Молодое вино – в старые меха

Молодое вино – в старые меха

ЦЕРКОВЬ нашего прихода в Голландии носила имя Богоматери Благой Вести. На боковой стене была выложена великолепная византийская мозаика, изображающая Деву Марию с уютно прижавшимся к ней Иисусом, и рядом постоянно горели веселые маленькие свечи. Люди молились ей, а потом шли дальше и делали то, зачем приходили в церковь.

После шестинедельного океанского путешествия мы по странному кармическому совпадению осели в приходе с таким же названием, только за двенадцать тысяч миль от Европы. Мы оказались в незнакомой стране, в чужой культуре, но изображение Богоматери в церкви было таким же, как дома, хотя и кустарным. У меня возникло чувство, что каким-то необъяснимым образом ничего не изменилось. Богоматерь, которая должна была принести нам благую весть, проследовала за нами в Австралию. Почему-то я не считала это предзнаменование обнадеживающим.

В первый день посещения приходской школы мать одела нас так, как было принято в Голландии, повязав большие банты и обув в блестящие ботинки на шнуровке, которые смастерил отец. Банты выделяли нас из окружения, но на самом деле одежда не имела значения: австралийские дети, католики они или нет, презирали новичков просто за то, что мы были другими. Они не могли нас понять, а потому смеялись.

Я всеми силами стремилась изучить новый язык, и это оказалось на удивление просто. Корни английского, как и голландского, кроются в латыни, поэтому много раз мне помогала простая догадливость. Учась разговорному варианту, я прислушивалась к акценту местных детей, сравнивая их произношение с правильной речью дикторов Эй-би-си, и решила, что никогда не буду говорить на австралийском английском и выберу традиционный вариант. Моя речь превратилась в любопытное смешение разговорного и нормативного языка, но я полагала, что в этом, по крайней мере, есть стиль.

Монахиня, руководившая нами, обучала сразу детей трех классов, собранных в одном помещении. Ее звали мать Мэри Люк, ВСИ. (ВСИ – сокращение названия ордена Верных Спутниц Иисуса, и все сестры ставили эти буквы после своих имен). Мать Мэри Люк кое-что повидала в своей жизни, и это давало ей некоторое ощущение реальности. Она вслух читала наши письменные работы и хвалила за необычные метафоры.

В соседней классной комнате мои братья оказались в руках сестры Бартоломью. Она всегда держала при себе длинную деревянную линейку с металлическим краем и хлестала ею по рукам и ногам учеников, пока на коже не появлялись следы. Сестра Бартоломью была главной в своем классе, и дети должны были это знать; она родилась в сельской местности и имела крепкую руку. Когда все мальчики – Маркус, Адриан и Вил– лем – пришли домой со следами от ударов на ногах и на руках, мать отправилась в школу выяснять отношения, несмотря на свой плохой английский. Хотя никто не мог понять ее слов, все знали, что она имеет в виду.

Сестра Батоломью громко отстаивала свою позицию. В те дни грешно было спорить с монахиней, и мать действительно проявила смелость, рискуя встретиться с насмешками и самоуверенностью сестры. Все мы стыдились того, как плохо мать владеет языком, но гордились ее отвагой. Разделенные на «мы» и «они», теперь мы относили нашу мать к категории «мы», а сестру Бартоломью – к категории «они». Ставки повышались, и жизнь становилась все более интересной.

Мать Мэри Люк, обладавшая миротворческой жилкой, поручила мне с сестрой ответственное задание – следить за тем, чтобы на алтаре и в церкви всегда были цветы. Наша классная комната отделялась от церкви деревянной складывающейся ширмой; по воскресеньям ширму отставляли прочь, чтобы в комнату вместилось больше прихожан, усаживавшихся за нашими столами. Я чувствовала себя уютно от такой близости к Иисусу. На меня возложили серьезное поручение – после школы готовить алтарь к завтрашней утренней службе. Также я должна была помогать в ризнице, где одевался священник. Я выучила названия всех необходимых элементов облачения: «риза», «стихарь», «манипула», «пояс», «палий» и «епитрахиль».

Каждое утро я ходила на мессу и даже заменяла алтарного служку, когда тот не появлялся. Это случалось все чаще и чаще, и, в конце концов, я заняла его место. Я гордилась тем, что непосредственно участвую в ритуалах. Моя преданность Иисусу росла.

