Арнольд Григорьевич Арнольд
Арнольд Григорьевич Арнольд
В свое время это был знаменитый режиссер эстрады, цирка; создатель «Балета на льду»; в прошлом – прекрасный танцор; мужчина с фигурой Аполлона, говоривший с легким еврейским акцентом, и очень добрый человек.
Наш разговор на ипподроме.
– На какую лошадь ставить? – спрашиваю я.
– В этом заезде бежит одна лошадь – нумер четыре… Остальные – черепахи.
После долгих раздумий я ставлю на лошадь под номером три… и выигрываю.
– Арнольд Григорьевич, вы говорили, что победит только четвертая лошадь, а я выиграл на третьей…
– Так. Значит, я тебе сказал нумер четыре, а ты выиграл на нумере три.
– Да.
– Ну все ясно. Все ясно, дорогой мой. Ты выиграл потому, что играть не умеешь!
После циркового представления в вольере зверей.
– Весник, ты типов разных собираешь в свою устную актерскую записную книжку. Пойдем, я тебя познакомлю с феноменальным человеком. Он сторож при животных. Васей его зовут. Ему скоро 79 лет. Все слова он говорит через букву «р», да еще грассирует – «р-р-р-р». Звучит очень эффектно и неожиданно. Невероятно смешно, когда он поет свою любимую песню «Эй-эй, ухнем», подражая Шаляпину, но все слова с обязательным «р-р-р-р». Во-он в углу видишь медведя? Жуткий баловник, просто хулиган, но талантливый артист. Шумит, рычит, фырчит, лапами пугает, цепью гремит, никого не боится. Боится только обнаженного по пояс и наступающего на него с перекатывающимися бицепсами Григория Новака. Тогда замолкает, ложится на пол и покорно, заискивающе смотрит на чудо-богатыря. А уж когда к нему подходит дядя Вася и рычит на него, грассируя букву «р», мишка прижимает к голове уши, забивается в угол и боится посмотреть на рычащее «чудище». Познакомился я с дядей Васей.
– Ты женат?
– Др-р-ра (то есть – да).
– Дети есть?
– Др-р-р-рвор-р-ре (что значит – «двое»).
– Любишь их?
– Д-р-р-р-ра. Нр-р-р-ро льр-р-р-р-р-ва люр-р-р-р-рбир-р-р-ррл нр-р-р-ре мр-р-р-реньр-р-р-рше (что означает – «но льва любил не меньше»).
– Какого льва?
Дядя Вася объясняет, что был персональным сторожем циркового дрессированного льва. К концу рассказа у него появились слезы на глазах. Признался в том, что во время Отечественной войны у льва мясо воровал, благодаря чему семья дяди Васи выжила, а царь зверей Богу душу отдал.
Дядя Вася заплакал. Завыла собачка, за ней захрюкала свинья, заволновался гусь, мишка сочувственно зафыркал… Вошел Григорий Новак, напряг мышцы, и все смолкли. Мишка испуганно прилег. Дядя Вася прекратил плакать и на прощание сказал, что перед Богом чист, потому что батюшке покаялся и с давних пор в день смерти кормильца-льва раздает всему зверью мясца, рыбки и сладостей. Прощаясь со мной, тяжело вздохнул, и на выдохе у него выпорхнула стая – «р-р-р-р-р-р-р-р».
1955 год. Харьков. В помещении оперного театра прогорала концертная программа группы артистов с участием гастролера N. Меня и Геннадия Дудника – мы были модной парой – художественный руководитель этой группы Арнольд Григорьевич Арнольд срочно вызвал на подмогу.
Дневная репетиция перед первым нашим выступлением.
– Женя, Гена (кашляет)… в выхо… (кашляет)… сходи… (кашляет), после паузы са… (кашляет) и ухо… (кашляет) или нет… (кашляет) еще не… (кашляет), а потом (кашляет). Уже потом в хоро (кашляет) еще не… (кашляет), а потом (кашляет). Уже потом в хоро… (кашляет) и, если… все… (кашляет). Все, все, все (кашляет). Вы поняли? (Не кашляет).
– Поняли. Спасибо. Поняли.
– Перед самым отъездом на первый вечерний концерт.
– Весник, ты в этих туфлях будешь выступать? – спрашивает Арнольд Григорьевич.
– Нет-нет.
– А куда?
Нас принимали великолепно. Перед последним концертом в местной газете появилась рецензия: «Нэ трэба нам такых гастрольорив, як N.». Цитирую последнюю строчку рецензии: «И нэ дывлячись (несмотря) на то, шо Дуднык та Весник гарно (хорошо) сполнялы свои сценкы, воны не зумилы врятувать (не смогли спасти) цього дуже поганого концерту».
