Глава 24 Передача эстафеты

Глава 24

Передача эстафеты

Джордж Кемпбелл, мой гипермолчаливый шофер, плавно остановил лимузин у бокового входа в «Стрэттон-Окмонт», и я чуть не упал с сиденья, когда он, нарушив возложенный им на самого себя обет молчания, вдруг спросил:

– Что же теперь будет, мистер Белфорт?

Вот это да! Наконец-то старый черт раскрыл рот! Хотя его вопрос мог показаться слишком общим, на самом деле он попал не в бровь, а в глаз. Ведь всего через семь с небольшим часов, в четыре часа пополудни, я буду стоять посередине брокерского зала, произнося прощальную речь перед армией встревоженных стрэттонцев. Всем им, подобно Джорджу, придется задуматься о том, что их ждет в будущем, как в финансовом, так и в других отношениях.

У меня не было никаких сомнений в том, что в ближайшие дни в умах моих бойцов будет вертеться множество вопросов: что будет теперь, когда у руля встанет Дэнни? Не останутся ли они без работы уже через полгода его руководства? Будет ли он справедлив по отношению к ним? Не станет ли он откровенно покровительствовать своим старым друзьям и нескольким ключевым маклерам, вместе с которыми он баловался наркотой? Какая судьба уготована тем брокерам, которые отдавали предпочтение Кенни, а не Дэнни? Будут ли они как-то наказаны за недостаток лояльности? Может, с ними станут обращаться, как с людьми второго сорта? Наступит ли конец брокерскому раю «Стрэттон»? Не превратится ли компания постепенно в заурядную брокерскую фирму, не хуже и не лучше любой другой?

Я предпочел ничего этого не говорить Джорджу и лишь сказал:

– Тебе не о чем беспокоиться, Джордж. Что бы ни случилось, о тебе позаботятся. Мы с Джанет откроем неподалеку офис, к тому же у нас с Надин найдется тысяча дел, в которых понадобится твоя помощь. – Я широко улыбнулся и как можно оптимистичнее добавил: – Ты только представь себе, как в один прекрасный день ты повезешь нас с Надин на свадьбу Чэндлер. Представляешь?

Джордж кивнул и показал в широкой улыбке свои первоклассные зубы. Потом смиренно произнес:

– Я очень люблю свою работу, мистер Белфорт. Вы лучший босс, каких я только видел. И миссис Белфорт лучше всех. Все любят вас обоих. Плохо, что вы уходите из фирмы. Без вас уже никогда не будет так, как прежде. Дэнни не такой, как вы. Он неправильно относится к людям, они станут уходить.

Первая половина сказанного Джорджем настолько озадачила меня, что я даже не вполне вник во все остальное. Неужели он только что сказал, что любит свою работу? И что он любит меня? Ну, понятное дело, эти слова были лишь фигурой речи, но Джордж действительно сказал, что любит свою работу и уважает меня как босса. И это после всего того, что он видел: шлюхи, наркотики, ночные катания по Центральному парку со стриптизершами… Эллиот Лавинь, к которому Джордж ездил за спортивными сумками, набитыми наличностью…

Но, с другой стороны, я никогда не выказывал к нему неуважения. Даже в самые мрачные и тяжелые времена я всегда старался уважительно относиться к Джорджу. Да, у меня бывали очень странные мысли на его счет, но я никогда никому о них не говорил, кроме Герцогини, а она моя жена, так что это не считается. Я никогда не имел расовых предрассудков. Да и какой еврей в здравом уме и трезвой памяти мог бы их иметь? Даром, что ли, евреи всегда были самым преследуемым народом на земле!

Неожиданно мне стало стыдно, что я подвергал преданность Джорджа сомнению. Он был хорошим, порядочным человеком. Кто я такой, чтобы вкладывать в его молчание тот или иной угодный мне смысл?

Тепло улыбнувшись шоферу, я сказал:

– Правда в том, Джордж, что никто не в силах предсказать будущее, во всяком случае, я не могу этого сделать. Кто сейчас может сказать, что станет со «Стрэттон-Окмонт»? Ответ на этот вопрос может дать только время… А я ведь помню, как ты старался открыть вместо меня дверь лимузина, когда только начал работать у меня. Ты почти бежал к пассажирской двери, пытаясь опередить меня. – Я усмехнулся этому воспоминанию. – Это просто сводило тебя с ума. Но понимаешь, я никогда не позволял тебе открывать вместо меня дверь, потому что слишком уважал тебя, чтобы просто сидеть на заднем сидении, как будто у меня сломана рука или что-нибудь в этом роде. Мне всегда казалось, что это оскорбительно по отношению к водителю.