Мать Мэри Люк была неплохой женщиной, но слишком старой для своей работы и чересчур раздражительной из-за постоянной мигрени. Она потеряла почти все свои зубы, но ее открытая улыбка все равно была искренней. Мать Мэри Люк обладала мудростью, обретенной благодаря значительному преподавательскому опыту и общению с детьми и их родителями. Она всегда куда-то торопилась, не ходила, а бегала, подняв плечи, и ее плат развевался, когда она по несколько раз за день курсировала между классом и учительской. В одну из таких пробежек она улыбнулась мне и сказала: «Карла, когда же ты наконец проснешься?»

Я была ошеломлена. Что-то в этом вопросе заставило меня прервать предыдущие размышления. Мать-настоятельница не сказала: «Когда же ты вырастешь?» Она сказала: «Когда же ты проснешься?» Мой английский был достаточно хорош, чтобы заметить разницу. Смысл был в том, что я спала и было нечто, ради чего мне надо проснуться. Что это могло быть? Я не знала, как выглядит мир с точки зрения проснувшихся. Ее слова озадачивали, но у меня не было достаточно времени для решения этой загадки, потому что в последующие два года у меня было столько забот, что даже школу я посещала нерегулярно.

ОДНАЖДЫ, вернувшись домой из школы, мы обнаружили нашу мать в постели. Она лежала в луже крови, стонала и бредила. Мы знали, что делать, и помчались в монастырь к сестре Виктории, монастырскому врачу и дипломированной медсестре. Звание «сестра» отличало рабочих монахинь от матушек, которые были учителями. Сестра Виктория бросила все свои дела и поспешила за нами. Не теряя времени, она вызвала карету «скорой помощи», которая быстро приехала и увезла мать в больницу. По дороге к машине мама открыла мутные глаза и попросила нас не плакать. Ослабев от большой потери крови из-за выкидыша, случившегося на поздней стадии беременности, она, тем не менее, беспокоилась о нас. Когда я увидела ее слабой, уязвимой и такой заботливой, мое сердце дрогнуло.

Сестра Виктория, судя по всему, не считала ситуацию чересчур серьезной. Она была худая, крепкая женщина с золотым сердцем, последовательная и разумная, что помогало само по себе. Ее улыбка поддержала нас, когда мы были готовы расклеиться. Спокойно убрав окровавленные простыни, будто проделывала это каждый день, – в это время она живо разговаривала с нами, – сестра Виктория связала их в узел, чтобы унести с собой. Тем вечером заботливые монахини приготовили ужин на всю нашу семью.

В течение нескольких недель, пока мать медленно поправлялась, я должна была присматривать за семьей. Маме перелили кровь неправильной группы, едва не отправив на тот свет. В тринадцать лет быть «матерью» шестерых детей, да еще и следить за отцом равносильно подвигу. Я почти не умела готовить, а потому купила поваренную книгу, несколько кухонных приборов и начала экспериментировать с нашей газовой плитой «Кука– бурра». Меня могли бы предупредить, что она плохо работает, поскольку дверь в духовке закрывается неплотно. К тому же в ней не было датчика температуры, так что мне приходилось нелегко. Но я была упрямой и не собиралась сдаваться.

По вечерам я укладывала младших братьев и сестер в постель. Сестрам, которые были на девять и десять лет младше меня, я читала вслух или даже выдумывала сказки. Они до ужаса боялись историй о Синей Бороде – тех самых, что пугали меня, когда я впервые их прочитала, – но если в небе слышались раскаты грома, я успокаивала малышей, объясняя, что это проявление силы Господа и наши ангелы-хранители обязательно нас защитят.

Наконец, мать вернулась, но я не ходила в школу и продолжала оставаться дома, пока она окончательно не выздоровела. Школа не казалась мне слишком важной, поскольку я уже прошла то, чему нас учили, и продолжала изучать английский язык, читая книги и внимательно слушая радио.

ПОСКОЛЬКУ наш дом находился на территории монастыря, мы не могли нормально общаться с соседями. Монастырь, располагавшийся в одном из наиболее привилегированных районов Мельбурна, окружали большие особняки, где обитали в основном пожилые люди, дети которых покинули дом.

