ГЛАВА 88

ГЛАВА 88

Я этого не заслужила[406]

Событие, случившееся во второй половине дня во вторник, 29 июня 1613 года, смешало все планы Шекспира. В «Глобусе» шла постановка «Генриха VIII», пьесы о женитьбах короля, над которой Шекспир работал с Флетчером. Это была новая пьеса, сыгранная до этого два или три раза. Некий придворный, сэр Генри Воттон, оставил нам подробное описание последовавшей катастрофы. Вот что он записал:

Король Генрих устраивает маскарад в доме кардинала Вулси, его выход сопровождается пушечной стрельбой; попавшая на крышу бумага или еще какой-то материал подожгли солому; сначала показался просто дымок, на него зрители не обратили внимания, увлеченные пьесой; все вспыхнуло, и огонь побежал по стенам, будто цепь, и в течение часа уничтожил весь дом до основания.

Этого времени оказалось достаточно для достойного здания, хотя выгорели только дерево и солома и несколько брошенных плащей; да на одном человеке загорелись штаны — и он поджарился бы в огне, если б не сообразил залить его вовремя бутылкой эля.

Другой, менее язвительный наблюдатель сообщил, что «огонь перекинулся на соломенную крышу театра и разбушевался там столь неистово, что поглотил театр и все в нем менее чем за два часа (пока люди были заняты собственным спасением)». Третий отчет подтвердил, что всем зрителям удалось избежать телесных повреждений, «за исключением одного мужчины, получившего ожоги, когда он отважился войти внутрь и спасти ребенка, который иначе бы неминуемо сгорел».

Все это стало катастрофой для «Слуг короля», лишившихся разом как помещения, так и капитала. Возможно, исполнилось пророчество Просперо, что «и самый Шар земной когда-нибудь» исчезнет «и, как облачко, растает»[407].

Конечно же немедленно встал вопрос о восстановлении театра. Шекспиру принадлежала четырнадцатая часть акций театра, и, следовательно, на нем лежала ответственность за четырнадцатую часть расходов; эта сумма составляла порядка 50 или 60 английских фунтов. У него в тот момент все еще оставалось 60 фунтов, полученных в заклад под надвратный дом в Блэкфрайерз (он должен был вернуть эти деньги в течение шести месяцев). Даже для зажиточного землевладельца это была большая сумма наличными. Так как акции «Глобуса» не упомянуты в его завещании, можно предположить, что он продал их из-за пожара. «Глобус» снова работал через год, но Шекспира уже не было в списке владельцев. Тогда же или немного позже он продал и акции театра «Блэкфрайерз». На этом закончился его финансовый интерес в театральном деле. Возможно, что тогда же он и бросил свои занятия драматургией — практичное завершение абсолютно прагматичной карьеры.

В то время у него был и другой повод для волнений, уже личного свойства, — его беспокоила дочь Сюзанна. Летом того года она подавала в суд за клевету на соседа, Джона Лейна, распространявшего слухи, что она «вела себя дурно с Рейфом Смитом», то есть, другими словами, спала с Рейфом Смитом и подхватила от него гонорею. В маленьком мирке Стратфорда это действительно были очень неосторожные заявления по отношению к жене видного врача и дочери местной знаменитости. Дело слушалось в епархиальном суде Вустерского кафедрального собора, что само по себе свидетельствует о серьезном отношении к вопросу. Однако Джон Лейн не появился в суде и не был допрошен. Сюзанна Шекспир выиграла процесс, а Джон Лейн был отлучен от церкви.

В конце лета и всю осень 1613 года, за неимением «Глобуса» и ввиду почти предсказуемого закрытия «Блэкфрайерз» на период с июля по декабрь, «Слуги короля» гастролировали в Фолкстоне, Оксфорде, Шрусбери и в самом Стратфорде. Четырнадцать раз они играли при дворе, среди придворных представлений были и две пьесы, написанные в соавторстве Уильямом Шекспиром и Джоном Флетчером. «Все — правда» («Генрих VIII»)[408] и «Два знатных родича» стали последними плодами шекспировского сотрудничества с труппой и, как все последнее, занимают особое положение среди пьес. Вполне возможно, что сам Шекспир появлялся при дворе, с тем чтобы принять поздравления и благодарность от своего монарха. Так получилось, что «Генрих VIII» был неудачно сыгран в «Глобусе» но эта пьеса соответствовала и более камерной обстановке придворных представлений и прекрасно подходила для помещения театра «Блэкфрайерз». Некоторые события, изображенные в пьесе, в реальности случились в том же самом большом зале «Блэкфрайерз», где и шло представление, и это придавало редкое театральное обаяние ситуации. Сходство было до такой степени полным, что зрители должны были испытывать некое зловещее историческое deja vu во время всего представления. Речь идет о сцене, в которой Генрих VIII и Екатерина Арагонская предстают перед папским легатом в епархиальном суде, дабы решить вопрос о законности их брака. Это не был суд по бракоразводным делам, как утверждал кое-кто впоследствии; если они не были женаты, то не могло быть и развода. Тем не менее событие было важное и священное, и в «Генрихе VIII» оно обрело черты возвышенного драматического зрелища.

Все это было созвучно пьесе, насыщенной аллюзиями на события совсем недавнего прошлого и ограниченной концепцией исторического величия. Сэр Генри Воттон в своем отчете о пожаре отметил также, что спектакль «отличался исключительной пышностью и величественностью». Эта его сторона не понравилась Воттону, поскольку из-за нее театр воспринимался как еще один королевский двор. Спектакль был зрелищный, с масками, шествиями и трубачами, сценические ремарки в одной из сцен были очень подробными, так как предваряли появление актеров «с короткими серебряными жезлами… с большой печатью… с серебряными крестами… булавой… с большими серебряными столпами»[409].

