К морю

К морю

«России нужна вода». Эти слова… стали девизом его (т.е. Петра) жизни.

К. Маркс. Секретная дипломатия XVIII в.

1695 год можно считать переломным в жизни Петра. Позади остались годы военных забав, почти полностью поглощавших его помыслы и энергию. Вспоминая эти годы, Петр писал: «Хотя в ту пору, как трудились мы под Кожуховом в марсовой потехе, ничего более, кроме игры на уме не было, однако эта игра стала предвестницею настоящего дела».

При чтении этих строк появляется соблазн обвинить Петра в пристрастии к войне, ибо под «настоящим делом», которое было продолжением марсовых потех, он подразумевал Азовский поход, первый самостоятельный шаг своего правления. Подобное суждение было бы ошибочно. К войне он не питал отвращения, но и не считал ее своим призванием. Однажды он сказал: «Какой тот великий герой, который воюет ради собственной только славы, а не для обороны отечества, желая быть обладателем вселенной!» Достоин подражания не Александр Македонский, а Юлий Цезарь. «Сей был разумный вождь, а тот хотел быть великаном всего света». Война для царя была суровой необходимостью. «Я не научаю, чтоб охоч был воевать без законные причины, — наставлял царь своего сына, — но любить сие дело и всею возможностию снабдевать и учить, ибо сия есть едина из двух необходимых дел к правлению: еже распорядок и оборона». Ставя на первое место внутренний «распорядок», Петр все же начал свою деятельность не с совершенствования этого распорядка, а с «обороны», с военной акции. Тому были, употребляя терминологию Петра, «законные причины».

Огромная территория России в XVII веке фактически была отрезана от морских берегов, от возможности широкого использования дешевых путей сообщения. Моря, омывавшие страну с севера и востока, несмотря на колоссальную протяженность береговой линии, практически не могли быть утилизованы для хозяйственных нужд, ибо ресурсы Сибири, Дальнего Востока находились лишь в начальной стадии освоения. Роль единственных морских ворот выполнял Архангельск — порт на Белом море, но он замерзал на девять месяцев в году. Кроме того, морской путь в страны Западной Европы из Белого моря был в два раза длиннее, чем из Балтики. Наконец, сам Архангельск стоял вдали от экономических центров России, и доставка в порт русских товаров, как и вывоз оттуда иноземных грузов, обходились очень дорого — путь от Вологды до центра страны преодолевали гужом.

Два моря — Балтийское на западе и Черное на юге — были закрыты для внешней торговли России. Северное Причерноморье находилось в руках Турции и подвластных ей крымских татар. А те из года в год совершали опустошительные набеги на южные уезды, сжигали посевы, отнимали скот, уводили в плен десятки тысяч русских и украинцев, чтобы затем продать их на невольничьих рынках Востока. Некогда оживленный «путь из варяг в греки» по Днепру захирел совершенно — у его устья стояла турецкая крепость — Очаков. Устье Дона запирала другая турецкая крепость — Азов. Узкая полоса Финского залива, принадлежавшая России, была отторгнута Швецией еще в 1617 году, и попытка вернуть ее не принесла успеха. Борьба за возвращение выхода к морю велась в невыгодных для Русского государства условиях: оно находилось в состоянии затяжной и изнурительной войны с Польшей за воссоединение Украины с Россией.

Русское государство не располагало ни экономическими, ни военными ресурсами, чтобы вести победоносную войну на два фронта. В пятилетней войне (1656 — 1661) русским войскам удалось овладеть рядом подвластных Швеции городов в Прибалтике (Юрьев, Динабург и др.), но необходимость высвободить силы для войны с панской Польшей вынудила Россию вернуть эти приобретения шведам.

Между тем стране был необходим выход к морю, без которого она обрекала себя на изоляцию, застой в экономическом и культурном развитии, зависимость внешней торговли от иностранных купцов.

В XVII столетии Россия была отсталой страной. Истоки этого ведут к монголо-татарскому игу. Отставание от передовых стран Западной Европы увеличилось еще более в начале XVII века, когда наиболее развитые в хозяйственном отношении районы были разорены польско-шведскими интервентами. Понадобилось почти полстолетия, чтобы залечить раны и ликвидировать ущерб, нанесенный захватчиками.

В Нидерландах и Англии ко второй половине XVII века уже отгремели буржуазные революции, и обе страны встали на путь бурного капиталистического развития. В других странах Западной Европы — Франции, Швеции, Дании, — хотя и сохранились феодальные режимы, но крепостное право давно исчезло.