Напротив наших скромных ворот, выходивших на боковую улочку, стоял небольшой особняк, в котором было не слишком много комнат, но зато его украшали цветные стекла и высокие потолки. В доме жила старая женщина и ее сравнительно молодая дочь. У них не было близких, и женщины чувствовали себя очень одиноко. Их мужья умерли, детей у дочери не было, а в Англии, откуда они были родом, родственников не осталось. Однако миссис Грейг и миссис Тейлор обладали хорошим вкусом и некоторым капиталом, благодаря ним я узнала, что такое английская элегантность. Днем меня с сестрой приглашали на чай, и мы слушали замечательные истории, которые нам с удовольствием рассказывали гостеприимные хозяйки. Так мы познакомились с Винни-Пухом, Беатрикс Поттер, Алисой в Стране чудес и кексами к чаю. Несколько раз нам позволяли оставаться на ночь, и мы спали в уютных кроватях, что коренным образом отличалось от того, как нам приходилось спать дома, деля постель друг с другом до тех пор, пока я не ушла в монастырь.

Миссис Грейг связала мне коврик, составленный из множества квадратов и окаймленный черным. Я берегла его, и, к счастью, мать его сохранила, пока я была в монастыре. Коврик до сих пор со мной, служит напоминанием о доброте двух английских леди, компенсировавших мне отсутствие друзей моего возраста по соседству.

Я снова ходила в школу, но лишь от случая к случаю, поскольку матери было трудно справляться с тремя остававшимися дома детьми. Однажды по дороге в школу я заметила нигеллу, нежный голубой цветок, напоминавший звезду в окружении тончайших зеленых усиков, подчеркивающих его голубизну и нежность. При виде этого чуда мое романтическое сердце растаяло. Если б я не видела его собственными глазами, встретив, к примеру, на картинке, то не поверила бы, что такое растение может существовать на самом деле. Английские садовые цветы, которые во множестве росли в Мельбурне, были для меня в новинку.

Владелица сада сорвала для меня один побег и назвала его удивительное имя. Я прижала цветок к груди, желая, чтобы он проник прямо в сердце. Потом я решила, что подарю его своей перегруженной работой учительнице, матери Мэри Джон, которую я давно не видела.

Мать Мэри Джон, носившую круглые очки в черной оправе и в этот день очень бледную, я заметила перед собранием, перехватив ее между классом и столовой. Я протянула ей цветок, носивший такое замечательное название. У нее хватило вежливости замедлить шаг, но затем она вернула мне великолепный цветок. Лучше мне найти вазу и поставить цветок перед статуей Богоматери в классе.

Я была до боли потрясена такой прозаичностью, на глаза выступили слезы. Я была ребенком-матерью и надеялась на то, что и по отношению ко мне кто-нибудь проявит материнские чувства. Делая подарок, я хотела получить взамен любовь своей учительницы. В то время я очень уставала. Так мне стало ясно, что не стоит ожидать от людей слишком многого.

В результате я обратилась к Иисусу, который мистическим образом присутствовал в храме. Я знала, что любовь существует. Единственная проблема состояла в том, что у людей любви было слишком мало.

Я проецировала свою потребность в любви на Иисуса в самом начале подросткового периода, когда мне исполнилось тринадцать лет, и начала испытывать к нему романтическое влечение. Я изливала ему душу в храме, приходя туда на переменах и в обед. Иисус должен любить меня, даже если не любит больше никто, и наша воображаемая дружба процветала. Это было моим вариантом взаимоотношений с Божественным: я любила Иисуса, хотя никогда его не встречала, не знала, как он выглядит, и не имела представления о том, кто он на самом деле.

Эти отношения спасли меня от черствости, что могла бы поселиться в сердце. В них была радость всех моих наполненных романтикой подростковых лет. Они помогли мне выжить. И когда появились дешевые картинки с изображением Иисуса, указывающего прямо на зрителя со словами «Да, ты, я хочу тебя!», мое сердце таяло от этих слов, и я отвечала: «Да! Да, Иисус! Я прощу мать и отца, братьев и сестер – весь мир прощу – и последую за тобой!» Я приколола картинку к боковой стене гардероба и ежедневно молилась перед ней на коленях; мое сердце трепетало от растущей уверенности, что однажды я стану монахиней, настоящей возлюбленной Христа.