Но, поскольку сегодня мой последний день, почему бы тебе не открыть эту самую дверь, как подобает настоящему, черт его дери, шоферу лимузина? Представь себе, что твой хозяин – толстозадый янки-васп. Можешь проводить меня в брокерский зал. Как знать, вдруг тебе понравится утренняя летучка, которую проводит сегодня Дэнни? Должно быть, она уже идет…

– …Это исследование проводилось среди десяти с лишним тысяч мужчин, – говорил Дэнни в мегафон, – и оно касалось их сексуальных привычек за последние пять лет. Думаю, вы будете абсолютно шокированы некоторыми результатами этого исследования.

Он поджал губы, покачал головой и принялся расхаживать взад-вперед, словно всем своим видом говоря: «Приготовьтесь узнать, насколько на самом деле извращена природа этих самцов».

Бог ты мой! Не успел я уйти из компании, а он уже бесчинствует! Покосившись на Джорджа, я отметил, что он несильно удивлен. Голова его была наклонена набок, а на лице читалось: «Интересно, и как вся эта чушь связана с акциями?»

– Итак, исследование показало, – продолжал тем временем Дэнни; на нем был серый в полоску костюм, на носу красовались фальшивые очки в стиле янки, – что десять процентов всего мужского населения – это законченные педики!

Тут он сделал паузу, чтобы оценить произведенный эффект.

Жди еще одного судебного иска! Я посмотрел вокруг… и увидел множество смущенных взглядов, словно все пытались понять, что хотел сказать Дэнни. То тут, то там раздавались одиночные смешки, но общим хохотом и не пахло.

Судя по всему, Дэнни остался недоволен ответной реакцией публики – вернее, ее отсутствием, – поэтому решил углубиться в тему:

– Повторяю, – продолжил человек, которого Комиссия сочла меньшим из двух зол, – исследование показало, что десять процентов всего мужского населения трахаются в задницу! Это огромное количество! Огромное! Они сосут члены друг у друга! Они…

Тут Дэнни пришлось остановиться, потому что в клиентском зале началось что-то невообразимое – стрэттонцы принялись улюлюкать, ржать, неистово аплодировать и свистеть. Половина сотрудников повскакала с мест, многие хлопали друг друга по ладоням. Однако в передней части зала, там, где сидели консультанты и люди из отдела продаж, не встал ни один человек. Я видел лишь скопление склоненных друг к другу женских головок с длинными светлыми волосами. Молодые ассистентки шептались между собой, в явном изумлении качая головами.

И тут Джордж смущенно вымолвил:

– Что-то я не совсем понимаю. Какое отношение все это имеет к фондовой бирже? Зачем он говорит о геях?

– Это сложно объяснить, Джордж, – пожал я плечами, – впрочем, мне кажется, единственное объяснение – он пытается создать образ общего врага. Что-то похожее делал Гитлер в тридцатых годах.

Я вдруг подумал, что лишь по чистой случайности Дэнни на этот раз выступал с пламенными обвинениями в адрес геев, а не чернокожих. Это заставило меня поспешно прибавить:

– Ты вовсе не обязан выслушивать всю эту ерунду. Возвращайся к концу дня, скажем, к половине пятого, договорились?

Джордж кивнул и ушел, еще более встревоженный, чем прежде.

Я стоял, глядя на всеобщий утренний разгул, и не мог не думать о том, почему Дэнни всегда приплетал на своих утренних летучках тему секса. Очевидно, он пытался сорвать дешевые аплодисменты, но это можно было сделать иными способами, не мешая скрытой основной идее, которая заключалась в том, что «Стрэттон-Окмонт», несмотря ни на что, является законной брокерской фирмой, стремящейся заработать денег для своих клиентов, и если этого почему-то не происходило, то этому могла быть одна-единственная причина – злой сговор дельцов, заполонивших, подобно саранче, все рынки. Они играли на понижение и распространяли гнусные слухи о «Стрэттон-Окмонт» и о любой другой честной брокерской фирме, стоявшей у них на пути.

Разумеется, в этот подтекст была заложена уверенность в том, что в один прекрасный день в не столь уж далеком будущем честность и профессионализм этих компаний будут оценены по достоинству, справедливость восторжествует, акции хлынут к ним бурным потоком и мы возродимся, подобно фениксу из пепла. Вот тогда-то все клиенты «Стрэттон» и сделают себе состояния!

Я много раз объяснял Дэнни всю важность этой мотивации, потому что в глубине души каждого человека (за исключением горстки социопатов) живет подсознательное желание совершать правильные поступки. Именно поэтому на каждой летучке в головы стрэттонцев на подсознательном уровне должна вбиваться эта идея – когда они улыбаются, названивают клиентам и настырно добиваются своего, они не просто потворствуют своему гедонистическому желанию быть богатыми и завоевать признание себе подобных, но также подсознательному желанию совершать правильные поступки.

Тут Дэнни поднял руки в успокаивающем жесте, и зал стал понемногу затихать.

