Добро пожаловать домой

Добро пожаловать домой

МОЕ ЛИЦО стало бледным от долгой зимы, но теперь мать знала, что я снова в Австралии и со мной будет все в порядке, даже несмотря на то, что зима здесь только начиналась. Когда родители пришли со мной встретиться, на лице матери отражалось ее ликование. Отец тоже улыбался от радости. Однако я не задержалась в Дженаццано. Не теряя времени, мне следовало отправляться в сельскую школу. На дворе была середина 1965 года.

Нас с сестрой Мэриан отвезли на машине в небольшой сонный городок Беналла в Виктории, где была одна католическая церковь и две школы по соседству, за которыми присматривал наш орден.

Тот день – первый в новом для меня обществе одиннадцати монахинь-преподавателей и одной рабочей сестры – был шансом начать новую жизнь, жизнь плодотворную и без прошлого; по крайней мере, мне так представлялось. В общине я знала только двух человек: сестру Анну, ушедшую в монастырь на год позже меня, и сестру Мадлен, которая была на год старше. Обеим я могла доверять. Сестра Мэриан была моей спутницей на корабле, но это короткое время не считалось. Настоятельница никогда меня раньше не видела.

Разумеется, существовали отчеты, способные повлиять на формирование мнения о неизвестном и еще ничем не зарекомендовавшем себя в новой общине человеке, и такой доклад прибыл раньше меня. Предвкушая новый позитивный виток в своей монашеской жизни, я совсем забыла об этом.

Первое же вечернее собрание за общим столом в гостиной, включавшее некоторые объявления практического характера, преподобная мать Клэр закончила следующими словами: «Нужен тот, кто взял бы на себя обязанность будить нас в пять тридцать утра. Есть добровольцы?» Я увидела в этом возможность быть полезной и проявить исполнительность. «Да, есть», – быстро сказала я и удивилась, почему мое предложение не было принято немедленно. Преподобная мать Клэр сочувственно улыбнулась – но не мне, – а потом обратилась ко всем присутствующим: «Хорошо, сестра Мэри Карла получит колокольчик. Теперь мы можем ожидать всего чего угодно».

Сердце мое упало. Зачем она это сказала? В комнате послышались тихие, мягкие смешки. Все поняли шутку, которая, очевидно, основывалась на информации обо мне, полученной до моего приезда. Репутация молодой монахини была для преподобной матери не слишком важна. Она не проявляла намеренную жестокость, просто на нее давила ответственность за выполнение обязанностей, которые она не совсем готова была исполнять. Я расстроилась, но поняла, что теперь должна отлично выполнять свою работу.

МОНАСТЫРЬ раскинулся на небольшой территории в двухстах километрах к северу от Мельбурна, в глубине страны. Зимы там оказались довольно морозными. На своде над парадным входом была вырезана каменная Богоматерь. Перед главным зданием был приличный сад, в котором машина могла сделать полный разворот, а позади монастыря располагалась площадка для школьников, овощные грядки и курятник. Немногочисленность общины способствовала дружескому общению; красота открытых, светлых комнат усиливала чувство дома и успокаивала. После неуютных жилых помещений Дженаццано такая перемена казалась превосходной.

Около тридцати учениц школы были дочерьми фермеров, чьи дома находились слишком далеко, чтобы они могли ездить сюда ежедневно. Также здесь было несколько мальчиков – они приходили на учебу каждый день. Все спальни располагались наверху, и к ним вели две лестницы – одна, позади здания, была для учеников и для молодых или здоровых сестер, а вторая, прекрасно отполированная резная лестница рядом с входом в церковь, предназначалась только для настоятельницы и старших монахинь. Кроме Анны, Мадлен, Мэриан и меня, остальные монахини были среднего возраста или старше.

Сестра Мэриан была медиком, но присматривать за больными умели несколько сестер, тем самым отпадала необходимость в частом общении с докторами-мужчинами. Сестра Мадлен, невысокая приятная монахиня с округлыми, бледными щеками и кроткими глазами, обладала застенчивой улыбкой и мягким голосом. Она предпочитала отсиживаться в углу. Вместе с высокой, красивой сестрой Анной, которая казалась во всех отношениях крепче Мадлен, была талантливой швеей и отличным преподавателем английского языка, они стали моими друзьями. Благодаря нашему возрасту мы обладали свежестью восприятия и со временем вместе выступили против сил, не испытывавших доверия к молодости.

