа провели в галерее Ван Донгена, подолгу рассматривали каждую картину. Ей он принес стул, она сидела — не было никаких сил, а он стоял. Но потом и его, кажется, ноги уже не держали…
Такую внезапную дружбу объяснил сам Ив Сен-Ло- ран, будучи в Москве: «Она никогда не говорила банальностей, и у нее на все был свой взгляд. С Лилей Брик я мог откровенно говорить абсолютно обо всем».
О моде, конечно, тоже, ибо ЛЮ знала толк в этом деле и обращала большое внимание на одежду. Однако людей она принимала не «по одежке, а по уму». Она была изобретательна в нарядах, могла из ничего соорудить элегантную вещь, правильно посоветовать.
В двадцать пятом году в Париже с ЛЮ познакомился французский модельер, если не ошибаюсь — Жак Фат, и предложил ей показать в Москве несколько его вещей, заинтересовать ими Луначарского и кого-нибудь из легкой промышленности.
«Он готов был бескорыстно представить эти модели Москвошвею, чтобы в дальнейшем наладить сотрудничество с нами. На квартире у Луначарского собрались швейники, какие-то руководители, художники. Я показала несколько платьев, переодеваясь в спальне Розенель, она же мне и помогала, они имели шумный успех у собравшихся. Но затея эта как-то рассосалась, не получив завершения. И мое посредничество ни к чему не привело, о чем я очень жалела. Платья «от Фата» кто-то отвез обратно в Париж с благодарно-бюрократическим письмом, я его перевела на французский. В те годы еще умели говорить «спасибо». Москвошвей же продолжал шить топорные платья «от большевички» и продавать их в Мосторге. Обычная история».
Однажды Сен-Лоран вдруг прислал письмо в Москву: «Дорогая Лиля, этот полет фантазии — для Вас, с самыми добрыми чувствами», — и несколько рисунков — платьев в восточном стиле, который он тогда вводил в моду. Настоящие шедевры. ЛЮ их очень любила, всем показывала и окантовала.
Сен-Лоран дарил ей много вещей и бывал польщен, когда она появлялась в его туалете. Я помню фиолетовые бархатные брюки, синий с серебром казакин, блузы с рукавами-пуфами, высокие браслеты, пояса из перьев… «О какой моде может идти речь в мои годы?» — спросила его ЛЮ, когда он помогал ей надеть суконное пальто цвета бордо, отделанное сутажем. Но он ответил, что есть женщины, которые живут вне моды. К ним он относил Катрин Денев, Марлен Дитрих и теперь вот Лилю Брик.
К ее восьмидесятипятилетию он сочинил платье, которое она надела один раз, как было задумано художником. В дальнейшем платье ожидала честь экспонироваться в Музее моды Ив Сен-Лорана на улице Риволи, рядом с туалетом Маргерит Юрсенар, который он тоже сделал на один вечер, когда ее посвящали в академики. Но у платья ЛЮ оказалась иная, живая судьба.
Алле Демидовой предстояло впервые прочитать с эстрады ранее запрещенный «Реквием» Анны Ахматовой. В чем выступать? Концертное платье для такого трагического произведения не подходит. В простом житейском тоже не выйдешь. Сшить — но что? Думали, прикидывали, решили попробовать именно это платье Ив Сен-Лорана.
Алла Демидова вообще очень костюмогенична и умеет придавать образность самым неожиданным вещам, которые останавливают ее внимание, но… «Реквием» и платье «от кутюр»? Примерили — оказалось и концертно, и строго. Торжественность и печаль сквозили и в прямом жакете, вызывавшем отдаленные ассоциации с ватником, и в глубоких складках колокола юбки… Все было в разных фактурах и оттенках черного.
И пусть с неподвижных и каменных век,
Как слезы, струится подтаявший снег…
Во многих странах читала Демидова «Реквием» и, конечно, во Франции. Французы с глубоким пиететом отнеслись к концерту — прежде всего из-за подвига самой Ахматовой. Но Париж всегда Париж: в буклете, конечно, рассказали историю платья Лили Брик, так неожиданно послужившего трагической поэме Ахматовой.
Ив Сен-Лоран был очень огорчен смертью ЛЮ. Когда приехал в Москву, выбрал время, пришел в ее квартиру, где она провела последние годы. Долго стоял возле ее скульптурного автопортрета. Очень понравился ему ее акварельный портрет работы Тышлера, рисунки которого он знал благодаря ей. Он положил цветы на кресло, где она любила сидеть, и немного побыл в комнате один.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.