– А теперь самая интересная, – произнес он, – я бы даже сказал, самая тревожная часть. Судите сами, если десять процентов всех мужчин – скрытые гомосексуалисты, значит, среди тысячи мужиков, сидящих в этом зале, затесалась сотня голубых, которые так и норовят трахнуть нас в задницу, как только мы повернемся к ним спиной.

И сразу все головы стали с подозрением поворачиваться по сторонам. Даже блондинки в передней части зала стали оглядываться, бросая подозрительные взгляды из-под сильно накрашенных ресниц. В зале поднялся ропот. Слов я разобрать не мог, но общий смысл был ясен: «Найти их и линчевать!»

С замиранием сердца я смотрел, как тысяча затылков клонились то в одну, то в другую сторону, по залу перелетали сотни подозрительных взглядов; в разные стороны тянулись молодые загорелые руки с указующими перстами. Потом один за другим стали раздаваться крики:

– Тескович – типичный гомосек!

– О’Райли тоже педик! Покажись, О’Райли!

– А как насчет Ирва и Скотта? – разом воскликнули два голоса.

Уже через минуту тыканья пальцами друг в друга и выкрикивания обвинений (в случае Ирва и Скотта не таких уж необоснованных) в зале не осталось ни одного человека вне подозрений. Дэнни еще раз воздел руки, прося тишины.

– Послушайте, – укоризненно проговорил он, – мне известно, кто есть кто, и у нас есть два способа к этому отнестись – мягко или сурово. А теперь слушайте: все знают, что Скотт трахается с Ирвом, но ведь Скотт не потерял из-за этого работу, так?

Откуда-то из зала донесся обиженный голос Скотта:

– Я не трахался с Ирвом! Это просто…

– Хватит, Скотт! Прекрати! – рявкнул Дэнни в мегафон. – Чем больше ты отрицаешь это, тем более виноватым кажешься. Так что перестань! Мне жаль твою жену и детей, ты так их опозорил. – Дэнни с отвращением покачал головой и отвернулся от Скотта.

– И все же, – добавил новый руководитель «Стрэттон», – этот гнусный акт есть скорее проявление власти, нежели сексуальных предпочтений. Теперь, когда я продемонстрировал вам свою толерантность, неужели среди вас не найдется таких, у кого хватит храбрости и, раз уж на то пошло, порядочности, чтобы встать и признаться?

Из рядов поднялся молодой стрэттонец с безвольным подбородком и явным недостатком мозгов.

– Я гей и горжусь этим, – громко сказал он.

И тут зал взорвался. Через считаные секунды в сторону недальновидного храбреца по опасной траектории полетели разные предметы, потом раздался свист, неодобрительный гул и крики:

– Эй, ты, педик! Вали отсюда!

– В смолу и перья этого извращенца!

– Ребята, поосторожнее выпивайте с ним! Как бы этот пед не подсыпал вам чего-нибудь, а потом не изнасиловал вас – чисто по-дружески!

В то утро летучка закончилась раньше обычного из-за временного всеобщего помешательства. И чего же Дэнни этим добился, если он вообще хотел чего-нибудь добиться? Перед моим мысленным взором предстала по-настоящему мрачная картина грядущего. Причем это грядущее наступит для «Стрэттон-Окмонт» уже завтра.

С чего бы мне удивляться?

Час спустя я сидел за своим столом, мысленно повторяя для собственного успокоения эти пять слов, в то время как Безумный Макс бушевал, разнося в пух и прах меня, Дэнни и соглашение о выкупе моей доли в компании, составленное Деннисом Гаито, моим бухгалтером по прозвищу Шеф-повар – настолько он любил стряпать (иными словами, фабриковать) финансовую отчетность. Если в двух словах, то соглашение обязывало «Стрэттон» выплачивать мне по одному миллиону долларов ежемесячно в течение пятнадцати лет, при этом бульшая часть этих денег подлежала выплате лишь на условиях отказа от конкуренции. То есть я обещал не конкурировать со «Стрэттон-Окмонт» в брокерском бизнесе.

Несмотря на то, что это соглашение заставило кое-кого вопросительно поднять брови, оно не было противозаконным (во всяком случае, на первый взгляд), и мне удалось убедить юристов фирмы одобрить его, хотя коллективный разум твердил, что, несмотря на всю легальность, от него все же дурно пахнет.

Еще один присутствующий в моем кабинете, Кенни Вигвам, пока помалкивал. И неудивительно – в конце концов, добрую половину молодости Вигвам приходил обедать к нам домой, так что отлично знал, на что способен Безумный Макс.

Тем временем Макс орал:

– …И уж тогда вам, двум идиотам, яйца-то и прищемят! Выкуп доли за сто восемьдесят миллионов долларов? Да это все равно что плюнуть в лицо Комиссии! Господи Иисусе! Черт бы вас побрал! И когда вы только поумнеете?

– Успокойся, пап, – пожал я плечами. – Все не так плохо, как кажется. Меня заставляют проглотить горькую пилюлю, и эти сто восемьдесят миллионов подсластят ее.