В России господствовали крепостнические порядки. Основная масса населения — крестьяне — находилась в собственности помещиков, монастырей и царской семьи. Пашни, возделываемые примитивными орудиями, давали низкие урожаи. При этом еще крестьяне должны были значительную часть плодов своего труда отдавать светским и духовным феодалам, обеспечивая им сытую жизнь. Только три человека из ста жило в городах, что свидетельствовало о слабом развитии торговли и промышленности. Крепостничество сковывало хозяйственную инициативу 13-миллионного населения, глушило все новое, что зарождалось в недрах существовавшей хозяйственной системы, и в конечном счете задерживало движение страны вперед.

Тем не менее новые явления хотя и медленно, но пробивали себе путь. В экономике это выражалось в развитии ремесла и мелкого товарного производства. Уходила в прошлое хозяйственная замкнутость отдельных районов, их изолированное существование, возникала известная экономическая общность страны. В России появились первые мануфактуры.

Происходили изменения и в политической жизни. Хотя структура органов управления оставалась прежней, но в ней все же наблюдались изменения, характерные для страны, переходившей от сословно-представительной монархии к абсолютистскому режиму.

Высшим учреждением, как и прежде, являлась Боярская дума. Состав этого аристократического органа власти стал постепенно изменяться — в думу начал проникать бюрократический элемент в лице думных дворян и думных дьяков, то есть непородных дельцов, чья карьера была обусловлена их личными способностями. Повышение удельного веса думных дворян и думных дьяков — показатель не только бюрократизации думы, но и роста ее зависимости от царской власти. Одновременно падало значение боярской аристократии. Оба процесса свидетельствовали об эволюции монархии в сторону абсолютизма.

Изменился и приказный строй. Приказное управление было настолько громоздким, сложным и запутанным, что историки и сейчас испытывают затруднения при классификации приказов. Название «приказ» произошло от глагола «приказать». Одни приказы действовали постоянно, и их права распространялись на всю страну. К ним относились Разряд, Поместный, Ямской, Монастырский, Стрелецкий и др. В группу постоянно действующих приказов историки зачислили и так называемые областные приказы — приказы, управлявшие определенной территорией: Сибирский, Казанского дворца, Смоленский и т. д. Иные приказы существовали несколько лет или даже месяцев. Недолговечным приказом был, например, Приказ боярина Одоевского, занимавшийся составлением нового Уложения. Работу над ним приказ завершил в 1649 году и тогда же прекратил существование. Другим типом недолговечных приказов был Записной приказ. Он перестал действовать не потому, что выполнил поручение, а вследствие того, что не справился с ним — ему надлежало написать историю царствования Алексея Михайловича.

Всего на протяжении XVII века, а этот век считается временем расцвета приказного строя, в России насчитывалось около 80 приказов. Для центрального аппарата этого столетия характерно отсутствие четкого разграничения дел между приказами. Знаменитая приказная волокита была порождена, в частности, отсутствием уставов и регламентов, определяющих права и обязанности приказов, что вынуждало их по всякому пустяку просить указа у Боярской думы или царя.

Во второй половине XVII столетия предпринимались попытки преодолеть недостатки приказов. Иногда управление группой приказов сосредоточивалось в руках одного лица: тесть царя Алексея Михайловича боярин Милославский руководил работой четырех приказов. Другой путь совершенствования приказного строя состоял в уменьшении числа приказов, объединении нескольких родственных учреждений. Впрочем, реальное значение подобных мер было невелико — к концу столетия в стране насчитывалось свыше 40 приказов. И все же эти попытки показательны, поскольку отражали характерный для абсолютной монархии процесс централизации управления.

Эволюция приказного строя и Боярской думы протекала медленно и практически безболезненно. Напротив, установление преобладания светской власти над духовной происходило в атмосфере острой борьбы, насыщенной драматическими событиями. Кульминационным пунктом соперничества светской и духовной власти было дело Никона.

Никон, человек властный и высокомерный, став в 1652 году патриархом, при царе Алексее Михайловиче достиг огромного влияния. Его власть распространялась не только на духовное ведомство, он вторгался и в светские дела, носил наряду с царем титул «великого государя». Во время отсутствия царя в Москве Никон управлял Боярской думой и самостоятельно решал военные и гражданские вопросы. Патриарх Никон сравнивал архиерейскую власть с солнцем, а царскую — с ночным светилом, отражающим свет солнца. Деятельность Никона, не терпевшего возражений, вызвала недовольство и среди духовной братии, и среди влиятельных бояр.

