Заключение

Заключение

Император молчал, потому что Россия, искалечив судьбы и жизни этих несчастных людей, виновных только в том, что они появились на свет, сразу же после высылки отказалась от них. Когда в декабре 1780 года русский посланник в Копенгагене барон Сакен передал императрице Екатерине II вопрос датского правительства: будут ли в России публиковать сообщение о высылке Брауншвейгской фамилии за границу, то государыня отвечала: «Мы желаем, чтоб вы, при случае повторения такового вопроса, отзывались от себя собственно, что все сии принцы почитаются от наших верноподданных чужды(ми) России, что родились, опричь старшей, в такое время, когда родители их были удалены и о месте пребывания их никто не ведал тридцать девять лет, следственно и не думаете вы, чтоб о людях неизвестных и здешней империи совершенно посторонних могло у нас публиковано быть, да и во всяком случае старайтесь показать, что нас и государство наше ни мало интересовать не могут особы принцев и принцесс Брауншвейгских, выгодами жизни своей настоящей обязанных единственно нашему человеколюбию».[561]

Ни вины, ни жалости, ни раскаяния за содеянное с невинными людьми нет в этих холодных словах великой императрицы. А наверное, должно было быть – государственные деятели ответственны не только за свои деяния, но и за дела и грехи своих предшественников, за историю своей страны. Вспоминается царь Алексей Михайлович, который в 1652 году послал в Соловецкий монастырь Никона, чтобы доставить в Москву прах митрополита Филиппа Колычева, задушенного в тверском Отроче монастыре по приказу Ивана Грозного Малютой Скуратовым за слова правды и упрека, брошенные царю-убийце при всем народе. Алексей Михайлович передал Никону специальное покаянное письмо, которое тот зачитал прямо перед гробницей мученика. В своем письме русский царь слезно просил Филиппа простить «согрешение прадеда нашего царя и великого князя Иоанна, совершенное против тебя нерассудно завистью и неудержанием ярости».

Екатерина, как человек нового века Просвещения, безверия и прагматизма, думала иначе, чем царь Алексей Михайлович, и не была в этом исключением в длинном ряду правителей России, которым никогда не стыдно и никого не жалко. Императрица приказала российскому посланнику всячески избегать встреч с принцами и принцессами, а российским путешественникам и морякам, на всякий случай, заказала, «опасаясь гнева нашего», заезжать в Горсенс. Но все-таки, тоже на всякий случай, посланник должен был регулярно доносить о происходящем вокруг обломков Брауншвейгской фамилии – а вдруг враги России, которые, как известно, никогда не дремлют, используют какого-нибудь из этих немощных и больных стариков для своих гнусных целей подрыва могущества и безопасности Российской империи.

25 Дело… С. 45. Отвлекая на минуту внимание читателя, отмечу, что ответ Бирона следователям на это обвинение должен был бы вызвать у нас слезу умиления, равно как и похвалу уму и изворотливости бывшего регента. Он сказал, что когда государыня «в слезы приведена была, и то не от его противных поступков, но сожалея по тогдашним тяжким военным обращениям о состоянии и нужде подданных своих, от которой печали он Ея императорское величество не без великого труда иногда унимал» (Материалы… С. 174). Действительно, кто теперь наверняка может сказать, от чего порой могла всплакнуть покойная государыня – от хамства своего любовника или от сочувствия к бедному своему народу, несшему тяготы военного времени! Но все-таки никого из русских государственных деятелей, кроме Бирона (да, пожалуй, может быть, еще только Ивана Грозного), нельзя было упрекнуть в таких неслыханных для политика поступках: «Других коронованных глав и высоких Всероссийской империи союзников, даже до самого цесаря Римского и их министерство часто в присутствии многих непристойными словами поносил и бранивал, и, яко здесь пребывающие чужестранные министры не оставили ко дворам своим доносить, и то от того интересам здешним не малые повреждения и затруднения приключены» (Дело… С. 46). И здесь Бирон оправдывался, причем умело: да, хамил, но все ради блага России. Так, с австрийским посланником поругался исключительно «для российской славы», и шведскому посланнику «равным же образом учинено» (Материалы… С. 176).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.