– Макс, – преувеличенно весело сказал Дэнни, – нам с тобой предстоит долго работать вместе, так почему бы нам не вынести положительный опыт из неудачи? В конце концов, эти деньги получит твой сын! Что тут плохого?

Безумный Макс резко развернулся и смерил Дэнни взглядом. Потом картинно затянулся сигаретой, сложил губы в круглое маленькое «о» и сильным выдохом сфокусировал табачный дым в узкий лазерный луч полдюйма в диаметре, который направил прямо в улыбающееся лицо Дэнни с силой пушки времен гражданской войны. Дэнни исчез в облаке дыма, а Макс сказал:

– Позволь мне объяснить тебе кое-что, Поруш. То, что мой сын завтра покидает свой пост, вовсе не означает, что я вдруг зауважаю тебя. Уважение нужно заслужить, и если сегодняшнюю утреннюю летучку считать показательной в смысле будущего, не пора ли мне пойти зарегистрироваться на бирже труда? Да ты хоть знаешь, сколько законов сразу ты нарушил своей болтовней о геях? Я уже жду звонка от этого жирного ублюдка, Доминика Барбары. Именно к нему побежит этот юный перец с жалобой на тебя.

Повернувшись ко мне, он продолжил:

– Какого хрена ты приплел к соглашению о выкупе отказ от конкуренции? Какая к черту конкуренция, если тебе и без того уже запретили заниматься этим бизнесом? – Он еще раз затянулся сигаретой. – Ты и твой ублюдок Гаито – вы состряпали плутовскую схему! Это же фарс! И я не собираюсь в нем участвовать!

С этими словами Безумный Макс направился к двери.

– Пап, всего два слова, прежде чем ты уйдешь! – сказал я, поднимая руку.

– Что еще? – прошипел он, оборачиваясь.

– Во-первых, все юристы фирмы одобрили это соглашение. Откуда взялась цифра сто восемьдесят миллионов? По единственной причине – необходимо списывать деньги со счета в течение пятнадцати лет, чтобы не потерять налоговые льготы. Фирма платит мне миллион долларов в месяц, и за пятнадцать лет набегает как раз сто восемьдесят миллионов долларов.

– Не надо мне твоей арифметики, – огрызнулся он. – Меня это не впечатляет. А что касается налогового кодекса, так я его отлично знаю, равно как и твое с Гаито наглое пренебрежение этим кодексом. Так что не надо пудрить мне мозги, мистер. Еще что-нибудь?

– Надо бы перенести сегодняшний обед на шесть часов, – невинно добавил я, – Надин хочет взять с собой Чэндлер, чтобы вы с мамой могли повидаться с ней.

Скрестив пальцы, я ждал, когда имя Чэндлер произведет на Безумного Макса свое обычное волшебно-радостное воздействие. Лицо деда сразу смягчилось при упоминании имени его единственной внучки.

С широкой улыбкой и легким британским акцентом сэр Макс произнес:

– Ах, какой замечательный сюрприз! Твоя мать будет просто счастлива увидеть Чэндлер. Ну что же, хорошо! Я позвоню матери и сообщу ей хорошую новость.

Сэр Макс покинул кабинет с улыбкой на лице и чуть ли не пританцовывая на ходу.

Посмотрев на восхищенных Дэнни и Вигвама, я пожал плечами:

– Есть кое-какие кодовые слова, способные его утихомирить. Слово «Чэндлер» из них самое надежное. Придется и вам выучить пару подобных словечек, если не хотите, чтобы у него случился сердечный приступ прямо тут, в кабинете.

– Твой отец хороший человек, – сказал Дэнни, – и для него тут ничего не изменится. Я отношусь к нему, как к своему собственному отцу, и он может говорить и делать все, что захочет, пока не уйдет на пенсию.

Я улыбнулся, благодарный ему за верность.

– Однако куда больше твоего отца меня волнуют проблемы с «Дьюк Секьюритиз», – продолжал Дэнни. – Виктор в бизнесе всего три дня, а уже вовсю распространяет слухи о скором уходе «Стрэттон» с рынка и о том, что его место займет «Дьюк». Пока что он не пытался переманивать наших брокеров, но я уверен, что это всего лишь вопрос времени. Этот жирный боров слишком ленив, чтобы воспитывать собственных маклеров.

Я посмотрел на Вигвама:

– Ну, что скажешь на это?

– Не думаю, что Виктор такая уж большая угроза, – ответил он. – Фирма «Дьюк» маленькая, им пока что нечего предложить кому бы то ни было. У них нет ни капитала, ни собственных сделок, о которых стоило бы говорить. И у них нет стажа на рынке. Мне кажется, Виктор просто не может удержаться от пустой болтовни и выдает желаемое за действительное.

Я улыбнулся Вигваму, который еще раз подтвердил то, что мне и так было хорошо известно, – он плохой советник для военного времени и мало чем сможет помочь Дэнни в делах.

