ГЛАВА 17

ГЛАВА 17

Днем могу даже церковь разглядеть[113]

В «Как вам это понравится» слуга Адам утверждает: «В семнадцать лет беспечно всяк ищет счастия»[114].

Шекспир мог искать счастья среди ланкаширских семейств из Хогтон-Тауэра и Раффорд-Холла, но вернулся в родной город. И если там и пришлось устроиться на работу в адвокатскую контору, то, по крайней мере, одно утешение жизнь ему сулила. Он уже хорошо знал Анну Хатауэй. Четырнадцатью годами раньше Джон Шекспир выплатил часть долгов ее отца. Во всяком случае, семью Хатауэй можно было считать старожилами этих мест. Они поселились на ферме Хьюланд в деревушке Шоттери в конце пятнадцатого века. Шоттери представляла собой скопление разрозненных ферм и усадеб в миле от Стратфорда, на опушке Арденского леса. Дедушка Анны, Джон Хатауэй, был йоменом и лучником; его настолько уважали, что сделали одним из Двенадцати старейшин Стратфорда, заседавших в суде присяжных. Отец Анны, Ричард Хатауэй, унаследовал ферму, впоследствии ставшую известной как «Дом Анны Хатауэй».

Ричард Хатауэй также был фермером и зажиточным домовладельцем. От первой жены, уроженки Темпл-Графтона, у него было трое детей — Анна в том числе. От второго брака тоже имелись дети. Его «достойно похоронили» по правилам протестантской церкви, но душеприказчиком своим он назначил известного нонконформиста; семейная религиозная принадлежность, как и во многих окрестных семьях, могла быть смешанной.

Анна Хатауэй была старшей дочерью в семье, и, коль скоро старшинство предполагает обязанности по дому, на ней лежала забота о младших детях. Выросшая в фермерском доме, она знала, как печь хлеб, засаливать мясо, сбивать масло и варить эль. На заднем дворе жили коровы и куры, свиньи и лошади, их нужно было растить и кормить. Союз Уильяма Шекспира и Анны Хатауэй был в высшей степени разумным соглашением, далеким от мезальянса или вынужденного брака, как это представляют некоторые. Делая такой выбор, Шекспир, может быть, проявил недюжинную осмотрительность и здравый смысл. Это вполне согласуется с его практическим и деловым подходом ко всем мирским делам.

Она была на восемь лет старше — в год женитьбы ему исполнилось восемнадцать, ей — двадцать шесть, но оттого, что продолжительность жизни была в то время короче, разница в летах выглядела значительнее, чем в наши дни. Этот союз был необычен: в шестнадцатом веке женились на женщинах младше себя. Несоответствие в возрасте породило, конечно, множество толков, главным образом такого рода, что взрослая женщина ловко заманила неопытного юношу в постель и потом женила на себе. Хотя, напротив, это могло свидетельствовать об уверенности Шекспира в своей мужской состоятельности. Во всяком случае, такой домысел ставит под сомнение ум и рассудительность Шекспира, которые могли проявляться и в восемнадцать лет. Это бросает тень и на Анну Хатауэй, которая, подобно многим безгласным женам знаменитых людей, подвергалась неоднократным нападкам. Биографы, любящие строить догадки на драматургическом материале, замечали, например, что в шекспировских исторических пьесах часто в интригах замешаны стареющие женщины, чья красота волшебным образом увяла. В «Сне в летнюю ночь» Гермия восклицает: «О горе! Старость — юности не спутник!»[115] И герцог в «Двенадцатой ночи» советует: «Ведь женщине пристало быть моложе супруга своего»[116] — и продолжает:

Найди себе подругу помоложе,

Иначе быстро охладеешь к ней.

Все женщины — как розы: день настанет —

Цветок распустится и вмиг увянет[117].

Но вероятно, будет лучше всего, если мы воздержимся от сомнительных интерпретаций. Герцог у Шекспира — классический «человек чувства». С таким же успехом можно было бы доказывать, что коль в пьесах Шекспира фигурируют образованные женщины, таким же должно быть и его женское окружение.