Поскольку я была новичком, моей задачей стало поддержание коридоров и комнаты отдыха в чистоте и порядке. В этом деле я была докой! Поскольку в колледже я преподавала труд, мне поручили – великолепное задание – придумывать темы для праздничных дней и готовить декорации. В один из праздников монастырь превратился в пчелиный улей: столовую в изобилии украсили пчелы, подвешенные к балкам на веревках, и каждый должен был выбрать карточку с посланием, начинающимся на «П»: «Поздравь близких» или «Пока не поздно». Затем возникла тема бабочек, а в следующий праздник столовая стала океаном, в котором плавали волшебные рыбы. Прямым следствием этих радостных занятий стало исчезновение запоров: после более чем десяти лет мой кишечник снова работал отлично. Я с удовольствием ощущала, что, наконец, приношу пользу.

УЗНАВ, что мне поручили преподавать нескольким классам искусство и труд, я пришла в восторг. Меня радовала возможность прямого человеческого общения и то, что я включаюсь в работу монастыря. Впрочем, классным руководителем меня так никогда и не сделали, не доверив ответственность за успехи конкретного класса. Мне не доверяли класс даже во время болезни кого-либо из учителей. Было ли это указание сверху? В любом случае, я старалась об этом не думать. Возможно, мне бы не помешало укрепить уверенность в себе, но психология поддержки не практиковалась в религиозной жизни. В результате этого скрытого непреклонного недоверия я так и не смогла полностью стать своей в общине, несмотря на свои лучшие побуждения и замечательное окружение.

Вскоре я поняла, что в Седжли меня не подготовили к ведению уроков в средней школе и не помогли обрести организационные навыки. Мы осваивали предмет (чему учить) и принципы обучения (как учатся дети). К счастью, у меня был некоторый опыт работы в школах Манчестера, где я наблюдала за профессиональными преподавателями и пыталась учить сама.

Все это было два года назад. Теперь мне нужно было учиться в процессе работы, и я с радостью взялась за дело. В конце концов, поддерживать дисциплину среди девочек-католиков было нетрудно. Они оказались такими пассивными! Обучая детей живописи, я никак не могла пробудить в них хотя бы слабое желание выразить себя в красках и цвете. Я принесла в класс магнитофон и включала вдохновляющую музыку, но ученицы бесстрастно смотрели на меня и так же бесстрастно выполняли задание. Это были практичные дочки фермеров, и их отношение к творчеству выражалось в словах «надеюсь, и так сойдет». Чем старше дети, тем ниже их способность к эксперименту. В результате я перешла к изучению палитры, и в конце года мы смогли провести яркую выставку.

Нашей рабочей сестрой в Беналле была маленькая женщина с заячьей губой, глаза которой хитро поблескивали за круглыми стеклами очков в металлической оправе. Сестра Антуанетта была уже немолода, но, несмотря на свой рост и средний возраст, бесстрашно бралась за любое дело. Она выполняла также обязанности повара и с особым стилем готовила еду для сестер и учеников. Родом из Ирландии, она очень скучала по дому, оказавшись в Австралии в двадцатилетнем возрасте. Оставаясь единственной рабочей сестрой, она была вдвойне одинока. Ее не допускали до обсуждения основных задач монастыря – управления школой-интернатом и приходской начальной школой. Она была просто рабочей лошадкой.

Мы с сестрой Антуанеттой стали добрыми друзьями. Я с удовольствием помогала ей на кухне. Однажды мы решили приготовить имбирное пиво. Рецепт казался обманчиво простым, и около восьми дней мы добавляли в сусло сахар и имбирь. Наконец, настало время разлить полученную жидкость по бутылкам, которые мы собирали, где только могли. Но это было только начало.