– Ошибаешься, дружище, – стараясь говорить как можно теплее, сказал я. – Ты все неправильно понимаешь. Если у Виктора есть мозги, он быстро поймет, что может предложить своим новобранцам очень много, и самый большой плюс – это размер фирмы. Дело в том, что в «Стрэттоне» способному человеку трудно пробиться наверх – слишком много людей стоит на его пути. То есть можно быть семи пядей во лбу и все же не продвигаться по карьерной лестнице или продвигаться слишком медленно, если у тебя нет приятелей в руководстве.

А вот в «Дьюке» все по-другому. Любой сообразительный парень быстро сделает отличную карьеру. Такова реальность. И это одно из преимуществ маленькой компании перед большой, и не только в этом бизнесе, а в любом другом. С другой стороны, наш плюс – стабильность и опыт работы на рынке. Наши люди не живут от зарплаты до зарплаты и знают, что не останутся без заработка. Виктор пытается подорвать их уверенность и дестабилизировать ситуацию, поэтому и распускает все эти слухи. – Я пожал плечами. – Об этом я буду говорить на сегодняшнем собрании, и тебе, Дэнни, придется подкреплять веру в успех фирмы на всех твоих собраниях, если ты, конечно, сможешь не зацикливаться на выявлении геев. Это будет по большей части пропагандистская война, и через три месяца Виктор будет зализывать раны! – Я как можно лучше изобразил уверенность. – Что еще?

– Некоторые отпочковавшиеся от нас фирмы пытаются укусить нас, перетягивая на себя несколько сделок или переманивая какого-нибудь брокера, – сказал Вигвам своим обычным мрачным тоном. – Уверен, это временное явление и скоро прекратится.

– Это прекратится только если тысделаешь так, чтобы оно прекратилось, – резко сказал я. – Надо пустить слух, что мы наедем на любую отпочковавшуюся от «Стрэттон» фирму, если она станет переманивать к себе брокеров. Нашей новой политикой станет не «око за око», а «жизнь за око», если можно так сказать.

Потом я повернулся к Дэнни и спросил:

– Кто-нибудь еще получил повестку в суд?

– Нет, насколько мне известно, – отрицательно покачал он головой, – из рядовых маклеров, во всяком случае, никто. Пока что в суд вызвали меня, тебя и Кенни. Не думаю, что кто-нибудь в брокерском зале вообще знает, что ведется следствие.

– Вообще-то все еще остается шанс того, что следователи толком ничего не знают и просто пытаются нарыть какой-нибудь серьезный компромат, – сказал я, сам не веря в это. – Скоро я буду знать точнее, в этом поможет Бо.

– Кстати, – сказал Вигвам после некоторой паузы, – Мэдден подписал договор условного депонирования и отдал мне акционерный сертификат, так что можешь об этом не волноваться.

– Я же говорил тебе, что у Стива голова на месте, – сказал Дэнни.

Я едва удержался, чтобы не рассказать ему, как Стив в последнее время нес Дэнни последними словами: мол, Дэнни неспособен управлять «Стрэттон», и я должен приложить собственные усилия к тому, чтобы помочь Стиву развивать «Стив Мэдден Шуз», имеющую сегодня как никогда большой потенциал. Продажи росли на пятьдесят процентов в месяц – в месяц!– и этот рост все ускорялся. Но с оперативной точки зрения Стив не справлялся – производство и поставки сильно отставали от темпов роста продаж. В результате его компания имела плохую репутацию у магазинов, поскольку задерживала поставки обуви. По настоянию Стива я даже всерьез подумывал о том, чтобы переместить свой офис в Вудсайд, Квинс, где находилась штаб-квартира «Стив Мэдден Шуз». Оказавшись там, я делил бы офис со Стивом. Он занимался бы творческой стороной бизнеса, а я – деловой.

Но я не стал говорить об этом Дэнни.

– Так я и не говорю, что у него голова не на месте, – парировал я, – но теперь, когда акции у нас, ему будет гораздо проще принимать правильные решения. Деньги заставляют людей делать странные вещи, Дэнни. Потерпи немного, сам все скоро поймешь.

В час пополудни я позвал к себе Джанет для ободряющей беседы. В последние дни она выглядела очень расстроенной, а сегодня, казалось, и вовсе была на грани слез.

– Послушай, – сказал я ей тоном отца, разговаривающего с дочерью, – тебе есть за что благодарить судьбу, детка. Я не говорю, что у тебя нет причин для огорчения, но ты должна смотреть на это как на новое начало, а вовсе не конец. Мы все еще молоды. Может быть, на несколько месяцев мы сильно сбавим обороты, но потом двинемся вперед под полными парами. – Я ласково улыбнулся. – А пока будем работать у меня дома, и это замечательно, потому что я считаю тебя членом своей семьи.