Исподволь назревавший конфликт завершился разрывом царя с патриархом, а затем и его низложением — в 1666 году Никона под охраной стрельцов отправили в Ферапонтов монастырь, где он жил простым монахом на скудном довольствии.

Притязаниям Никона был дан отпор. Однако низложение честолюбивого патриарха не означало полного крушения церковной власти и не исключало возможности возобновления борьбы.

Регулярную армию Петр создавал тоже не на пустом месте. Старинная организация вооруженных сил претерпела существенные изменения еще при его предшественниках. Пало значение поместного войска, созываемого на случай военных действий и распускаемого по домам, как только военные действия прекращались. Участие в войнах стрелецкого войска, составлявшего постоянный контингент вооруженных сил, тоже значительно сокращается. Стрельцы выполняли преимущественно полицейские функции, их использовали для охраны царской резиденции, сопровождения царя и членов его семьи в походах, а также для подавления восстаний горожан.

Вместо архаического дворянского ополчения и стрелецкого войска в вооруженных силах все большее значение приобретали так называемые полки нового строя — рейтарские, драгунские и солдатские. Комплектование этих полков предвосхитило будущую рекрутскую систему, введенную Петром. Оно проводилось путем привлечения на пожизненную службу крестьян и горожан от определенного числа дворов.

В полках нового строя можно разглядеть некоторые черты регулярной армии. Изменения, происходившие в организации вооруженных сил, отражали общую эволюцию государственного строя — переход к абсолютизму. Этой государственной системе характерна регулярная армия. Однако формирование такой армии в XVII веке не могло быть завершено, ибо в стране отсутствовало развитое мануфактурное производство, способное обеспечить вооруженные силы однотипным вооружением, снаряжением и обмундированием.

Не приобрели устойчивости и попытки создания военно-морского флота. На верфи в подмосковном селе Дединове по царскому указу 1667 года было намечено построить несколько морских судов для защиты торговых интересов русских купцов на Каспийском море. Корабль «Орел» с незаконченной оснасткой находился у Астрахани и был сожжен Разиным в 1670 году.

Потребности времени вызывали изменения в области культуры. Церковная идеология сохранила господствующее положение во всех сферах культурной жизни населения, но вместе с тем зарождался интерес к светской культуре. Образованные слои горожан и дворянства уже не довольствовались усвоением богословских истин и проявляли стремление к научным знаниям, к литературе, рассказывающей не о подвигах библейских героев, а о жизни обыкновенных людей. В живописи наметилась тенденция к реализму, в архитектуре пробивали путь светские элементы. В целом во всех областях духовной жизни общества было положено начало явлениям, которые принято называть «обмирщением культуры», то есть проникновением в нее светских начал.

Итак, Петр получил в наследие целый комплекс начинаний в экономической, социальной, политической и культурной жизни общества. Их принято называть предпосылками преобразований Петра. Забегая вперед, заметим, что если бы роль Петра ограничилась лишь пассивным созерцанием того, как зародившиеся задолго до него процессы продолжали развиваться, то вряд ли бы его жизнью и деятельностью интересовались художники и поэты, композиторы и сценаристы. В том-то и дело, что Петр не только постиг веление времени, но и отдал на службу этому велению весь свой незаурядный талант, темперамент, упорство одержимого, присущее русскому человеку терпение и умение придать делу государственный размах. Петр властно вторгался во все сферы жизни страны и намного ускорил развитие начал, полученных в наследие. Но, разумеется, веление времени он понимал и осуществлял с точки зрения класса дворян, в интересах абсолютистского государства.

Однако все это — отдаленное будущее. А сейчас Петр жил сегодняшним днем и помышлял об одном: как пробиться к морю. Только что закончившиеся Кожуховские маневры внушили ему уверенность в достаточно высокой боевой выучке русских войск и их способности овладеть морским побережьем. Было решено пробиваться к южному морю.

Подготовка к походу началась в январе 1695 года.