ТАК ПРОШЛИ мои первые два года в Австралии. Гормоны уже начали работу в организме моей сестры: несмотря на то что она была младше, месячные у нее начались, по крайней мере, на полгода раньше, чем у меня. Однажды она обнаружила на трусах кровь и в страхе побежала к матери, но та спокойно ей объяснила, что это указывает на возможность в будущем иметь детей. Ее научили носить хлопковые прокладки – старый, тонкий, хорошо впитывающий материал для подгузников, – которые надо было прикалывать к внутренней стороне трусов. Я чувствовала себя хуже сестры и часто пряталась в густой кипарисовой изгороди, недалеко от дома, исследуя свои трусы. В отличие от меня сестра казалась более сексуально раскрепощенной и привлекала внимание, будучи удивительно красивым подростком. Я никогда такой не была, всеми силами подавляя свою сексуальность и чувствуя себя неловко в присутствии мальчиков и мужчин.

У меня месячные начались летом, когда мне было уже тринадцать, и произошло это при довольно неприятных обстоятельствах. На ферме, недалеко от моря, жила большая семья голландцев, хороших знакомых моих родителей. Они согласились, чтобы я пожила у них неделю. Вечно занятая хозяйка дома была крепкой немногословной женщиной с теплым, немного хрипловатым голосом и добрым сердцем. Мы несколько раз ходили на пляж, и однажды я решила отправиться туда на велосипеде, взяв с собой ее младшего ребенка, мальчика лет трех. Она собрала нам еды, и мы отправились в путь. Проведя на солнечном пляже около двух часов, мы решили возвращаться. Однако я не помнила, в какую сторону нам надо поворачивать на шоссе. Оба направления казались знакомыми. Я решила поехать направо, хотя очень волновалась, зная свою способность все делать не так. И только добравшись до самого конца дороги – то есть до конца полуострова, – я убедилась, что еду не в ту сторону. Теперь-то я знала правильное направление, но чтобы вернуться домой, нужно было проехать огромное расстояние! Во второй половине дня движение на дороге стало опасным, а я была готова свалиться от усталости. Однако нужно было спешить: сердце колотилось, ноги изо всех сил крутили педали, а глаза воспалились от усталости, жары и стыда.

И вот, наконец, мать моего подопечного, который все это время молча просидел на багажнике, живо подхватила мальчика и опустила на землю. А потом она заметила еще кое-что: задняя сторона моего платья была выпачкана кровью. Она попросила снять его и подыскала на замену одно из платьев дочери. Она не ругалась и не требовала привести себя в порядок; она просто замочила платье, юбку и трусы в холодной воде, а затем опустила их в мыльный таз на заднем дворе, где работала до нашего возвращения.

Благодаря ее заботе вскоре я пришла в себя. Хотя говорила она очень мало, ее отношение и действия имели гораздо большее значение. Я была испугана видом женской крови, но ее легкое отношение к ситуации указывало на то, что женственность – это хорошо. Она не знала лишь того, что это мои первые месячные. Я получила чистую сложенную тряпку, две булавки, чтобы приколоть прокладку к трусам, и испытала облегчение, одев чужое платье, пока мое собственное сохло на веревке.

Моя первая менструация могла бы пройти и лучше, но все могло быть и хуже, начнись месячные в присутствии матери. Мать звала своих дочерей «неряхами», когда у нас были месячные или когда проявлялась наша женская природа. Возможно, чужая юность напоминала ей о том, какой «плохой» она была сама. Однажды я задела ее чувство пристойности, когда лениво прислонилась к дверному косяку, наблюдая за мужчиной, чинившим в доме водопровод.

«Ах ты, грязная тряпка! – ядовито проговорила мать внезапно охрипшим голосом. – А ну перестань выставляться перед рабочим!»

Она говорила на голландском языке, поэтому водопроводчик не обратил на ее слова внимания. Я с удивлением взглянула на себя, внезапно осознав предосудительность своей позы и ощутив вину. На глаза навернулись слезы, я ругала саму себя, но дело было сделано. В подростковый период я нуждалась в матери, к которой можно было бы прийти за защитой, но вместо этого она нападала на меня сама.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.