– Я знаю, – всхлипнула Джанет, – просто… я здесь с самого начала, и на моих глазах вы создали эту фирму из ничего. На моих глазах совершалось это чудо. В первый раз я почувствовала себя… (« любимой?» –пронеслось у меня в голове)… не знаю… Когда вы вместо моего отца вели меня к алтарю… я…

И тут она, не выдержав, истерически разрыдалась.

Господи Иисусе! Что я опять сделал не так? Я хотел утешить ее, и вот теперь она плачет. Нужно позвонить Герцогине! Она знает, что надо делать в таких ситуациях. Может, она примчится сюда и отвезет Джанет домой, пусть это и займет много времени.

Не зная, как поступить, я подошел к Джанет и бережно обнял ее. Потом сказал с бесконечной нежностью в голосе:

– Нет ничего плохого в том, что ты плачешь, но не надо забывать, что впереди еще очень много хорошего. Рано или поздно «Стрэттон» прекратит свое существование, это лишь вопрос времени. Но поскольку мы уходим из фирмы сейчас, нас всегда будут помнить на вершине успеха. – Я улыбнулся и добавил в голос радостного оптимизма. – Сегодня вечером мы с Надин обедаем у моих родителей, и мы возьмем с собой Чэндлер. Я хочу, чтобы ты тоже поехала с нами. Договорились?

Джанет улыбнулась – улыбнулась, подумав о том, что увидит Чэндлер, – и я не мог не задуматься о том, как же мы живем, если покой и умиротворение нам может принести только чистота и невинность ребенка.

Я уже добрых пятнадцать минут произносил свою прощальную речь, когда мне вдруг стало ясно, что это речь на моих собственных похоронах. В этом был свой плюс – у меня была уникальная возможность своими глазами увидеть реакцию всех пришедших на мои похороны.

Вы только посмотрите, как они слушают, ловя каждое мое слово!Как много восторженных лиц, горящих глаз… мускулистых торсов, подавшихся вперед. Каким бешеным восторгом горят глаза девушек-консультантов с пышными светлыми волосами, восхитительными глубокими вырезами и, конечно же, роскошно вылепленными чреслами. Наверное, мне следовало бы внедрить в их подсознание мысль о том, что каждая из них должна до конца своих дней изнывать от неутолимого желания сделать мне минет и до последней капли проглотить самую суть моего мужского естества – мое семя.

Боже, какой же я извращенец!Даже сейчас, посередине прощальной речи, мой мозг бешено работал в параллельном режиме. Мои губы двигались, произнося слова благодарности стрэттонцам за пять лет неослабевающей преданности и обожания, а мозг задавался вопросом, не маловато ли я трахнул девиц, работавших в моей фирме. Что значили эти мысли? Это какой-то личностный порок? Или же вполне естественно хотеть трахнуть всех? В конце концов, какой смысл в обладании властью, если не пользоваться ею для совокупления? Честно говоря, я пользовался этим аспектом власти не так часто, как мог бы; во всяком случае, тут мне было далеко до Дэнни. Стану ли я жалеть об этом когда-нибудь? Или же я прав и поступал правильно, как взрослый ответственный человек?

Все эти странные мысли носились в моей голове со свирепостью пятибалльного торнадо, в то время как изо рта без всякого сознательного усилия с моей стороны потоками лились своекорыстные, но мудрые слова. И тут я почувствовал, что мой мозг катится не по двум дорожкам, как всегда, а даже по трем! И это было чертовски удивительно.

На третьей дорожке шел внутренний монолог, анализирующий извращенную природу второй дорожки, где рассматривались все «за» и «против» орального секса с девушками из «Стрэттон». Тем временем по первой дорожке непрерывным потоком лились умные слова прощальной речи, обращенной к стрэттонцам. Откуда брались эти слова? Возможно, из той части мозга, которая работала независимо от сознательных усилий, а может, просто по давней привычке. Ведь за последние пять лет я провел… сколько же я провел собраний?.. Дважды в день в течение пяти лет… триста рабочих дней в году… Итого три тысячи собраний за вычетом тех, которые проводил Дэнни, то есть около десяти процентов от общего числа. Значит, я произнес приблизительно две тысячи семьсот речей, так-то. Пока я был занят этими подсчетами, губы продолжали произносить нужные слова прощального спича…

…Когда я снова осознанно включился в процесс, выяснилось, что я говорю следующее: инвестиционно-банковская фирма «Стрэттон-Окмонт» непременно выживет – непременно выживет!– потому что она больше, чем отдельно взятый человек, отдельно взятая вещь. Потом мне захотелось украсть фразу у Франклина Делано Рузвельта, который хоть и был членом Демократической партии, все же казался вполне здравомыслящим человеком (впрочем, недавно мне рассказали, что его жена была лесбиянкой), – и я принялся объяснять присутствующим, что им «нечего бояться, кроме самого страха».