Перед отлетом в Москву. Прощальный банкет в номере одного из участников концерта.
23.00. Тосты, тосты… Чокаемся, рассказываем веселые истории, хохочем.
1 час ночи. Арнольд поднимается:
– Ну что, молодежь? Ложиться не будете?
– Нет смысла. Автобус в аэропорт в 6.30 утра, а сейчас уже второй час.
– Ладно, а я пойду отдохну.
– Мы вас часиков в пять разбудим?
– Можно.
– Чайку приготовить?
– Можно.
– Рюмочку оставить?
– Можно. Пока.
5 часов утра. Звоним.
– Алло! Арнольд Григорьевич. Доброе утро. Подъем. Пять утра. Ждем вас.
– Кто это?
– Это мы – молодежь.
– Какая?
– Это мы… Вы просили вас разбудить. Чай готов. Рюмочка оставлена. Автобус в 6.30.
– А-а-а-а, понятно. Сколько вас там?
– Сколько нас? Сейчас… Раз, два, три, четыре, пять – шесть человек.
– Все живы?
– Все.
– Вас точно шесть?
– Точно, точно!
– Пересчитай! (Шепотом и кашляет.)
– Раз, два, три… Шестеро, точно! – Слушайте меня внимательно (кашляет). N. с вами?
– Да-да! С нами. Здесь он. А что, Арнольд Григорьевич? Он долго кашляет и говорит с придыханием:
– Пошли всех шестерых «туда» и еще раз «туда» и «туда»…
– За что?
– За то, «шо нэ трэба мэни такых гастрольорив». Я немножко (кашляет) еще посплю, а в 6.30 к автобусу выйду, несмотря на то, что кое-кто не смог «врятуваты цього дуже поганого концерту» (кашляет). Понял?
6.30 утра. В автобусе. Мы – молодежь – спрашиваем:
– Арнольд Григорьевич, почему вы такой мрачный?
– Я себе думаю: в пять утра луна была во-он там, а теперь в 6.35 она уже вот здесь. И еще я себе думаю: кто из вас в пять утра выпил мою рюмку и чай?
– Никто!
– А куда?..
Очень большой композитор перед смертью постоянно говорил: «Только с почестями, только с почестями, только с почестями!». Знаменитый ученый задал вопрос: «И это все?» А Арнольд Григорьевич: «Если там есть манеж, я не пропаду: начну с клоуна, потом поставлю „Новый балет на льду“. Так что захватите коньки. Я вас жду».
А ведь Гоголь – родоначальник почти всех литературных направлений и жанров:
«Шинель» – реализм, неореализм;
«Вий», «Портрет» – мистицизм;
«Тарас Бульба» – исторический романтизм;
«Мертвые души» – художественное социологическое исследование;
«Коляска», «Старосветские помещики» – бытописание;
«Игроки» – детектив;
«Женитьба» – водевиль;
«Театральный разъезд» – эссе;
«Ревизор» – абсурд;
«Незаконченная история Украины» – научно-писательское исследование.
Эта история имела место быть давным-давно. Известный артист Федор Курихин и менее известный Яков Миронович Волков (родной брат народного артиста СССР Леонида Мироновича Леонидова) – имели удовольствие готовиться к спектаклям в одной на двоих гримуборной («уборная – комната, в коей одеваются, убираются, наряжаются, моются, притираются». В. И. Даль).
Артист Федор Курихин страдал типично русским недугом – был подвержен частому употреблению крепких-крепких… слов, ну и напитков… тоже…
Артист Яков Волков страдал от того, что приходилось выслушивать эти… словоизвержения. Он в течение долгого времени пытался перевоспитать коллегу, но тщетно… Сам Яков Волков ни разу в жизни не осквернил свое блестящее образование, интеллигентность и воспитанность произнесением этих богонеугодных слов…
В один прекрасный вечер в уборной двух мастеров сцены находился друг артиста Волкова – высокообразованный академик, принесший букеты поздравительных цветов, а также бутылочку прекрасного шампанского, привезенную только что из Франции, где он возглавлял делегацию выдающихся советских ученых.