По прошествии нескольких недель во время завтрака спокойное течение наших мыслей прервал звук взрыва. Он донесся из кухонного подвала, и мне было достаточно одного взгляда на сестру Антуанетту, чтобы понять, что стряслось. Я увидела, как она беспомощно смотрит на мать-настоятельницу, однако огонек в ее глазах не погас.

Несколькими секундами позже, вслед за первым взрывом, раздался второй, а потом началась настоящая канонада. Завтрак продолжался в молчании, словно ничего не происходило. Все, что можно было сделать, это дождаться взрыва последней бутылки, после чего убрать осколки. Сестре Антуанетте не пришлось просить о помощи – все энергично взялись выносить битое стекло, порезавшее наши овощи и сыры и даже вонзившееся в стены. Работа оказалась не из легких. С тех пор мы больше никогда не пытались делать имбирное пиво, в том числе и потому, что получившийся напиток содержал алкоголь.

Я готова была сделать для сестры Антуанетты все, поскольку эта скромная, простая, дружелюбная женщина никого не судила. Обладая хорошим чувством юмора, она часто помогала мне смеяться над моими трудностями. Ближе к концу моего пребывания в монастыре она стала свидетелем того, как я все больше нервничаю, все больше отдаляясь от остальных. Но она всегда оказывалась рядом, всегда молилась за меня, и молилась искренне – ее сердце никогда никого не осуждало.

«Сестра, – сказала я однажды, когда у меня появилось немного свободного времени, – я помою окна на кухне».

«Не стоит об этом беспокоиться, – быстро проговорила сестра Антуанетта. – Окна грязные, потому что они слишком высоко и до них никто не отваживается добраться».

Это было правдой: окна располагались почти под потолком. Их не мыли годами, а к верхней половине, скорее всего, вообще ни разу не притрагивались, а потому кухня никогда не была чистой и блестящей, какой должна была быть.

Антуанетта знала, что невозможно остановить меня, если я задумала сделать доброе дело, если я загорелась какой-либо идеей, и только предупредила: «Будь осторожна, Карла». Она критически осмотрела деревянную лестницу, которую я втащила внутрь. «Эти ступеньки станут скользкими, если на них попадет вода. Не намочи их. И ни в коем случае не дотрагивайся до стенок горячего бака».

Я начала забираться наверх с ведром воды в одной руке и с тряпкой в другой. Глянув вниз, я увидела, что сестра Антуанетта молится за меня – подумать только! Слева, чуть ниже, был большой электрический бойлер, полный закипающей воды.

Я добралась почти до самого верха, как вдруг мой ботинок на блестящей кожаной подошве соскользнул со ступеньки. Ведро с грохотом упало на пол, за ним последовала и я, задев рукавом бойлер. Это чудо, что с бойлером ничего не случилось; я же ударилась боком о край большой стальной раковины.

Шум привлек внимание врача. Мое правое бедро опухло, на нем появились кровоподтеки. «Отправляйся в ванну и отмокни», – наказала сестра Мэриан в своей обычной манере.

Что ж, это было лучше, чем ничего, если вспомнить ее девиз: «В этом монастыре нет симулянтов!» Примочка из арники и даже разведенная в ванне английская соль могли бы улучшить мое состояние, но, увы, монастырские врачи больше не были знатоками трав. Врачевание с помощью лекарственных растений – некогда специализация монастырей, – пришло в упадок из-за нового почитания науки. Несколько дней я хромала, а потом заставила себя не обращать на боль внимания.

Однако уродливые бородавки на руках я не могла игнорировать. Когда-то мои руки были столь красивы, что сестра Мэриан сфотографировала их, а моя наставница, когда я была в кандидатках, часто любовалась ими, оказываясь рядом. Считалось, что мне об этом знать не нужно, но я знала, как люди ради собственного выживания учатся разбираться в мыслях окружающих. В глубине души мне это льстило, но от этого, разумеется, появилось и чувство вины, связанное с гордыней, и неизбежное самобичевание. Так у меня выросли бородавки: большой нарост появился на большом пальце левой руки и еще несколько – на других пальцах. Совсем не то, что нужно учителю, преподающему вышивание и труд, руки которого всегда на виду. Поэтому было решено, что их надо свести в больнице.