В зимние месяцы царь в кругу друзей обсуждал планы похода. Это был план, принципиально отличный от традиционного плана движения русских войск против крымцев. Тогда войска сосредоточивались в Белгороде и Севске и, обремененные колоссальными обозами, медленно двигались на юг, к Крыму, терпя урон от постоянных набегов татарской конницы. В соприкосновение с основными силами татар русские войска вступали в значительной мере ослабленными. Двигаясь по выжженной и безводной степи, люди и кони страдали от недостатка продовольствия и фуража. Над армией, преодолевшей Перекоп и углублявшейся на территорию полуострова, висела угроза оказаться в мышеловке. Русские военачальники, не рискуя армией, ни с чем возвращались домой, причем обратный путь был еще более тяжелым.

За спиной крымских татар стояла Турция, в то время могучая держава, наносившая удары по своим соседям на юге и востоке Европы. Россия, заключив союз с Польшей и Австрией, а затем и Венецией, долгие годы находилась в состоянии войны с Турцией, но ограничивала свое участие в ней организацией походов на Крым. Эти походы, сковывая силы крымцев, вносили вклад в общую борьбу союзников с Турцией, но решить ее исход не могли.

При подготовке нового похода было решено нанести удар не по вассалам Турции — крымским татарам, а непосредственно по туркам, их крепости Азову. Путь к Азову имел ряд существенных преимуществ по сравнению со шляхами, по которым шли русские войска к Крыму. Здесь армия могла двигаться по заселенной территории, и ей не нужны были обременительные обозы, освобождалась она и от утомительных пеших переходов — войско, как и припасы, можно доставить по Дону.

В распоряжении историков нет данных о том, что выбор нового направления военных действий, как и разработка плана похода, принадлежит молодому Петру. Скорее всего эту мысль ему подсказали военные советники, возможно Гордон. За царем, видимо, оставалось последнее слово — согласиться с планом или отвергнуть его. Петр, активно участвовавший в его обсуждении, согласился.

Направление удара держалось в строжайшей тайне. Чтобы дезориентировать турок и застать их врасплох, местом сосредоточения войск были объявлены традиционные пункты — Белгород и Севск, в то время как концентрация военных сил происходила в Москве. Часть войск должна была двигаться водным путем по Москве-реке, Оке и Волге до Царицына, а другая — по Дону. В марте армии тронулись в путь.

Войска достигли Азова в конце июля 1695 года. Они были разбиты на три группы, каждая из которых имела своего командира: Головина, Лефорта и Гордона. Петр в этом походе, как и в маневрах, не брал на себя командования, оставаясь в скромной должности бомбардира Петра Михайлова. Письма друзьям из-под Азова он подписывал «бомбардир Piter», а друзья адресовали ответы «господину первому бомбардиру, Петру Алексеевичу».

Турки после того, как в 1642 году в результате лихой атаки донских казаков на пять лет потеряли Азов, долго и основательно его укрепляли. Возвращенная крепость была обнесена каменными стенами, впереди которых возвышался земляной вал, затем следовал ров с деревянным частоколом. В полуверсте от этих основных сооружений находились еще два земляных вала, а в трех верстах от Азова на берегах Дона стояли две каменные башни, между которыми были протянуты три железные цепи, преграждавшие выход судам из реки в море.

Сохранить в секрете направление похода и его цели не удалось. Турки усилили гарнизон крепости еще до появления русских войск. Прибывали подкрепления в Азов и во время его осады — русские не имели флота и не могли воспрепятствовать подходу турецких кораблей.

Осада крепости принесла скромные результаты. Удалось овладеть лишь двумя башнями. Осажденные тревожили русский лагерь постоянными вылазками, одна из коих нанесла русским значительный урон. Голландский матрос Яков Янсен, находившийся на русской службе, перебежал к неприятелю и сообщил ему о том, что русские имеют обыкновение после обеда ложиться отдыхать. В часы такого отдыха турки организовали вылазку, стоившую русским нескольких сот человек.

Убедившись в бесполезности осады, русские стали энергично рыть траншеи, готовясь к штурму. В одном из писем Петр сообщал: «В деле нашем, слава богу, порядок идет доброй, и уже меньше тридцати сажен от города обретаемся и, в надежде милосердия его, о благом совершении не сумневаемся».

Оптимизм царя оказался необоснованным, предпринятый 5 августа штурм потерпел неудачу — отчасти из-за того, что артиллерия не пробила бреши в крепостных стенах, а главным образом потому, что отряды штурмовавших действовали несогласованно. Это позволило туркам перегруппировать свои силы для отпора.

