ГЛАВА 47

ГЛАВА 47

В твоих словах я ощущаю ярость [234]

Как свидетельствует рукопись «Сэра Томаса Мора», Шекспир писал быстро и с большим напряжением; создается впечатление, что он усилием воли мог сконцентрировать энергию и вызвать вдохновение; слова и ритмы словно исходили из самой глубины его существа. Захваченный творчеством, он оставлял незаконченными некоторые строки. В «Тимоне Афинском» герой хочет одолжить «столько-то» денег; очевидно, что Шекспир собирался определить сумму на более поздней стадии. Но ему было не до того. Он даже не ставил знаков препинания. Создается впечатление, что он местами оставлял между словами пробелы, где можно будет их вставить, когда покинет вдохновение. Он не размечал акты и сцены. У Людвига Витгенштейна возникло впечатление, что его стихи «вырывались из-под пера, которое могло, попросту говоря, позволить себе все». Сэмюел Джонсон заметил, что финальные сцены шекспировских пьес иногда написаны чрезмерно торопливо, словно что-то вынуждало его в этот момент спешить.

Похоже, он писал на отдельных листах бумаги и мог останавливаться на эпизодах, которые казались ему наиболее важными. Например, мог сперва сочинить начало и финал пьесы, а затем взяться за промежуточные сцены. В заметках Бена Джонсона встречается запись, которая может иметь к этому некоторое отношение. В ней говорится о современном писателе, который, «начав писать, писал день и ночь без остановки и доводил себя до обморока». Но если эти слова сказаны о Шекспире, странно, что Джонсон не называет его прямо.

Конечно, существуют более точные описания его деятельности, оставленные современниками. Джон Хемингс и Генри Конделл в совместном предисловии к Первому фолио подводят итог: «Его ум и перо сливались воедино: он выражал мысли с такой легкостью, что в его бумагах едва ли найдется хоть одна помарка». Возможно, это некоторое преувеличение, но Хемингсу и Конделлу хотелось подчеркнуть поразительную легкость, с какой он писал. Непринужденность, или «легкость», отчасти обеспечивала поразительный эффект: речь любого персонажа звучит свободно и естественно.

Бен Джонсон был менее уверен в его легкости. В своих «Открытиях» («Timber or Discoveries Made upon Men and Matter») он писал: «Я помню, актеры часто с уважением говорили о Шекспире, что он никогда не вымарывал строчки в том, что писал (не важно, что это было). Я ответил: лучше бы он вычеркнул тысячу, — что они сочли за недоброжелательность с моей стороны. Я бы не стал рассказывать это потомкам, если б актеры не стали по невежеству превозносить своего друга как раз за то, в чем его больше всего можно упрекнуть.»

Далее он продолжает: «его слова струились с такой легкостью, что иногда было необходимо его остановить; Sufflam inandus erat[235], как сказал Август о Гатерии. Его ум был в его власти; хорошо бы, он мог им управлять». Возможно, Шекспир не был самым плодовитым писателем среди современников — Томас Хейвуд написал около двухсот двадцати пьес, среди которых есть и незавершенные, — но вполне очевидно: Шекспир славился тем, что сочинял вдохновенно и быстро.

Итак, мы можем достаточно ясно представить себе его за работой, он сидит за столом на классическом стуле со спинкой. Если он работал в кабинете, то сам устраивал его в тех местах в Лондоне, где снимал жилье. Иногда предполагают, что он вернулся в свой дом в Стратфорде, чтобы спокойно сочинять в тишине, но это маловероятно. Он писал в привычной обстановке, там, где находился всегда, — рядом с театром и актерами. Сомнительно, что ему мешал шум или какие- то иные причины, когда он с головой уходил в работу. Будучи занят днем в театре, он почти наверняка работал по ночам; в разных пьесах упоминаются «давно высохшие лампы», «мерцанье фитиля, чадящего в зловонной плошке с салом»[236].

Вероятно, у Шекспира был маленький ящик в столе, перья, нож для их очистки и чернильница, а также сундук с книгами и подставка, на которую их ставили, чтоб было удобно читать объемистые исторические труды и книги, откуда он черпал материал. Он мог делать заметки в так называемых таблицах (table-books) или в записных книжках со сшитыми листами; Гамлет после разговора с призраком восклицает: «Мои таблички — надо записать»[237]. Шекспир мог набрасывать заметки или отрывки, приходившие на ум в течение дня; некоторые писатели находили, что прогулки по шумным улицам способствуют вдохновению.