Мы не знаем, умела ли Анна Хатауэй читать и писать. Вряд ли что-то могло подтолкнуть ее к обучению, во всяком случае, 90 процентов женского населения Англии того времени были неграмотными. Часто предполагали, что и обе дочери у Шекспира были неграмотны. Такова ирония: величайший драматург в истории человечества окружен женщинами, которые не в состоянии прочитать ни слова из того, что он написал.

Сто сорок пятым в ряду шекспировских сонетов стоит сонет, который на своем месте выглядит странно. Из последних двух строк можно вывести, что он обращен к Анне Хатауэй и, возможно, является первым по времени из известных нам сочинений Шекспира:

«I hate» from «hate» away she threw,

And saved my life, saying «not you».

«Я ненавижу», — но тотчас

Она добавила: «Не вас!»[118]

«Hate away» идентично Hathaway. Все стихотворение представляет собой традиционный юношеский панегирик доброй и любящей женщине с «устами, сотворенными самой Любовью». Оно интересно как показатель шекспировских ранних поэтических притязаний. Он мог заимствовать сонетную форму из современного ему сборника, такого, как «Сборник Тоттела», где были работы Уайетта и Сарри, или из первого в Англии сборника сонетов, «Гекатомпатии» Томаса Уотсона, напечатанного летом 1582 года. Это могло подстегнуть его творчество. Он интуитивно овладевает формой, это раннее стихотворение написано легко и энергично и предваряет его будущее триумфальное мастерство в этом жанре.

Можно надеяться, что «сама Любовь» приложила руку к этому союзу, ибо Анна Хатауэй была ко времени женитьбы на четвертом месяце беременности. В то время добрачное сожительство не было чем-то необычным. Их стратфордские соседи, Джордж Баджер и Алиса Корт, Роберт Янг и Марджери Филд, женились таким же образом. Было принято с обеих сторон давать troth-plight (клятву верности), словесное обязательство в присутствии свидетелей, называвшуюся иначе hand-fasting (обручением) или making sure (подтверждением). Так, Алиса Шоу из Уорикшира обращалась к Уильяму Холдеру из того же графства: «Заверяю, что я твоя жена и оставила всех своих друзей ради тебя и надеюсь, что ты будешь хорошо обходиться со мной». Мужчина брал женщину за руку и повторял ту же самую клятву. Только после клятвы верности невеста могла расстаться с девственностью. Брачная церемония происходила позже. Это был набор правил, обусловленных общественными взглядами и взаимоотношениями полов; конечно, практиковались разные формы обручения, варьировавшиеся от простого обещания друг другу до церемонии с молитвенником в руках. Но о повсеместности этого обычая свидетельствует то, что у 20–30 процентов всех бывших невест дети рождались в первые восемь месяцев брака.

Этот неформальный брачный договор прочно закрепился в сознании Шекспира. Он часто встречается в шекспировских пьесах, начиная с заявления Клавдио в комедии «Мера за меру»:

… мы с нею

Помолвились и в бранную постель

Легли. А брака заключать не стали,

Все внешние обряды отложив

До времени [119]—

и кончая требованием Оливии к Себастьяну: «Ты дашь обет — мы совершим помолвку».[120] Это отразилось и на восприятии театрального действа елизаветинцами. Когда Троил и Крессида клянутся в верности друг другу, Пандар восклицает:

«Сговорились, кажется! Теперь только приложить печать, печать обязательно. А я буду свидетелем»[121]. Он поистине «запечатывает» обручение, и это делает еще более отталкивающей последующую измену Крессиды. Когда Орландо, под видом Ганимеда, провозглашает «Беру тебя, Розалинда, в жены»[122], его обязательства при этом гораздо шире и глубже, нежели он предполагает. Это давно упраздненный и забытый обычай, но для Шекспира и его аудитории он нес в себе большой смысл.