Неудача, однако, не привела Петра в уныние. По его повелению войска продолжали засыпать рвы и подводить к стенам траншеи. Как и накануне первого штурма, царь писал: «А здесь, слава богу, все здорово, и в городе Марсовым плугом все испахано и насеяно, и не только в городе, но и во рву. И ныне ожидаем доброго рождения».

Надежды на «доброе рождение» не оправдались и на этот раз. Повторный штурм, предпринятый в конце сентября, опять не принес успеха и сопровождался большими потерями. В начале октября осада была снята, и месяц с лишним спустя русские войска находились уже в Москве. Единственным трофеем похода оказался пленный турок, которого вели впереди шествовавших через Москву войск.

Петр во время похода совмещал обязанности первого бомбардира, обстреливавшего крепость ядрами, и фактического руководителя всей кампании, причем руководителя, проявлявшего нетерпение, — это по его настоянию были предприняты недостаточно подготовленные штурмы.

Урок был тяжелым. До сих пор царю приходилось иметь дело с игрушечными войсками и штурмами игрушечных крепостей. Командиры осаждавших и оборонявшихся войск в промежутке между «сражениями» устраивали веселые пирушки. Теперь шла настоящая война с ее тяготами и жертвами, с ожесточенным сопротивлением противника, который не прощал ошибок. Наступило время для трезвого анализа упущений.

Петр здесь оказался на высоте: его нельзя заподозрить в попытках затушевать неудачу. Напротив, он стремился доискаться до ее подлинных причин. В письмах к друзьям Петр иронически называл первый Азовский поход «походом о невзятии Азова», чем признавал безуспешный исход кампании, обнаружившей множество недостатков и прежде всего слабую инженерную подготовку войск. Взрывы мин оставляли нетронутыми крепостные стены, но зато наносили урон самим осаждавшим. Нуждалась в совершенствовании система управления войсками — штурмы производились разновременно. Оставляла желать лучшего и выучка войск. Лишь подготовка Преображенского и Семеновского полков, сформированных на основе потешных рот, находилась на уровне современных требований. Наконец, у русских не было флота, следовательно, они не могли блокировать крепость и лишить ее гарнизон возможности получать подкрепления.

Легче всего было упорядочить командование войсками. Петр назначил вместо трех равноправных командующих двух военных руководителей и каждому из них поручил управление определенным родом войск. Сухопутные войска передавались в руки генералиссимуса Алексея Семеновича Шеина, а для управления пока еще не существующим флотом Петр призвал своего любимца Лефорта. Ни военных дарований, ни ратных подвигов за ними не числилось. Боярин Шеин сделал обычную в то время придворную карьеру, ни разу не побывав на поле брани. Уроженец самой сухопутной страны в Европе, швейцарец Лефорт, весельчак и балагур, не любил утруждать себя какими-либо заботами. К Азову он прибыл позже всех и раньше всех отправился в Москву, к командованию флотом он так и не приступил. Другими военачальниками царь тогда не располагал. Но в данном случае это и не имело значения, так как фактическим руководителем похода являлся он сам, а Шеин и Лефорт были всего лишь подставными лицами.

Сложнее было призвать под знамена второго похода конное ополчение дворян, которое всегда распускали по домам на зиму. В этом случае действовала хотя и тяжеловесная, но испытанная десятилетиями система мобилизации ополченцев: в уезды были отправлены указы, а в столице 27 ноября дьяк Артемий Возницын трубным голосом объявил дворянам, приглашенным в Кремль: «Стольники, стряпчие, дворяне московские и жильцы! Великие государи указали вам всем быть на своей, великих государей, службе. И вы бы запасы готовили и лошадей кормили». Местом сбора назначалось Преображенское, куда надлежало явиться 1 декабря.

В комплектование войск царь ввел новшество — в январе было объявлено, чтобы в Преображенское являлись все, кто имеет желание участвовать во втором походе. Туда потянулись жившие в Москве холопы, которые тут же получали свободу.

Самым трудным делом, прежде всего потому, что оно было совершенно новым, считалось строительство кораблей, причем не мелких судов для перевозки солдат, продовольствия и снаряжения — их строить умели, — а боевых кораблей. Именно здесь, на ответственном участке подготовки похода, и находился царь.

Похоронив в конце января нового, 1696 года своего брата Ивана, Петр в феврале отбыл на верфь в Воронеж, где начал осуществлять поистине великий замысел — в дотоле сухопутной стране создать морской флот. Этот дерзкий вызов стал действительностью много лет спустя.