Сидя за столом, он писал на толстой, грубой бумаге отточенными перьями или карандашами; пользовался твердым и надежным традиционным гусиным пером. Писал на обеих сторонах сложенного вдвое листа — бумага была дорогая, — примерно по пятьдесят строчек на странице; на по лях слева — имя говорящего, справа — торопливые ремарки. Часто, спеша продолжить, он опускал имя персонажа и добавлял его позднее.

Время в его пьесах подвижное и емкое. Он сокращал или удлинял его по своему желанию, подгоняя к сюжету. Он настолько погружался в пьесу, что создавал собственное время внутри нее; это «сценическое время» к которому «реальное время» имеет лишь косвенное отношение. В «Юлии Цезаре» промежуток длиной в месяц между ночью Луперкалий[238] и кануном мартовских Ид[239] укладывается в одну полную страстей ночь. Это время не ньютоновское, а средневековое, сформированное сакральным смыслом. В «Отелло» и «Ромео и Джульетте» используется прием, известный сейчас как «двойное время». Он заключается в том, что в одно и то же время быстро происходит событие и медленно разрастается чувство; о его успехе говорит то, что ни один зритель его не замечает.

Как мы убедились, Шекспир находился в постоянной спешке, торопясь закончить пьесу Но его могли сдерживать сомнения и необходимость внести исправления в текст. Часто кажется, что он остановился посредине стиха и поднял перо, готовый вычеркнуть слово и заменить его более подходящим. Случается, он теряет нить повествования и возвращается к началу. Проблема в том, что ему трудно совладать с нетерпением. В ранних пьесах Шекспира временами чувствуется излишняя перегруженность там, где истощаются вдохновение и энергия, но эти longueurs[240] почти исчезают по мере становления его мастерства. Чаще всего Шекспир работает словно в горячке. Иногда он сам не знает, пишет он прозу или стихи. Например, во второй части «Генриха IV» Фальстаф произносит строчки, которые можно напечатать как стихи и как прозу. В «Тимоне Афинском» прозаические отрывки фактически зарифмованы, фразы насыщены естественным ритмом английского пентаметра, и различие между поэзией и прозой могло казаться ему несущественным. В некоторых случаях стихотворные строки идут подряд, ради экономии места на бумаге; по той же причине сливаются строчки песен. В рукописи пьесы «Сэр Томас Мор» он сжимает три с половиной рифмованные строки в две линейные, чтобы уместить все на одной странице. Есть серьезные основания утверждать, что шекспировские тексты оставались незавершенными, дожидаясь, пока актеры добавят им выразительности и уточнят смысл.

Это приводит к путанице. Иногда Шекспир путает имена или же называет по-разному одного и того же персонажа. Один и тот же персонаж может быть описан по-разному или иметь разные профессии, в «Кориолане» Коминий в одном месте назван консулом, в другом — генералом. Часто теряются связи: сюжетная линия, начавшись, обрывается. Не согласуются время и место. Промежуток в девятнадцать лет в «Мера за меру» вдруг сжимается в следующих сценах до четырнадцати, и это заставляет предположить, что текст писался не подряд; в противном случае автор помнил бы, какое время указано в предыдущем отрывке. Герой или героиня вдруг «забывают», о чем только что шла речь, и в изменившейся ситуации задают те же самые вопросы. В «Юлии Цезаре» Брут узнает о смерти Порции после того, как сам сообщает эту новость Кассию; он же по-разному отвечает на один и тот же вопрос. Создавая образ Брута, Шекспир мог случайно оставить на бумаге первый и второй варианты.

В финале «Тимона Афинского» в эпитафии на могиле Тимона одна строка гласит: «Не старайтесь узнать мое имя» а ниже сказано: «Здесь лежу я, Тимон»[241]. Снова мы видим, что Шекспир пробует два варианта, оба из которых каким-то образом оказались напечатанными и сохранились для потомков. Когда Гамлет в своем знаменитом монологе в начале третьего акта описывает смерть как

Безвестный край, откуда нет возврата

Земным скитальцам[242]…

кажется, он уже забыл, что видел призрак отца. Монолог «Быть или не быть», возможно, вставной. Не исключено, что Шекспир написал его для ранней редакции «Гамлета» или какой-нибудь другой пьесы или внес в записную книжку, чтобы использовать потом. В любом случае он был слишком хорош, чтобы от него отказаться, и Шекспир поместил его в этот вариант.