Во время церемонии обручения полагалось также обмениваться кольцами (другими подарочными атрибутами при этом служили гнутый шестипенсовик и пара перчаток). Следствием этого прелестного обычая явилась не менее чудесная находка начала девятнадцатого столетия. В 1810 году жена стратфордского рабочего, трудясь в поле рядом с церковным двором, нашла покрытое слоем грязи кольцо. Кольцо было золотое, и, когда его отчистили, на нем обнаружились инициалы «W S» и между ними так называемый «любовный узел»[123]. Возраст кольца определили шестнадцатым веком, и местный антиквар считал: «В то время из всех стратфордских жителей такое кольцо могло быть, вероятнее всего, у Шекспира». И еще одна интригующая деталь. У Шекспира могло быть кольцо с печаткой [124], но на его завещании печать не стоит. Фраза «в присутствии свидетеля руку и печать приложил» изменена; исключено слово «печать» — словно Шекспир потерял свое кольцо перед тем, как подписывать документ.

Дом, в котором, как считается, начался роман Уильяма Шекспира и Анны Хатауэй, на самом деле был довольно большим, с низкими потолками, сложенными из бревен стенами, обмазанными глиной (в стенных щелях до сих пор видны ореховые прутья и засохшая глина). Деревянная конструкция означала, что дом становился звучащей коробкой, что было неудобно и непригодно для флирта и ухаживания. Из верхних спален было слышно все, что делается внизу, и не только слышно, но и видно сквозь щели в дощатом полу. По счастью, рядом были луга и лес. Он мог и не навещать ее тут в это время; во всяком случае, после смерти отца в 1581 году Анна жила с семьей матери, неподалеку в деревне Темпл-Графтон, — возможно, ей хотелось отделиться от мачехи и четырех братьев и сестер. Отсутствие отцовского пригляда могло ускорить дело.

В этот год обручения и свадьбы в семейном окружении Шекспира происходит один странный случай. В сентябре 1582-го Джон Шекспир пришел на собрание городского совета, где выбирался мэр Стратфорда, чтобы проголосовать за своего друга Джона Садлера. Садлер отказался от должности по причине плохого здоровья (он умер шесть месяцев спустя), но появление Джона Шекспира после почти шестилетнего отсутствия вызвало некоторое недоумение. Это могло быть внезапным решением или желанием поддержать старого друга, но могло быть связано с другими публичными выступлениями этого периода. Тремя месяцами раньше он подал жалобу на четырех человек — в том числе на мясника Ральфа Кодри, обвиняя их в «запугивании смертью и увечьями». Это была традиционная формулировка, ее не следует воспринимать как реальную угрозу жизни Джона Шекспира, но обстоятельства дела весьма туманны. Это не могло быть столкновением фанатиков на религиозной почве, потому что Кодри сам был убежденным католиком. Скорее всего, это был спор по торговым или финансовым вопросам. Среди остальных, на кого жаловался Джон Шекспир, был местный красильщик. Посещая городское собрание, Джон Шекспир, возможно, надеялся восстановить свой былой авторитет.

Первенец Уильяма Шекспира и Анны Хатауэй был зачат, возможно, в последние две недели сентября, ибо в конце ноября молодой человек или опекуны невесты поспешили в Вустер за разрешением на брак. Отец оставил Анне Хатауэй 6 фунтов 13 шиллингов и 4 пенса — сумму, равную годовому заработку кузнеца или мясника, что было вполне достаточно для приданого. Брак разрешили заключить после одноразового церковного оглашения; при этом не указывалось, в каком именно приходе должна происходить церемония. Необходимо было поспешить, так как приближался Рождественский пост, в который свадебные церемонии не совершались. Другой период, в который запрещалось играть свадьбы, начинался 27 января и длился до 7 апреля. Тогда могло получиться, что ребенок родился бы до формальной регистрации брака. Интересное положение Анны могло стать заметным; ни она, ни ее опекуны не должны были допустить, чтобы ребенок стал незаконнорожденным.