А пока полным ходом шло строительство стругов и галер. Несколько тысяч плотников, согнанных из ближайшей округи, сооружали 1300 стругов. С топором в руках трудился и сам царь.

Дело в Воронеже спорилось, и Петр счел долгом донести об этом «князю-кесарю»: «галеры и иные суда по указу вашему строятся; да нынче же зачали делать на прошлых неделях два галиаса».

В начале мая сосредоточенная в Воронеже армия и военный флот в составе 27 судов двинулись на юг. В конце месяца войска заняли под стенами Азова прошлогодние траншеи и начали обстрел города. До штурма крепости дело не дошло — ее судьбу решил флот. Сначала казаки на мелких судах напали на разгружавшиеся турецкие корабли у стен Азова и уничтожили их, а затем в Азовское море вышла русская эскадра. На рейде стояли турецкие корабли с 4 тысячами человек пехоты и запасами продовольствия и снаряжения. Их попытка прорваться к Азову не увенчалась успехом. Крепость оказалась в кольце блокады, и гарнизон принял условия капитуляции. Русское командование поставило непременным условием выдачу ему «немчина Якушки», того самого перебежчика Янсена, по совету которого во время прошлогодней осады турки предприняли удачную вылазку.

Душой осадных работ, блокирования крепости и ее интенсивных бомбардировок был Петр. «Первый бомбардир» бывал на кораблях и в траншеях, стрелял по городу, не страшась появляться на виду у неприятеля. На тревожное письмо сестры, царевны Натальи Алексеевны, до которой дошли слухи, что брат подходил к крепости на расстояние ружейного выстрела, Петр шутливо отвечал: «По письму твоему я к ядрам и пулькам близко не хожу, а они ко мне ходят. Прикажи им, чтоб не ходили. Однако, хотя и ходят, только по ся поры вежливо».

20 июня, на следующий день после выхода турецкого гарнизона из Азова, победу отмечали пиром, во время которого не жалели ни напитков, ни пороха для салютов. Радостной вестью царь делится с московскими друзьями: «Известно вам, государь, буди, — писал он Ромодановскому, — что благословил господь бог оружия ваше, государское, понеже вчерашнего дня молитвою и счастием вашим, государским, азовцы, видя конечную тесноту, сдались. Изменника Якушку отдали жива». Почти в таких же выражениях Петр информирует о победе еще двух московских корреспондентов, каждого из которых он не преминул порадовать захватом «изменника Якушки».

Крепость была почти полностью разрушена, и ее тут же начали энергично восстанавливать, а Петр, уверовавший в силу флота, занялся отысканием удобной гавани. Такой гаванью был избран Таганрог.

Оставив гарнизон в Азове, русские войска в августе отправились на север. У царя в это время появилась новая забота — организация встречи победоносных войск в Москве. Инициатива этой затеи принадлежала Петру. В одном из писем обрусевшему голландцу Андрею Виниусу Петр намекнул о желательности «триумфальными воротами почтити генералисимуса и прочих господ, два года в толиких потах трудившихся». Царь вникал во все детали готовившейся церемонии и даже определил место, где следовало соорудить триумфальную арку.

Получив известие, что арка может быть готова только во второй половине сентября, царь не спешил в столицу. По пути он делал продолжительные остановки в имениях своих вельмож, посетил несколько металлургических заводов. В конце сентября Петр прибыл в Коломенское. К этому времени сюда подошли войска, участвовавшие в походе, и была в полной готовности триумфальная арка.

Население столицы стало свидетелем небывалого зрелища. На смену церковной торжественности с молебнами и колокольным звоном пришел чисто светский праздник. Поток воинов, пеших и конных, растянувшийся на несколько километров, двигался через всю Москву. Почетная роль в процессии отводилась главнокомандующему Шеину и адмиралу Лефорту, в честь которых у триумфальной арки произносили стихи. Более всего москвичей в этом зрелище удивляло то, что процессию открывал развалившийся в карете «князь — папа» Никита Зотов, а царь шествовал пешим за адмиралом Лефортом в черном немецком платье и шляпе с белым пером. На плече он нес протазан.

Солдаты волокли по земле 16 турецких знамен, взятых в Азове. В церемонии встречи победителей видное место было отведено Якушке. Его везли скованным на телеге с помостом, виселицей и двумя воткнутыми топорами. На шею Якушки была надета петля, на груди висела доска с надписью: «Злодей».