Сценические ремарки Шекспира позволяют увидеть его метод. Иногда они оказываются не на месте. Он сокращает или случайно опускает ремарки, будто стремительность повествования опережает их. Отсутствие четких указаний — верный признак уверенности в своем непременном участии в будущих репетициях. Там все станет понятным. Шекспир забывает написать, что кто-то из персонажей «уходит», — пропуск, который, на репетиции будет наверняка исправлен. Обозначения второстепенных персонажей иногда безнадежно запутаны, так, что становится трудно понять, кто с кем говорит. В «Короле Иоанне» французский король иногда зовется Филиппом, а иногда Людовиком. Шекспир вводит персонажей, которые не произносят ни слова; вероятно, он намеревался написать их роли, но стремительная работа воображения заставила его о них забыть. В пьесе «Много шума из ничего» у Леонато есть жена по имени Имогена, но зритель ее ни разу не видит. Это имя встречается вновь в «Цимбелине». Иногда появляется ремарка: «с другими», и только постепенно эти неизвестные персонажи обнаруживают себя. Некоторые пьесы кажутся слишком длинными для обычного спектакля. Высказывались предположения, что это варианты, предназначавшиеся для чтения, но скорее он просто не обуздывал разыгравшееся воображение. Во всяком случае, у него не было необходимости останавливать бегущее по бумаге перо; он знал, что сокращения можно будет сделать на репетиции. Как сказано в предисловии к изданию пьес Бомонта и Флетчера 1647 года, «когда эти комедии и трагедии представлялись на сцене, актеры, с согласия автора, пропускали некоторые куски, сообразуясь с обстоятельствами». Нет оснований полагать, что Шекспир действовал как-то иначе.

Иногда говорят, что сомнения и непоследовательность присущи каждому драматургу. Но так бывает не всегда. У Мольера, например, такого практически не бывает. Куда вероятнее, что это свойство шекспировского подвижного воображения и уникальной языковой свободы. Он не был ни осторожным, ни расчетливым художником. Как признается Поэт в «Тимоне Афинском»,

Поэзия похожа на камедь,

Струящуюся из ствола-кормильца.

Не высекут огонь — он не сверкнет,

А пламень чистый наш родится сам

И катится лавиной, все сметая

Со своего пути[243].

Поэзия создает сама себя в процессе творчества; она не нуждается во внешних стимулах, но стремится вперед, движимая собственной настойчивой силой. Шекспир, по-видимому, всегда находился в состоянии напряженного внимания, не зная точно, куда движется. Этим можно объяснить его более чем необычные ошибки на письме; например, в рукописи «Сэра Томаса Мора» слово «sheriff» написано пять раз по-разному в пяти следующих одна за другой строчках. Фамилия «More» трижды упомянута в одной и той же строке и всякий раз написана по-разному. Можно подумать, что Шекспир хотел сделать значения слов неопределенными, открытыми любому толкованию. Это тоже входило в его профессиональный метод, оставить как можно больше для репетиции и актерской интерпретации. От этого эффект так называемого авторского «неприсутствия» усиливается, слова, будто древесная смола, сами вытекают из природного источника.

Однако здесь просматривается очевидный парадокс. Пересматривая или переделывая текст, Шекспир часто меняет совсем незначительные детали, желая придать стихам большую яркость. Быть может, он поступал так инстинктивно и почти незаметно для себя самого, но, конечно, в некоторых случаях он меняет и содержание сцены. Уже было замечено, что Шекспир переделывал свои пьесы на всем протяжении своего творчества. Например, в новом оксфордском издании опубликованы два варианта «Короля Лира» созданные в разное время. Все говорит о том, что некоторые из его самых завершенных пьес, такие, как «Укрощение строптивой» или «Король Иоанн», представляют собой переделанные варианты более ранних работ. «Отелло» был переписан ради усовершенствования роль Эмилии; следовало сделать ее более привлекательной, чтобы не вызвать неудовольствие зрителей тем, что она дает платок Яго. Только Яго должен был нести ответственность за все зло. По-видимому, Шекспир заметил неоднозначную реакцию первых зрителей на эту роль и соответственно изменил ее. Во многих пьесах имеются вставные эпизоды; отступление о несчастной судьбе актеров в «Гамлете» — один из примеров. В «Ромео и Джульетте» начало монолога «В ночь хмурую, смеясь, глядится день»[244] перешло от Ромео к брату Лоренцо со значительной перестановкой акцентов. В «Бесплодных усилиях любви» Бирон произносит одну и ту же речь дважды, причем в одном случае она гораздо поэтичнее; один из вариантов, возможно, был записан на полях или на отдельном листке бумаги позже, и типограф не заметил, что первый вариант вычеркнут.