В интеллектуальнейшей беседе активно участвовал замечательный Федор Курихин, и все было замечательно, но стоило же было кому-то упомянуть фамилию артиста, которого Курихин на дух не переносил, как тут же наш богохульник разрядился 22-этажным «товарищем матом Ивановичем», который на сей раз впервые за долгие годы не стерпел образованный Волков. А посему зло швырнул на пол коробку с красками для грима, пудру и вазелин, смачно сплюнул на пол и, возмущенный бестактностью коллеги перед своим другом, вдруг прокричал на фальцете жуткий «ругательный текст», да такой, который можно услышать из уст крайне опустившегося пьяного биндюжника! Впервые в жизни!
В самый кульминационный момент жуткой тирады Волкова в уборную вошла костюмерша – скромная женщина, мать двух сыновей, труженица, влюбленная в театральное волшебное искусство… Женщина, как пуля, выскочила в коридор, возмущенная вбежала в кабинет директора театра и подала заявление с просьбой «освободить ее от обслуживания хулигана – артиста Якова Мироновича Волкова»!
На следующий день был вывешен приказ с объявлением строгого выговора артисту за недостойное поведение, позорящее профессию советского артиста, за что он подвергается снижению зарплаты на два месяца…
Расстроившийся Курихин предложил Волкову возместить материальные потери, но тщетно… получил резкий отказ. Тогда Курихин искреннейшим образом извинился перед коллегой. Он дал клятву – не употреблять нецензурных слов!
Федор Курихин дал клятву и сдержал ее: он при Волкове больше не сквернословил… только при Волкове!
В конце 50-х годов очень трудно было установить личный телефон в квартире. Ждали годами.
Диалог между главным администратором Театра сатиры Евсеем Суражским и мною.
Я. Мне нужен телефон.
СУРАЖСКИЙ. Куда?
Я. В квартиру.
СУРАЖСКИЙ. Зачем?
Я. Разговаривать.
СУРАЖСКИЙ. Кода?
Я. Что «кода»?
СУРАЖСКИЙ. Я спрашиваю и говору: кода?
Я. То есть «когда»?
СУРАЖСКИЙ. Да… Кода?
Я. Когда установить телефон?
СУРАЖСКИЙ. Да-да-да! Кода?
Я. По мне – хоть завтра.
СУРАЖСКИЙ. Кода?
Я. Я сказал же: хоть завтра.
СУРАЖСКИЙ. Я говору: кода, кода – в котором часу?
Я. Не понимаю.
СУРАЖСКИЙ. Я тибе спрашиваю русским языком: в котором часу?
Я. Что «в котором часу»?
СУРАЖСКИЙ (кричит). Ус-та-но-вить те-ле-фон?! У твоей квартире?!
Я. А-а-а. В любое время.
СУРАЖСКИЙ. Днем или ночю?
Я. Днем. Конечно, днем.
СУРАЖСКИЙ. Кода?
Я. Опять «когда»? Что «когда»?
СУРАЖСКИЙ (опять кричит). В ко-то-ром ча-су?!
Я. Ну, скажем, в 16.00. В это время я буду дома… после репетиции, но очень-очень недолго.
СУРАЖСКИЙ. Две тысчи. (Две тысячи рублей в те времена были немалые деньги!).
Я. Когда?
СУРАЖСКИЙ. Что «кода»?
Я. Две тысячи рублей когда дать?
СУРАЖСКИЙ. Сичас… Сегодня – две тысчи, завтра – телефон.
Я. Сейчас нет при себе двух тысяч.
СУРАЖСКИЙ. Тода – к вечеру.
Вечером я деньги принес.
СУРАЖСКИЙ. Нужно, шобы у квартире била открита форточка. Хоть одна. Или все – есе лутче.
Я. Зачем?
СУРАЖСКИЙ. Нет время объяснять. И не твое это дело.
Назавтра я пришел домой после репетиции и увидел на своем письменном столе новенький телефонный аппарат с приклеенным к нему ярлыком с указанием номера моего личного (!), персонального (!) те-ле-фо-на! Ура-а-а-а! Приглядевшись и оглядевшись, понял, что аппарат и протянутые телефонные провода к моему столу не что иное, как «времянка», подключенная к наружным проводам телефонной связи.
Когда на следующий день я спросил у Суражского, каким образом удалось мастерам сотворить чудо через форточку, он сказал:
– У них есть такая длинная палка, которой они достали до твоего стола и поставили аппарат.
Я. А как же они поднялись до уровня моего окна на шестом этаже?
СУРАЖСКИЙ. У мине есть хороший друг – начальник пожарной охраны. Так он прислал им пожарную машину з длинной лестницей.
Я. Чудо! Чудо! А говорят, чудес не бывает! Бывают! Бывают! И ты, Суражский, настоящее чудо! Дорогой мой, гениальный человек, скажи мне, пожалуйста, когда мой аппарат получит статус постоянного, фундаментального? Без проводов через форточку? Когда?