Триумфальная арка представляла грандиозное сооружение не менее 10 метров высоты, разукрашенное фигурами и текстами из античной литературы и истории. Здесь были и Геркулес, и Марс, и картины, изображавшие осаду Азова, и надписи, то торжественные, вроде «Приидох, видех, победих», то иронические, в адрес незадачливых турок: «Ах, Азов мы потеряли и тем бегство себе достали», или: «Прежде на степях мы ратовались, ныне же от Москвы бегством едва спасались».

Зрелище было ярким, но малопонятным москвичам, привыкшим к иной торжественности. Люди, толпившиеся вдоль улиц, молча провожали колонны войск. Во взглядах — больше удивления и настороженности, чем восторга. Не видно было ликования, не раздавались и приветственные возгласы — все это появится несколько лет спустя.

Пышность встречи победителей не соответствовала реальному значению одержанной победы. Это была дань вкусам царя, с которыми он не расставался всю жизнь. Можно сказать с уверенностью, что никаких иллюзий относительно значения военного успеха царь не питал. С овладением Азова Россия вышла к морю, но до превращения ее в морскую державу было еще далеко. Предстояла нелегкая борьба за выход к Черному морю, за право пользоваться проливами.

Было бы неверно полагать, что все эти задачи уже тогда приобрели у Петра стройную программу, которую он станет последовательно претворять в жизнь. Такой план складывался постепенно, а пока Петр был озабочен лишь тем, как отстоять завоеванное, как отразить возможные попытки турок вернуть крепость.

Царю, уверовавшему в силу флота, представлялось, что флот, обеспечив ему завоевание Азова, обеспечит и его удержание или даже поможет продвинуться и дальше. Такие планы лелеял царь, возвращаясь из второго Азовского похода в Москву. Боярской думе он составил записку, в которой развивал идеи заселения Азова и постройки флота. Боярский приговор предусматривал переселение в Азов трех тысяч стрельцов с семьями. О флоте было принято лишь принципиальное постановление, выраженное в торжественно-лаконичной форме: «морским судам быть». Однако казна не располагала суммами, чтобы финансировать сооружение флота. Скромный бюджет государства не предусматривал таких расходов. Началось введение новых обременительных повинностей. Для строительства флота были созданы «кумпанства» из светских и духовных землевладельцев, которые, как и следовало ожидать, переложили бремя новых расходов на своих крестьян.

Другая повинность, тоже новая и тоже связанная с овладением Азовом и стремлением утвердиться на морском побережье, состояла в мобилизации трудового населения на сооружение гавани в Таганроге.

Нововведения на этом не кончились. Создание флота вызвало цепь новых распоряжений царя. Флот нуждался в офицерском составе, знающем военно-морское дело, а верфи — в кораблестроителях. Ни тех, ни других в России не было. Петр принимает неожиданное решение — послать за границу стольников для изучения морского дела. Среди 35 молодых людей, включенных в список, 23 носили княжеские титулы. Несколько позже, в декабре 1696 года, царю пришла в голову мысль отправить за границу посольство с поручением собрать широкую коалицию европейских держав против Турции. Помимо решения дипломатической задачи, посольство должно было выполнить ряд других поручений: нанять матросов, капитанов кораблей, корабельных мастеров, закупить пушки, ружья и инструменты. Немедленно началась подготовка к отправлению посольства, получившего название великого. По дипломатическим каналам шла переписка с правительствами стран, через которые должно было следовать посольство и с которыми намечалось вести переговоры. Ассигновались суммы на приобретение дорогих подарков. Комплектовали штат посольства, из архивов извлекали документы о дипломатических отношениях с европейскими державами, вырабатывали инструкции. Одна из инструкций, предназначенная ученикам-волонтерам, была составлена царем. Программа их обучения предусматривала два цикла. Первый, обязательный для всех волонтеров, имел в виду овладение минимумом военно-морских знаний, то есть кораблевождением, управлением боевыми действиями. Второй цикл, факультативный, рекомендовал овладеть кораблестроением.

Создание флота можно считать второй самостоятельной акцией Петра, причем эта акция оставила глубокий след в жизни страны и потребовала значительно больших жертв от ее населения, чем Азовские походы. Для народа эти жертвы были непомерно тяжелы, и требовали их беспощадно. Пока народ отвечал на это глухим ропотом.