Итак, 27 ноября 1582 года Уильям Шекспир или кто-то от имени Анны поскакал в Вустер и обратился там в консисторию в западном крыле южного придела местного собора. За разрешение жениться спешно или втайне нужно было заплатить от 5 до 7 шиллингов. Домом Анны Хатауэй был назван Темпл-Граф- тон, но ее фамилия указана ошибочно — Уотелей (Whateley). Разрешение звучит таким образом: брак «между Уильямом Шекспиром и Анной Уотелей из Темпл-Графтона». Это вызвало ненужные рассуждения о некой молодой женщине по имени Анна Уотелей, но, по всей вероятности, клерк просто не расслышал или не так прочитал имя; в этот день в суде фигурировал человек с фамилией Уотелей, так что ошибку чиновника можно понять. Из-за того, что Шекспиру еще не было 21 года, он был обязан поклясться, что отец одобряет этот брак. На следующий день два соседа Анны Хатауэй в Шоттери, оба фермеры, Фулк Сандерс и Джон Ричардсон, поручились 40 фунтами на случай, если в браке откроется «что-нибудь противозаконное». Не удивительно, что Джон Шекспир не подписал этого поручительства; он был известный нонконформист, стремившийся скрыть размеры своего состояния.

Оглашение было в пятницу, 30 ноября, а заключение брака последовало в тот же или на следующий день. Скорее всего, это случилось в приходской церкви Анны Хатауэй в Темпл-Графтоне, примерно в пяти милях к западу от Стратфорда. В приходской книге стратфордской церкви, где викарием служил твердый последователь реформистской веры, такая запись отсутствует; из этого ясно, что в Стратфорде церемония не происходила. Некоторые исследователи называют Ладдингтон, местечко в трех милях от Темпл-Графтона, где жили другие родственники Анны. Один старожил уверял, что видел там церковную запись о браке, но домоправительница викария сожгла бумагу в холодный день, чтобы «согреть воду в чайнике». На первый взгляд это не выглядит очень правдоподобным. Другие считают местом проведения бракосочетания церковь Святого Мартина в Вустере, где страницы регистрационной книги за 1582 год были кем-то тщательно вырезаны.

Тем не менее церковь в Темпл-Графтоне была удобна по разным причинам. Старик священник, переживший католическое правление королевы Марии, согласно официальному донесению, был «неустойчив в вере» и не мог «ни служить, ни читать как следует». Но зато был весьма сведущ в соколиной охоте и вылечивал «заболевших или раненых птиц; за это многие чинили ему что-нибудь».

Неизвестно, был ли обряд венчания в старинной церкви в Темпл-Графтоне схож с католическим. Принимая во внимание склонности священника, это кажется вероятным. Если так, то служба велась на латыни и занимала предписанные утренние часы с 8 до 12. Чаще всего это бывало по воскресеньям. Служба начиналась на церковных ступеньках, где происходило троекратное оглашение. Затем следовало предъявить приданое Анны Хатауэй в размере 6 фунтов 13 шиллингов и 4 пенсов. Ее наверняка вели к алтарю Фулк Сандерс или Джон Ричардсон — те самые, что подписывали поручительство в Вустере. Женщина стояла по левую руку от жениха в напоминание о чудесном происхождении Евы из левого ребра Адама; они держались за руки в знак помолвки. Священник на паперти освящал кольцо святой водой; затем жених брал кольцо и надевал его поочередно на большой и первые три пальца левой руки невесты со словами: In nomine Patris, in nomine Filii, in nomine Spiritus Sancti, Amen[125]. Он оставлял кольцо на четвертом пальце, потому что считалось, что вена от этого пальца тянется прямо к сердцу. Потом пару приглашали в церковь, где они совместно преклоняли колени для свадебной мессы и благословения; на их головах были льняные «охранительные» повязки, для защиты от демонов. В обычай также входило, чтобы у невесты к поясу был подвязан нож или кинжал, для чего — остается неизвестным. (Джульетта носит кинжал, которым и убивает себя.) Распущенные волосы невесты лежали на плечах. После мессы праздничная процессия шла из церкви до дома, где ждало свадебное угощение. Молодожены принимали подарки: серебро, деньги или продукты. Гости, в свою очередь, получали в подарок перчатки — поскольку отец Шекспира был перчаточник, особых трудностей с этим не возникло. Итак, мы оставляем их в этот знаменательный день.