Больница в Беналле никогда прежде не принимала монахинь. Мне дали общий наркоз и сделали все необходимое. Возможно, анестезиолог решил, что монахине требуется больше наркоза, он перестарался, и я очень долго не просыпалась, а потом меня стошнило на пол. Лежавшая по соседству пациентка беспомощно наблюдала за тем, как я стараюсь сдерживаться, но у меня не получилось. Ко времени прибытия медсестры я снова потеряла сознание.

По возвращении меня назвали Спящей красавицей, а поскольку у меня были забинтованы руки, то меня на неделю освободили от работы. Во время отдыха надо мной посмеивались: «Сестра, ты не соблюдала правило молчания, пока была без сознания!»

«Что? Что я говорила?» Никто не ответил, и я покраснела, подумав, что я сказала нечто предосудительное, раз мне этого не повторили. Но что я могла сделать, кроме как отогнать неприятные мысли и присоединиться к общему смеху?

МНЕ ШЕЛ тридцать первый год, когда я узнала, вследствие чего появляются дети, и пятьдесят четыре, когда я поняла, почему фраза «от поцелуев беременеют» вызвала у меня – семнадцатилетней – живой образ семени, путешествующего вниз по горлу. Мои знания о сексе значительно расширились, когда монастырь, наконец, подчинился указанию епископа о правильном сексуальном образовании детей, следовавшему за реформами, начатыми Папой Иоанном XXIII.

Учить нас должен был отец Грегори, старший приходский священник, которого долго пытались убедить в этом монахини. Летом 1967 года нервный потеющий человек посетил монастырь, чтобы объяснить процесс зачатия перед полным залом учащихся. Я была преподавателем, поэтому мне позволили присутствовать.

Отец Грегори представил нам слайд статуи Давида работы Микеланджело. Изображение было затененным и неясным, поэтому нам было сложно понять, что такое яички, о которых говорит священник, и где они находятся. Может быть, внутри тела? И что такое мошонка? Одно было ясно: пенис располагался снаружи и должен был войти внутрь женских половых органов под названием влагалище, чтобы люди могли зачать ребенка.

Такая информация просто не могла быть правдой! Мысль об этом была столь неприличной, что мое сознание отказывалось ее принять. Оно дрогнуло, когда я осознала, что женщина для зачатия должна снять свои трусы, обнажиться перед мужчиной, который тоже должен раздеться, чтобы затем вонзить в нее свой пенис. Что за мерзкое слово! В любом случае, то, посредством чего он мочится, он должен ввести в женщину! Невероятно! Гнусно! Ничего удивительного, что Иисус предпочел родиться у девственницы, которая никогда не страдала от такого унижения!

Мой пылающий разум в отчаянии вцепился в то, что я узнала в семнадцать лет: беременеют от поцелуев! Возможно, священник ошибся. Взгляните, как он вспотел. Что-то явно было не так. К счастью, по рядам ходила коробочка для анонимных вопросов.

«Есть ли какие-то другие способы зачатия детей?»

В полутьме священник прочитал мой вопрос вслух. Сердце мое замерло. Вопрос выдавал невежество того, кто его задал, каким человеком, разумеется, я и была. Ответ оказался приговором, окончательным, бесповоротным и все расставляющим на свои места.

«Нет, это единственный известный способ, кроме случая непорочного зачатия».

Меня обманули! Я с гневом вспомнила сексуальное обучение сестры Энтони, но еще сильнее было сокрушительное чувство унижения и стыда. Стыда за свое невежество, за своих родителей, за всех родителей, которых теперь «разоблачили». Мне было стыдно при мысли о том, что по всему миру взрослым приходится совокупляться, чтобы произвести на свет детей, стыдно за опошленную красоту романтических отношений. Мысли, пронесшиеся в голове, угрожали буквально расплавить мой мозг. Одри Хепберн, Бинг Кросби, Грейс Келли — как вы могли это делать? Как может человек, кажущийся столь невинным, делать подобные вещи!