Именно в этот момент я почувствовал, что должен еще раз подчеркнуть, что Дэнни более чем способен управлять фирмой, тем более что у него есть такой сообразительный помощник, как Вигвам. Увы, я видел перед собой все те же недоверчивые глаза и мрачные лица тысячи стрэттонцев.

Я понял, что нужно выйти за рамки здравого смысла.

– Послушайте меня все! Мне запрещено работать в индустрии ценных бумаг, но это не значит, что я не могу давать Дэнни советы. Я серьезно! Не только нет ничего противозаконного в том, чтобы я давал Дэнни советы, но больше того – я могу давать советы Энди Грину, Стиву Сандерсу, владельцам «Билтмора» и «Монро Паркер» и вообще кому угодно в этом зале, кто захочет их выслушать. Вам хорошо известно, что мы с Дэнни по давней традиции завтракаем и обедаем вместе, и мы не собираемся нарушать эту традицию из-за какого-то навязанного мне смехотворного соглашения с Комиссией по ценным бумагам и биржам. Соглашения, которое я подписал только потому, что знаю: это обеспечит существование «Стрэттон» на ближайшую сотню лет!

Наконец-то раздались оглушительные аплодисменты. Я оглядел зал. Ах, какое обожание! Какая любовь к Волку с Уолл-стрит! И тут я встретился взглядом с Безумным Максом, у которого, казалось, шел пар из его чертовых ушей. Что же его так взбесило? Все остальные с готовностью проглотили сказанную мной белиберду. Почему бы и ему не присоединиться к общему хору? Я едва удержался, чтобы не сделать очевидный вывод о том, что мой отец отреагировал совершенно иначе, потому что был единственным человеком в этом зале, кто не ставил меня ни в грош и теперь не без тревоги наблюдал, как его сын уходит с высшего руководящего поста.

Ради Безумного Макса я добавил:

– Однако, разумеется, это будут всего лишь советы, и это по определению означает, что следовать им необязательно.

На это Дэнни выкрикнул откуда-то сбоку из зала:

– Да, это правда, но, черт возьми, какой здравомыслящий человек не станет следовать советам Джей Би?

И снова раздались оглушительные аплодисменты! Они распространились по залу, словно вирус лихорадки Эбола, и вскоре все встали с мест, устроив раненому Волку третью овацию за день. Я поднял руку, прося тишины, и тут не без удовольствия заметил Кэрри Ходош, одну из немногих женщин-брокеров «Стрэттон», которых я по-настоящему ценил.

Кэрри было уже хорошо за тридцать, что делало ее чуть ли не антиквариатом с точки зрения «Стрэттон». Тем не менее она продолжала работать. Она была одним из первых наших брокеров, приползла ко мне на коленях, умоляя взять на работу. В то время у нее не было ни цента за душой, она уже три месяца не платила за квартиру, купленный в рассрочку «мерседес» грозили отобрать за неуплату. Дело в том, что Кэрри была одной из тысяч красивых женщин, которые совершили ужасную ошибку, выйдя замуж не за того, кого надо. После десяти лет брака ее бывший муж отказался давать ей деньги на воспитание ребенка.

Я подумал: вот он, отличный плавный переход к «Дьюк Секьюритиз», а потом и к предположению о расследовании со стороны ФБР. Да, лучше прямо сейчас упомянуть ФБР и якобы предсказатьинициированное им расследование, словно Волк давно это предвидел и уже давно готов отразить нападение.

Я снова поднял руку, прося тишины.

– Послушайте меня все! Я не стану вам лгать. Сделка с Комиссией по ценным бумагам и биржам была одним из самых трудных решений в моей жизни. Но я знал, что «Стрэттон» выстоит в любом случае. Что делает «Стрэттон» таким особенным, таким неодолимым? Дело в том, что это не просто место, куда люди приходят работать. Это не просто бизнес, стремящийся к прибыли. «Стрэттон» – это целая идеология, и по самой своей природе его нельзя ни остановить, ни сокрушить двухлетним следствием, которое ведет кучка тупых чиновников регулятора, потерявших дар речи в нашем конференц-зале и переставших думать о том, чтобы потратить миллионы долларов налогоплательщиков на самую большую охоту за ведьмами в истории.

Идеология «Стрэттон» такова – не имеет значения, в какой семье ты родился, в какую школу ты ходил, какую характеристику дали тебе учителя. Попав в «Стрэттон» и впервые вступив в брокерский зал, ты начинаешь свою жизнь заново. В тот самый момент, когда ты входишь в эту дверь и клянешься в верности фирме, ты становишься частью семьи, ты становишься стрэттонцем.

Сделав глубокий вдох, я протянул руку в сторону Кэрри:

– Все здесь знают Кэрри Ходош, так?

Зал ответил одобрительным свистом, криками и улюлюканьем.