СУРАЖСКИЙ. Пятьсот рублей.
Я. Когда?
СУРАЖСКИЙ. Сегодня – пятьсот рублей, завтра – фундаментальный телефон без форточки.
Я. Пожалуйста, вот пятьсот рублей.
СУРАЖСКИЙ. Кода?
Я. Что «когда»?
СУРАЖСКИЙ. Кода фундаментализм устраивать?
Я. Как тебе удобнее.
СУРАЖСКИЙ. Будь дома в шесть утра. А в шесть часов и тридцать минут будет уже тебе фундамент!
В шесть утра позвонили в дверь. Пришли телефонных дел мастера. В мгновение ока провели по полу шнур, подключили его к аппарату, висевшие на форточке провода «времянки» выбросили во двор, попрощались и ушли в шесть тридцать.
P.S. Я совершенно точно знаю, что ни единой копеечки Суражский не положил в свой карман. Мало того, он вносил в это «мероприятие» и свою лепту: ни пожарникам, ни мастерам телефонных дел не отказывал в контрамарках на любые спектакли.
Евсей Суражский женился. Не в первый раз… Жена дома. Муж на работе.
МУЖ (по телефону). Здравствуй.
ЖЕНА. Кто говорит?
МУЖ. Суаский.
ЖЕНА. Не поняла.
МУЖ. Суаский.
ЖЕНА. Не поняла.
МУЖ. Твой муж, твою мать!
Евсей Суражский в своем кабинете главного администратора Театра сатиры. Звонит телефон беспрерывно. Очередной звонок.
СУРАЖСКИЙ (снял трубку). Слусаю.
ГОЛОС (в трубке). Скажите, пожалуйста, какой у вас сегодня спектакль?
СУРАЖСКИЙ. «Мисья миссра и Пинкинка вскву».
ГОЛОС. Простите, не поняла?
СУРАЖСКИЙ. «Мисья миссра Пинкина вскву».
ГОЛОС. Не поняла!
СУРАЖСКИЙ (кричит в трубку). Афисы нузно цитать! (Бросил трубку на аппарат.) С ума мозно сойти от этих театралов!
АРТИСТ АНАТОЛИЙ ПАПАНОВ. Евсей, сколько тебе лет?
ЕВСЕЙ. А тебе?
АРТИСТ АНАТОЛИЙ ПАПАНОВ. Это неважно.
ЕВСЕЙ. Так мы с тобой одногодки!
15 января 1955 года. А. Д. Папанов, В. Д. Доронин, Р. А. Александров и Е. Я. Весник после бурного застолья, посвященного дню рождения последнего, расселись в такси и решили продолжить празднование в квартире Доронина, но уже средствами благородными – чаепитием и тортопоеданием… Останавливаем таксомотор у гостиницы «Националь» с желанием купить в ресторанном буфете хороший торт. Возвращаемся к авто, видим милиционера, разговаривающего с водителем, узнаем, что стоянка здесь запрещена и за нарушение страж порядка требует штраф. Мы, разгоряченные застольем, убеждаем стража в том, что виноваты мы, а не водитель. Слово за слово… мы грубим… страж ожесточается и приказывает водителю следовать за его мотоциклом… Через минуту наша четверка – в комнате дежурного отделения милиции на улице Герцена.
Мизансцена: за перегородкой – дежурный капитан милиции и наш мучитель – старший лейтенант, перед ней – справа налево: Доронин, Весник, Папанов – громко, настырно защищающие «права» нашего водителя, крайний – левый «нападающий» Родион Александров, сникший, мечтающий, очевидно, о кровати, интеллигентный, голубых кровей, высокий, статный мужчина с очень добродушным, совсем размякшим личиком, не произносящий ни единого звука…
КАПИТАН. Тише! Вы все нетрезвые! Тише! Не хочу с вами разговаривать. Вот берите пример с вашего товарища (показал на Александрова), сразу видно – воспитанный человек! Вот с ним я буду разговаривать… Как все произошло, товарищ?
Крепко вцепившись руками в перегородку, но тем не менее чуть-чуть пошатываясь, Родион спокойно говорит:
– Фаши-фашисты… ва-вашу ма-мать!
Александров получил пятнадцать суток ареста и тут же был помещен в КПЗ, водитель был оштрафован, торт мы съели вместе с милиционерами. Кусок отнесли в камеру собутыльнику! Его заканчивали стричь наголо…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.