Были эпизоды, когда требовалось разместить на сцене одновременно не менее двадцати трех актеров. Смена сцен должна была быть стремительной, чтобы пьеса уместилась в «какие-нибудь два часа», как было обещано в прологе.

Что из всего этого выдумка Шекспира, а что Флетчера, можно только гадать. Однако, прежде чем приписывать излишнюю театральность младшему из них, следует вспомнить, что в своих самых ранних пьесах Шекспир отличался явным пристрастием к зрелищности. Теперь же пьесы из английской истории снова входили в моду, а у Шекспира на моду всегда было чутье. Кроме того, «Генрих VIII» позволил ему исследовать натуру и характер Булей, и потому не удивительно, что он решил раскрыть этот образ, избегая явной пристрастности, он восхищается величием кардинала, но сострадает ему в его падении. В то время, когда король Яков искал мира с Испанией, было естественно представить в пьесе королеву-испанку, оскорбленную Катерину, как страдающую добродетель.

Принято считать, что Шекспир написал первые две сцены первого акта, содержащие дворцовую интригу, а также первое появление короля и кардинала. Затем он перешел к двум первым сценам для следующих двух актов, набросав таким образом основные сюжетные линии для будущего соавтора (или соавторов). Еще он написал сцену со сложными декорациями в епархиальном суде, а также более камерный и скользкий диалог между Анной Болейн и «пожилой леди»; в некотором смысле такие сцены были его визитной карточкой. Придворная сцена, собственно говоря, в значительной степени заимствована из основного шекспировского источника, «Хроник» Холиншеда, и ей, возможно, недостает стремительной алхимии более ранних заимствований; тем не менее стих полон силы и податлив, так что нет оснований говорить о снижении драматической силы. Шекспир написал сцену, в которой Булей переживает свое падение. Это еще один замечательный прием, которым Шекспир овладел уже в ранних исторических пьесах; потерпевший неудачу персонаж тут же ощущает сочувствие автора. Он же написал первую сцену последнего акта, которая подготавливает зрителя к развязке. Он продумал структуру и задал тон всей постановке. Возможно, что он просмотрел законченную пьесу и добавил какие-то фразы или образы. Не исключено, что существовал и третий соавтор, эфемерный Бомонт, но в данном случае гадать бесполезно.

Похоже, не остается сомнений в том, что «Два знатных родича» были следующей совместной работой Уильяма Шекспира и Джона Флетчера. На титульном листе первого издания 1634 года, напечатанном в кварто, о пьесе сказано, что она была «представлена в «Блэкфрайерз» «Слугами Его Величества» под несмолкавшие овации и написана знаменитыми людьми своего времени: мистером Джоном Флетчером и мистером Уильямом Шекспиром, джентльменом». Следует отметить, что имя Флетчера упомянуто первым.

Шекспир и здесь определил основную структуру пьесы, написав весь первый акт и части трех последних; он мог и пройтись по законченному тексту, перефразируя и дополняя его по своему усмотрению. Это переработка «Рассказа рыцаря» из «Кентерберийских рассказов» Джеффри Чосера; что характерно, Шекспир занимает более традиционную позицию по отношению к источнику, а Флетчер — более натуралистическую. Поскольку пьеса не была включена в Первое фолио Шекспира, можно заключить, что ее сочли работой двух авторов. «Генрих VIII» избежал подобной участи, будучи завершающей работой в длинной серии исторических пьес, авторство которых приписали уже Шекспиру.

Двое из наиболее дотошных и проницательных толкователей Шекспира тем не менее находят, что его присутствие в «Двух знатных родичах» едва ли не повсеместно. Чарльз Лэм заметил о шекспировских отрывках в этой пьесе следующее: он «смешивает все, строка наезжает на строку, затрудняет восприятие предложений и метафор: идея еще не вылупилась окончательно, а он уже вынашивает другую, и она настойчиво требует своей очереди». Шлегель, рассуждая о той же пьесе, находит, что «ее краткость и обилие мыслей граничат с невнятностью». Местами возникает ощущение, что смысл ускользает и теряется в избытке пышных фраз:

Плачь перед ним, склони пред ним колена, —

Хоть ненадолго, хоть на краткий миг,

Достаточный, чтоб встрепенулся голубь,

Которому головку отрывают;

Скажи ему, что сделала бы ты,

Когда бы он лежал в кровавом поле,

Оскалив мертвый рот навстречу солнцу,

Осклабившись недвижно на луну![410]

Есть строки, которые кажутся чисто шекспировскими, например, когда первая королева так говорит о своей смиренной просьбе:

Вымучивая взгляд святой мольбы,

Чтобы прошенье сделалось яснее[411]

Местами синтаксис очень усложнен и, казалось бы, пытается передать суть понятия «трудный». В других случаях Шекспир как будто сам порицает собственное путаное многословие. Он выковал себе такую покладистую и изысканную среду для творчества, что, по сути, мог с ней делать уже что угодно. Так что, возможно, стоит процитировать последние строки этой пьесы, произносимые совсем обыденно самым родовитым из оставшихся на сцене персонажей. Это слова Тезея, графа Афинского, и есть некоторые основания считать их последними из всего, что Шекспир когда-либо написал для сцены:

О чародеи вышние небес,

Что вы творите с нами! Мы ликуем

О том, что суждено нам потерять,

Скорбим о том, что будет нам на радость!

Мы дети перед вами! благодарность

Примите же от нас и нам простите

Суждения о том, что выше нас!

Итак, пойдем же и свой долг исполним[412].

Оглядываясь назад, можно счесть эти строки достойной эпитафией шекспировской карьере, с ее решимостью и стоицизмом, с ее приглушенным весельем и ощущением превосходства.