Чем кончилась дружба домами

Чем кончилась дружба домами

…В черный день 14 апреля 1930 года в нашей комнате раздался телефонный звонок, и, увидев, как у отца отлила кровь от лица и он весь как-то осел, моя мать в предчувствии неизмеримого ужаса упала на колени: «Что? Боже мой! Что?!» — «Володя застрелился». — И отец зарыдал. Я очень испугался. Через три дня на панихиде меня несли на руках мимо гроба, и я до сих пор помню огромные ботинки Маяковского и что перед нами шел человек, который плакал, закрыв лицо руками.

Личность Маяковского наложила отпечаток на всю дальнейшую жизнь нашей семьи. Мой отец до конца своих дней занимался творчеством поэта. Мать перепечатывала весь архив поэта и оставила о Маяковском воспоминания. Я занимаюсь архивом Лили Юрьевны и отца, где многое связано с поэтом. Где-то я прочел смешно, но верно: «Там, где Маяковский, там и Катаняны».

Мой отец, Василий Абгарович (1902–1980), с юных лет занимался литературой, писал стихи (кто в юности не писал стихов?) и выпустил в Тифлисе две маленькие книжечки с иллюстрациями тогда еще безвестных своих товарищей Ладо Гудиашвили и Кирилла Зданевича. Они вышли с грифом знаменитого ныне издательства «41 градус».

В двадцатых годах он работал в издательстве «Заккни- га» и в 1923 году был командирован в Москву. Приятель, поэт Василий Каменский, привел его к Маяковскому в квартиру на Водопьяном переулке, описанном в поэме «Про это». Вот как отец вспоминал о первой встрече с Владимиром Владимировичем:

«В передней, когда я снимал шубу, а Вася Каменский доху, я увидел в дверь накрытый чайный стол с кипящим самоваром и за столом А.ВЛуначарского, который ковырял вилкой в тарелке.

Вот, думаю, как здорово! Тут же и Луначарский.

В первой комнате, куда мы вошли, было много народу. С потолка свисал яркий куб из промасленной бумаги. Очень светло. На столе нарядно, розовая колбаса, розовая пастила. Рояль. За ним кровать, над которой висело объявление: «Садиться на кровать никому не разрешается».

Меня познакомили — Лиля Юрьевна Брик, Осип Максимович, Асеев, Шкловский, Лавинский, Третьяков, Пастернак, Родченко и Степанова. Луначарский при ближайшем рассмотрении оказался Гроссманом-Рощиным.

Маяковский сидел во второй комнате за большим черным письменным столом. Бритая голова, очень внимательные умные глаза. Галстук бабочкой. Общее впечатление от всего облика — величественное ощущение силы и чистоты. Почти такой, какого потом можно было разглядеть в фотомонтажах «Про это». Сейчас он мирно ел манную кашу. Я поместился сбоку у стола, как на приеме у врача. Маяковский объяснил, что у него болит живот и потому он не может принять участие в общем пиршестве, доел кашу, откинулся на спинку кресла, вытянул ноги из-под стола и любезно осведомился — чем он обязан посещением?

Я рассказал Маяковскому, что его переводят и собираются еще переводить на грузинский и армянский языки. Как он к этому относится?

С восторгом, — сказал Маяковский. — А деньги вы платите?

Я объяснил, что литературной конвенции между республиками СССР не существует, все народы могут свободно переводить произведения писателей великого русского народа, не платя им ни гроша.

Он слушал очень любезно:

Чудесно! Но если вы не хотите мне платить, то что же вы от меня хотите?

Вашего согласия на издание такого сборника. Хотя, строго говоря, мы можем обойтись и без вашего согласия.

Нет, почему же? Я согласен. Переводите себе на здоровье.

На этом полуделовая часть беседы благополучно окончилась. В комнату входили люди, разговор шел общий. Маяковский больше слушал, вставляя отдельные фразы. Разговаривали небольшими группами. Шкловский подошел ко мне и стал расспрашивать меня об Армении, в которой я никогда не был. В комнату вошла Лиля Юрьевна. Маяковский вытянул ноги из-под стола и встал».