Я поднял руку и улыбнулся:

– Отлично! Если кто не знает, Кэрри была одним из первых восьми брокеров «Стрэттон». Когда мы думаем о Кэрри, мы представляем ее такой, какая она есть сегодня, – красивая женщина за рулем новенького «мерседеса», которая живет в самом прекрасном кондоминиуме Лонг-Айленда, носит костюмы от Шанель за три штуки баксов и платья от Дольче и Габбана за шесть штук; которая проводит зимний отпуск на Багамах, а летний – в Вестхэмптоне. Вы знаете ее как человека, у которого на банковском счету бог знает сколько денег…

…возможно, сейчас на нем как раз нет ни цента, как это водится у стрэттонцев…

–… и, разумеется, все знают Кэрри как одну из самых высокооплачиваемых женщин-менеджеров Лонг-Айленда, которая заработает в этом году больше полутора миллионов долларов.

Потом я рассказал им о жизненных обстоятельствах Кэрри, когда она пришла работать в «Стрэттон», и прелестная Кэрри, точно в нужное время, громко выкрикнула из зала:

– Я всегда буду любить тебя, Джордан!

И тут все снова вскочили с мест и разразились аплодисментами, устроив мне четвертую овацию.

Я благодарно склонил голову и лишь через добрых тридцать секунд жестом попросил тишины. Как только все снова уселись, я сказал:

– Вы же понимаете, что Кэрри была приперта к стенке, ей нужно было заботиться о маленьком ребенке, на нее сыпались кучи счетов. Она просто не могла позволить себе потерпеть неудачу! Ее сын, Скотт, потрясающий мальчик, скоро поступит в один из лучших колледжей страны. И благодаря своей мамочке ему не придется брать студенческий кредит на образование – тысяч этак на двести, чтобы потом он висел на его шее…

Черт возьми!Кэрри плакала! Я снова заставил женщину плакать, уже во второй раз за один день. Где же Герцогиня?

Кэрри так рыдала, что ее окружили три девушки-консультантки. Нужно было поскорее завершать прощальную речь, пока не заревел кто-нибудь еще.

– Мы все любим Кэрри, – сказал я, – и мы не хотим, чтобы она плакала.

Кэрри подняла руку и, всхлипывая, пробормотала:

– Я… со мной все в порядке… прошу прощения.

– Вот и хорошо, – ответил я, думая о том, что полагается говорить рыдающим во время прощальной речи сотрудницам. Предусмотрено ли вообще такое протоколом?

– Я хотел сказать, что если вы думаете, будто возможности быстрого продвижения больше не существует, потому что «Стрэттон», дескать, это большая и иерархическая компания, а значит, дорога наверх практически блокирована, то я скажу вам: в истории «Стрэттон» еще не было более подходящего времени, чтобы подняться вверх по карьерной лестнице. И это факт, друзья мои! Теперь, когда я ухожу, образуется огромная пустота, которую Дэнни придется заполнить.

И кем он станет ее заполнять? Посторонними людьми? Или людьми с Уолл-стрит? Конечно же, нет! «Стрэттон» всегда продвигал своих собственных сотрудников. Если вы только начали работать в фирме, или уже проработали несколько месяцев и только что сдали экзамен на получение лицензии брокера, или же отработали здесь год и только что заработали свой первый миллион – для всех вас сегодня счастливый день. По мере роста у «Стрэттон» будут еще проблемы с регулированием бизнеса, например со стороны Комиссии по ценным бумагам и биржам. Но мы все преодолеем. Как знать? Может, в следующий раз это будет Национальная ассоциация фондовых дилеров… или даже федеральная прокуратура. Кто может сказать это наверняка? Ведь фактически каждая крупная фирма на Уолл-стрит когда-нибудь проходит через это. Но вы должны твердо знать, что в конечном счете «Стрэттон» выстоит и что любые неприятности открывают новые перспективы. Может быть, в следующий раз прощальную речь будет говорить Дэнни, передавая эстафету кому-то из вас.

Я сделал паузу, чтобы аудитория успела осмыслить сказанное, и перешел к заключению:

– Итак, я желаю каждому из вас удачи и постоянных успехов и прошу вас только об одном – слушайтесь Дэнни так, как слушались меня. Будьте верны ему так, как были верны мне. С этого самого момента я передаю бразды правления Дэнни. Удачи тебе, Дэнни, Бог в помощь! Я знаю, ты поднимешь «Стрэттон» на новый уровень.

С этими словами я поднял в воздух мегафон, приветствуя Дэнни, и зал, в который уже раз, устроил мне грандиозную овацию.

Когда эмоции понемногу улеглись, мне вручили прощальную открытку размером три на шесть футов. На одной стороне большими красными заглавными буквами было написано «ЛУЧШЕМУ В МИРЕ БОССУ». На другой каждый из моих стрэттонцев от руки написал слова благодарности за то, что я так изменил их жизнь.

Потом я ушел в свой кабинет и закрыл за собой дверь. И задал себе вопрос – а будут ли они так же благодарны мне через пять лет?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.