В годы войны

В годы войны

С началом войны Брик и Катанян начали работать в «Окнах ТАСС» — по типу «Окон РОСТА», что практиковали в Гражданскую войну. По месту жилья во время бомбежки их назначили дежурить на крыше и тушить зажигалки. Лилю Юрьевну определили в бригаду, которая ходила по этажам и проверяла затемнение. Однажды ночью бомба попала в театр Вахтангова, что в двух шагах от их дома, дом дрогнул, но устоял, лишь все стекла вылетели.

В конце июля Союз писателей дал им направление эвакуироваться в Молотов (ныне Пермь). Времени на сбор было в обрез, часть архива успели сдать в музей на хранение (по возвращении получили его обратно) и, понимая, что едут не на пикник, взяли как можно больше одежды и одеял. Купе было переполнено, и спали по очереди. Таковы скупые сведения от Лили Юрьевны. Но кое о чем говорят документы.

Письмо к матери О.М.Брика:

«8.8.41. Дорогая Полина Юрьевна, Фридочка и все, кто дома, телеграмму вашу о том, что вы пока не едете, получили. Очень тяжело так мало знать друг о друге. Мы были уверены, что вы выедете вслед за нами».

«Устроились мы так, — пишет ЛЮ. — У нас две чистые комнатки в двух соседних домиках по 7 кв. метров каждая. Хозяева уступают нам молоко, мед и яйца. Расстояние от центра такое, как от вас до Сокольников — дачным поездом. От станции 5 минут ходьбы. Для Оси и Васи предвидится работа в газете. Размер ее пока неизвестен, но Вася сегодня уже сдает статейку. Мучительно, конечно, беспокойство за всех вас и остальных друзей. Слушаем московское радио».

ЛЮ была инициатором помощи родителям всех своих родных. При жизни Маяковского каждое первое число напоминала ему, что надо дать деньги Александре Алексеевне, его маме. Регулярно (не прерываясь и в войну) посылала деньги своей маме, матери Брика и Екатерине Васильевне, матери Василия Абгаровича. Даже в очень трудные времена она как-то выкручивалась, и родители получали материальную помощь.

Ее мать, Елена Юльевна, эвакуировалась в Армавир, к своей сестре, там заболела и умерла. Умерла она до прихода немцев, а ее сестру с мужем убили оккупанты.

«Ося, Вася работают в газете и на радио, а Женя хозяйничает, — пишет мне ЛЮ небольшое письмецо. — Я несколько раз выступала на вечерах с воспоминаниями и написала небольшую книжицу о Володе и его любимой собаке Щене. Он его всегда рисовал в конце писем ко мне, и я эти рисуночки тоже туда поместила. Книжечка вышла небольшая, следующий раз пришлю».

Она вышла малюсеньким тиражом и стала уже библиографической редкостью.

В эвакуации ЛЮ продолжала трудиться над поэтическим словарем Маяковского. Еще до войны она задумала этот словарь, где «каждому слову будет дана смысловая характеристика». Ей проделать эту работу было легче других, ибо каждая строка была выслушана ею в свое время с авторскими пояснениями. В 1945 году в связи со смертью О. Брика работа оборвалась. Этот труд нигде не опубликован. Вот одна страничка оттуда:

ТЕАТРЫ

Рассказ о влезших на подмосток

аршинной буквою графишь,

и зазывают в вечер с досок

зрачки малеванных афиш.

Автомобиль подкрасил губы

у блеклой женщины Карьера,

а с прилетавших

рвали шубы

два огневые фокстерьера.

и т. д.

«Поэт обращается к городу, — пишет ЛЮ. — «Ты, город, рассказываешь аршинными буквами афиш о «влезших на подмосток», о подмостках театров и концертов… Афиши зазывают публику на вечерние представления.