Моя мать познакомилась с поэтом в Тбилиси, а с Лилей Брик уже в Москве. Она говорила:

«Первое впечатление от Лили — Боже мой, ведь она некрасива: большая голова, сутулится… Но она улыбнулась мне, все ее лицо вспыхнуло и озарилось, и я увидела перед собой красавицу — огромные ореховые глаза, чудесной формы рот, миндальные зубы… Вся она была какая-то бело-розовая. Ухоженные маленькие руки, изящно обутые ножки. В ней была прелесть, притягивающая с первого взгляда. Она хотела нравиться всем — молодым, старым, мужчинам, женщинам, детям… И нравилась!»

Нравилась она и моей матери. Они дружили лет десять, с Лилей всегда было интересно, у них была одна компания, и виделись они чуть не ежедневно, переписывались, мама гостила у нее в Ростове, когда Лиля Юрьевна одно время там жила с Примаковым.

Короче говоря, дружба домами.

Вскоре после расстрела Виталия Марковича Лиля Юрьевна и мой отец, которые интенсивно занимались изданием Маяковского, стали видеться ежедневно, и между ними завязался роман.

Это было мучительно для матери, для меня. В то время она с отчаянием думала о том, о чем позже Цветаева: «Глаза давно ищут крюк…»

Идеологом эгоизма и нигилизма в личных отношениях, которых придерживалась Лиля Юрьевна, был Осип Максимович Брик, которому она безоговорочно доверяла и советам которого безоглядно следовала. В самый разгар драмы, когда рушилась семья, когда на нас свалилось горе и мать оказалась в тяжелой депрессии, Осип Максимович приехал к нам домой уговаривать ее. Я помню его приезд, но меня выставили. Смысл разговора сводился к тому, что «раз так хочется Лиле Юрьевне, то все должны с ней считаться… Даже сам Владимир Владимирович… Пройдет какое-то время… Следует подождать… Все же знают характер Лили Юрьевны, что вас не устраивает? У Ли- лички с Васей была дружба. Сейчас дружба стала теснее».

Мать не нашлась, что ответить, и просто выгнала Брика из комнаты. Она не желала следовать их морали — ЛЮ хотела, чтобы отец оставался дома, а фактически жил с ней. И мать выставила отца, хотя видит Бог — чего ей это стоило.

В шестидесятых годах Лиля Юрьевна сказала мне:

Я не собиралась навсегда связывать свою жизнь с Васей. Ну, пожили бы какое-то время, потом разошлись, и он вернулся бы к Гале.

Но мама его не приняла бы после всего, что было. Для нее это невозможно.

Лиля Юрьевна досадовала, что Галина Дмитриевна порвала с ней, она хотела по-прежнему дружить, «пить чай» и вообще общаться. Подумаешь, мол, делов-то! Но моя мать дальше корректных по телефону «здравствуйте, Лиля Юрьевна, да, нет» не шла.

До самой своей смерти Василий Абгарович занимался творчеством поэта, выпустил несколько изданий «Хроники жизни Маяковского». Любой человек, кто занимается творчеством Маяковского или его эпохой, обращается к этой книге — так по крайней мере утверждают исследователи. Вы хотите знать, что было с ним 26 августа 1927 года? Откройте книгу и посмотрите. А когда и где впервые напечатано это стихотворение? Не поленитесь, загляните в «Хронику».

Всю жизнь он собирал все, что писалось о поэте, все его переводы, беседовал с людьми, знавшими Владимира Владимировича, и заносил все в картотеку — компьютеров тогда не было. ЛЮ часто обращалась к нему с вопросами, например: «Вася, когда мы встретились с Володей в Берлине?», или «Зачем к нам приходил Синклер в Гендриков?», или «Как звали ту женщину в Америке?» Но многое и Лиля Юрьевна рассказывала ему о Маяковском, о Брике, о лефовцах, чего он не мог знать, и давала дельные советы.

Они прожили очень дружно с ЛЮ сорок лет, и он всецело подчинялся ей, а с Бриком они находились в прекрасных отношениях. И хотя они иногда спорили с ЛЮ — главным образом оценивая людей, которые встречались на их пути, — не было ни разу случая, чтобы он повысил голос. С ней это было невозможно. «Этого даже Володя не позволял себе», — сказала она однажды.

Это был самый спокойный ее союз до последнего дня, и взгляды на все у них были одни, и каждая «свинцовая пуля неуважения» (Писарев), направленная в поэта, ранила одинаково их обоих.