И тут встала мать одной из девочек. Женщина, которая «это делала». Когда я взглянула на нее, в голове не возникло вопроса: «Испортило ли это ее?» (я безоговорочно принимала это как факт), хотелось выяснить другое: «В чем именно проявляется испорченность?»

Женщине казалось около сорока лет, у нее были завитые волосы, и держалась она вполне уверенно. Ее нельзя было назвать симпатичной, и она не боялась выступать. Судя по всему, ее нисколько не смущала напряженная атмосфера в зале. «Вы не сказали, – обратилась она к священнику, – что сексуальный акт приносит большое удовольствие».

Тишина. Она продолжала: «Это не только чисто функциональное действие. Оно способно дарить наслаждение, а вы ни разу об этом не упомянули».

При этих словах я испытала еще большее потрясение. Казалось, что, сказав это, женщина предала всех взрослых. Она выдала их секрет, их тайну в зале, полном подростков. Это равносильно тому, чтобы во всеуслышание объявить детям, что Сан– та-Клауса не существует, – так она разрушала невинность.

Отец Грегори теребил в руках бумаги. Он молчал и даже не кивнул в подтверждение. Он не сказал «Разве?», что обязан был бы сделать, поскольку священник не должен знать о таких вещах. Возможно, кто-нибудь рассказал ему, он мог об этом прочесть… Мой мятущийся мозг суматошно искал оправдание для него. Разумеется, было важно, что священник не упомянул о чувственной стороне секса. Сам этот факт значил немало, проникнув в умы всех, кто сидел в переполненном душном маленьком помещении, и каждый интерпретировал его по-своему.

Эта женщина указала на основную причину, по которой секс порицали: он был извращенно приятен. Извращенно ли? Разумеется, иначе об удовольствии упомянули бы в первую очередь.

Конечно, Иисуса зачали не как остальных людей; он родился у девственницы, тела которой не касался пенис мужчины. Вывод был очевиден: зачатие оскверняется сексуальным сношением.

Люди еще не придумали, как рожать детей, не занимаясь сексом. Поскольку без секса сложно заселять землю (и таким образом укреплять влияние католической церкви), с сексуальной активностью каким-то образом надо мириться. Поэтому католическая церковь создала священный ритуал венчания, уступив человеческой слабости. Секс должен существовать строго ради целей воспроизводства. А церковь, вложившая столько энергии в одобрение боли, вряд ли может благословить удовольствие, даримое половым актом…

Лекция закончилась. Не рискуя смотреть в глаза ученицам и другим монахиням, я покинула зал и проскользнула в церковь.

Там я рухнула на колени, буквально окостенев от собственного чудовищного невежества. Я вопросительно посмотрела на дарохранительницу, но никакого просветления из спокойного пространства алтаря на меня не снизошло. Бог был совершенно равнодушен к моей проблеме: как вынести стыд?

«Да, я… хм… сотворил людей такими, но… по крайней мере, Мой Сын был рожден от Девы! Это все, что я мог поделать. Вы родились в первородном грехе. В конце концов, я послал Сына спасти вас от вашей греховности. Я сотворил искушение, но Адам и Ева должны были оказаться достаточно сильными, чтобы перед ним устоять. Слишком плохо, но теперь дело сделано. Иразве ты сама не выбросила буклет, который дала тебе мать в семнадцать лет? В твоем мире есть библиотеки – почему ты ни разу не взяла книгу о сексе?»

Верно, так оно и было. Кажется, я сознательно не хотела об этом ничего знать. Почему?

В последующие месяцы мне снилось много страстных снов, за которыми следовали скучные еженедельные исповеди. Кто знает, какие слова вылетали у меня изо рта в середине ночи? Неслучайно меня никогда не выбирали заведующей спальней, которая спит в общей комнате с ученицами. Но то, что вспыхнуло тем вечером, начало растапливать во мне какой-то лед, пробуждая чувства, которые с течением времени перестали казаться негативными.

По прошествии нескольких недель тон моих исповедей изменился. «Отец, я не думаю, что эти чувства греховны. Мне кажется, они естественны».

Священник вздохнул. Он не был готов высказывать какое-то мнение. «Думаю, этот вопрос тебе лучше обсудить с епископом», – осторожно ответил он.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.