В шекспировских пьесах это обычное явление. В одной строке сохраняются нетронутыми как первая, так и последующая мысли. Во втором кварто «Ромео и Джульетты», например, существует странная и выпадающая из размера строка «Ravenous dovefeatherd raven, woluishravening lamb»[245]-, ход его мысли, от «ravenous» (жадный, алчный) через «dove» (голубь) до «raven» (ворон), становится понятен; если издатель убирает первое слово «Ravenous», смысл проясняется. Финал «Троила и Крессиды» был решительно перекроен, и будет справедливо сказать, что лишь немногие пьесы не несут следов переработки текста или композиции. Пересматривая их, Шекспир часто выбрасывает строки. Есть основания предполагать, что в две связанные между собой исторические пьесы о Генрихе VI и Генрихе IV он добавил монологи, которые должны были связать их прочнее и образовать более целостную структуру. Шекспир вносил в пьесы дополнения перед постановкой их при дворе и иногда был вынужден переписывать уже готовый текст. Так, Олдкасл превратился в позднейшей редакции в Фальстафа. Текст приходилось приспосабливать и к менявшемуся составу актеров. Это никак не противоречит мнению современников, утверждавших, что Шекспир писал легко и быстро; это всего-навсего означает, что его пьесы практически никогда не носили законченного характера. Достаточно очевидно, что время от времени он возвращался к написанному. Это могло происходить, когда он переписывал начисто рукописные страницы или готовил пьесу к постановке в новом сезоне. Один пример стоит многих. В первой редакции «Гамлета» актер, играющий королеву, произносит:

For women fear too much, even as they love,

And womens fear and love hold quantitie,

Eyther none, in neither ought, or in exremitie.

Но эти строки были слишком длинными и запутанными, и он уплотнил их в следующем варианте:

For women fear and love, holds quantitie,

In neither ought, or in extremity

Ведь в женщине любовь и страх равны:

Их вовсе нет, или они сильны[246].

Шекспир не мог знать наверняка, одобрят ли эти изменения актеры, которым, конечно, пришлось бы учить текст заново; следовало также убедиться, что переделка не слишком радикальна и ее утвердит распорядитель дворцовых увеселений. Из-за таких ограничений пьесы никогда не обретали законченного вида; Шекспир не переставал их переделывать, к ужасу издателей, предпочитающих окончательный вариант текста.

Некоторые идеи он отбрасывал как непригодные или неосуществимые. И конечно, менял по ходу дела сюжет и характеры персонажей. За недели или даже месяцы до начала работы что-то уже было прочитано и основные сюжетные линии продуманы. Нет оснований предполагать, что Шекспир писал подробный план будущего произведения, прежде чем приступить к сочинению, скорее всего, его необъятная память вмещала всю пьесу. Поэтому, приступив к работе, автор мог менять сюжет, те или иные мотивы или героев, создавать новые сцены и возбуждать новые споры. Обобщенные имена персонажей медленно уступали путь именам собственным, когда Шекспир углублял или расширял их характеристики. Так, например, в пьесе «Все хорошо, что хорошо кончается» Шут стал Лавашем и Управитель — Ринальдо. Они оживали под его рукой.

Случалось, что, построив сюжетные линии, автор утрачивал к ним интерес. Например, в начале «Бесплодных усилий любви» говорится о требованиях принцессы отдать земли Аквитании; в дальнейшем это ни к чему не приводит. Сделка между Лоренцо и Бассанио в «Венецианском купце» остается незавершенной. В той же пьесе Шекспир явно все больше и больше увлекается образом Шейлока, тогда как интерес к Антонио заметно убавляется. Антонио открывает пьесу в интригующе загадочном ключе, но дальше этого дело не идет. Общественный фон «Кориолана» быстро сменяется частными переговорами; характер Гамлета меняется в двух последних актах пьесы. Конечно, можно доказывать, что Шекспир решил все заранее, но налицо приметы импровизации и внезапных решений.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.