Глава 13 МЕТАМОФОЗЫ

Глава 13

МЕТАМОФОЗЫ

Ломка продолжалась у меня где-то с полгода после завершения диггерской миссии и выхода из кремлевского подземелья на свет Божий. Все-таки ко всему привыкаешь, даже к зловонью Стикса и ежедневному общению с мутантами. Оказалось, что за время жизни в Кремле я уже даже начала слегка подзабывать человеческий язык: я слушала, как разговаривают вокруг меня люди, и мне все казалось, что говорят они все о чем-то не о том. И что все они чего-то недопонимают, потому что не побывали там, за стенкой.

Но и от вида Кремля, в стену которого я в отличие от Венички Ерофеева, наоборот, все время, как нарочно, утыкалась взглядом, куда бы ни ехала, меня просто физически мутило.

И даже вредных книгах нет-нет да и проскальзывали вдруг предательски герои-паразиты: то Бродский издевательски заявлял: До свиданья, Борис Абрамыч! До свиданья. За слова – спасибо, – то Набоков, хитро подмигивая мне, как бы ненароком подсовывал в давно читаный-перечитаный рассказ мальчика Путю, берущего уроки бокса, и его учителя-географа Березовского, автора брошюры Чао-Сан, страна утра.

В общем, типичная диггерская контузия.

К счастью, мои друзья (в смысле, не мутанты) проявили невероятный такт и терпение и, каждый как мог, бережно проводили со мной курс посткремлевской реабилитации. Лучший российский театральный критик Роман Должанский, например, чтобы хоть как-то реанимировать контуженого сталкера, несколько месяцев самоотверженно водил меня по театрам, знакомил со своими друзьями – лучшими актерами и режиссерами страны. Но мне все казалось, что и они чего-то недопонимают. Потому что они тоже говорили: О-у! Вы Путина знаете!

В свою очередь, московский арт-критик Игорь Гребельников в психотерапевтических целях водил меня на модные столичные выставки и арт-тусовки. Но когда мои друзья-геи для разнообразия устроили мне экскурсию в московский гей-клуб Шанс, мне даже и там умудрились подсунуть Путина! Толпа фэнов, окружавшая подиум, отчаянно скандировала: Путин! Пу-тин! И Путин появился. Это был молоденький, худосочный, смазливый мальчонка с резко выступающими скулами и чуть надутыми губками, который действительно чем-то отдаленно напоминал Путина в юности (по крайней мере, если судить по фотографиям). Мне объяснили, что прозвище Путин за этим танцором так прочно закрепилось, что стало уже его сценическим псевдонимом. Я почувствовала, что если голубая пацанва не боится называть своего кумира в гей-клубе Путиным – значит, страна еще не совсем безнадежна.

Но мне-то легче от всего этого не становилось!

Голова была – как перегруженный компьютер, часть материала из памяти которого необходимо было срочно сгрузить на мягкий диск.

А уж от теленовостей про Наше Все со мной происходило ровно то же самое, что с Геббельсом при слове культура. Поэтому несколько месяцев, чтобы, чего доброго, не устроить Кремлю холокост, я вообще не включала телевизор, засмотрев до дыр мировую киноклассику прошлого века.

В какой-то момент я четко поняла, что не преодолею посттравматического диггерского синдрома, пока вновь, уже опять превратившись в свободного человека, не решусь переступить порога Спасской башни. И я отправилась в гости к Александру Волошину. Чтобы потом, вернувшись из Кремля домой, сесть писать книгу.