Подъехавший автомобиль осветил яркими фарами проходящую женщину, и на мгновенье становятся видны ее красные губы. В вечерних сумерках эта женщина похожа на портрет художника Карьера, писавшего как бы смазанные, блеклые, будто в дымке портреты. Этот художник у нас не выставлялся и широкой публике не известен. С прилетевших в театры на автомобилях людей снимали (рвали) шубы швейцары в золотых галунах, похожие в своем рвении и угодливости на фокстерьеров, которые служат на задних лапах».

Через год они вернулись на Арбат, в разоренную квартиру с выбитыми окнами. Жили бытом военной Москвы: отоваривание карточек, обмен вещей на продукты, железная буржуйка, возле которой поставили письменный стол и работали все трое — это было единственное теплое место в комнате. Иногда сидели в пальто. ЛЮ воспринимала все без особых жалоб. «Как в 18-м году», — говорила она. Небольшое подспорье давал огород, землю под который выделил литераторам Союз писателей где-то возле Сельхозвыставки. Я ездил помогать отцу и Брику управляться с картошкой, а ЛЮ посадила грядку петрушки, она считала ее очень полезной. Она ездила с нами, поливала свою петрушку и варила на костре картошку, которую мы ели часто только с солью — больше ничего не было.

В войну членам Литфонда давали американские подарки, и, чтобы их получить, нужно было написать заявление. ЛЮ: «Я не могу написать «Прошу дать мне подарок». Подарок дарят, а не дают в ответ на просьбу». И не написала. А отец написал и получил ботинки, которые я носил два года.

Как-то в институте нам дали задание описать человека по его вещам. «Интересно, можно ли понять, что я за человек», — сказала ЛЮ, вывалив содержимое своей сумки на стол: рецепт для окраски волос, расписка о получении денег Фондом детей фронтовиков, жетоны на сдачу бутылок, пенсионная книжка, которую ей дали после смерти Маяковского, рецепт, лекарство в коробочке, папиросы, записная книжка, губная помада, неотправленное письмо, гривенник и доверенность на получение денег в «Окнах ТАСС». Так записано в моем дневнике.

Несмотря на полуразрушенный быт и полуголодное существование, ЛЮ старалась, чтобы дом был чистый и уютный; люди к ней тянулись. Она всю жизнь любила красивую посуду и хорошо сервированный стол, и это правило из остатков былой красоты соблюдалось даже тогда, когда на обед бывал суп из крапивы и на второе пшенная каша, которую она любила.

После обеда всегда был кофе — тогда его почему-то много и относительно дешево продавали в зеленых зернах. ЛЮ их умело жарила, молола и очень вкусно заваривала с щепоткой соли.

Все, кто приходил к обеду или к ужину, старались принести что-нибудь съестное. Борис Барнет принес однажды в кастрюле борщ. Таков был быт в Москве.

На пятидесятилетие Маяковского Лиля Юрьевна в виде изысканного десерта сварила сладкую манную кашу, и все ели ее холодную, присыпая корицей. Вообще-то в день рождения Маяковского ЛЮ всегда делала его любимое блюдо — вареники с вишнями. Но в сей голодный военный год муку нигде нельзя было купить, и ни у кого из знакомых ее тоже не было: ею не разрешено было торговать.

На юбилей поэта пришло много народу, пришли днем (комендантский час!), каждый принес что мог, и Лиля Юрьевна в хрустальном бочонке смешала крюшон — его всегда ставили на стол во время заседания Л ЕФа. Из присутствующих помню далеко не всех — Кулешова с Хохловой, Тарасенковас Машей Белкиной, Владимира Яхонтова с Поповой, Татьяну Ивановну Лещенко, вернувшуюся из ссылки, — она пришла с гитарой и замечательно пела, Рину Зеленую с Котэ Топуридзе, Куприянова (из Кукрыниксов), Штеренбергов… полвека назад это было, разве всех вспомнишь? А вот еда из того голодного времени запомнилась. Я, например, принес десяток вареных яиц, тогда это было тоже угощение…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.