Но, одержимый идеей государственности, царь не щадил и великородных людей, вызывая недовольство даже в их среде. Благородные отпрыски Рюриковичей и Гедиминовичей беспечную жизнь при дворе и обычное для знати продвижение по чинам принуждены были сменить на полное неизвестности путешествие в неведомые края, где предстояло заниматься тяжелым физическим трудом, напрягать ум, отрешиться от удобств, привычных с детства.

В разгар подготовки к снаряжению великого посольства в столице произошли два события, непосредственно касавшиеся Петра и его начинаний.

В келье строителя подмосковного Андреевского монастыря старца Авраамия собирался кружок. Собеседники обменивались новостями и суждениями об увиденном и услышанном. Московская жизнь тех лет давала обильный материал для обмена мнениями. Царя видели запросто шагающим в составе войск, наблюдали его увлечение кораблестроением и частые визиты в Немецкую слободу. Такое поведение считалось предосудительным, не соответствующим царскому сану. У Авраамия созрела мысль сообщить царю обо всем, что вызывает ропот и недовольство. Так возникло послание старца Авраамия. В нем старец сокрушался по поводу упрямства царя, его увлечения «потехами непотребными» и отказов от советов матери, жены, родственников и бояр. Авраамий просил царя о личной встрече.

Вместо аудиенции у царя Авраамий угодил в застенок Преображенского приказа. Расследование обнаружило, что пересуды в келье не имели в виду опасных для правительства действий. Участники собеседований отделались легкими наказаниями.

Более серьезным оказался раскрытый в феврале 1697 года заговор полковника Цыклера, к которому были причастны чиновные и родовитые люди. Цыклер — честолюбивый иноземец, начавший службу в России еще в 1671 году, следовательно, вполне обрусевший. В мае 1682 года он принимал деятельное участие в стрелецком восстании на стороне Софьи и Милославских. Во время попытки произвести дворцовый переворот в 1689 году переметнулся на сторону Петра. Продвижение Цыклера по службе протекало не с той быстротой, на какую рассчитывал карьерист. Он был полковником стрелецкого полка, получил чин думного дворянина, затем его отправили воеводой в далекое Верхотурье. После возвращения в Москву Цыклер получил новое назначение, опять связанное с выездом из столицы — в завоеванный Азов и на постройку гавани в Таганроге. По всему видно, что Петр не доверял Цыклеру, помнил о его связях с Милославскими, держал его в отдалении. У Цыклера появилось намерение убить Петра. Исполнителей замысла он искал среди стрельцов, с которыми не терял связей. «Как государь поедет с Посольского двора, и в то время можно вам подстеречь и убить», — говорил Цыклер стрельцам.

Замысел Цыклера разделяли его сообщники из родовитых людей, куда он стал вхожим благодаря родственным связям своей супруги. Среди знати непримиримую позицию к Петру занимали окольничий Алексей Соковнин, боярин Матвей Пушкин и их родственники. С глазу на глаз Цыклер в беседах с Соковниным осуждал отправку детей за границу: «И тебе самому каково, сказываешь, страшно, что с детьми своими разлучаешься!» Соковнин отвечал: «Не один я о том сокрушаюсь».

Как только Петру стало известно о заговоре, он принял в его расследовании живейшее участие, проявив при этом крайнюю жестокость, подогреваемую, видимо, причастностью к заговору ненавистных ему стрельцов. Долгие часы царь проводил в Преображенском, сам допрашивал обвиняемых, подвергавшихся страшным пыткам. Главным участникам заговора была определена смертная казнь, причем церемонию казни, отличавшуюся грубым надругательством, тоже разработал Петр.

Царь считал идейным вдохновителем замысла Цыклера давно умершего Ивана Милославского. Гроб боярина извлекли из могилы, положили в сани, запряженные свиньями, привезли в Преображенское к месту казни и установили под эшафотом. Кровь казненных ручьями стекала на останки Милославского. На следующий день головы казненных были насажены на колья и выставлены в Москве для всеобщего обозрения.

Казалось бы, что Петр после раскрытия заговора Цыклера, к которому были причастны некоторые боярские фамилии и стрельцы, должен был расстаться с мыслью о поездке за границу. Однако заговор нисколько не нарушил подготовки великого посольства, не изменил он и намерений царя. Петр поручил управление страной князю Ромодановскому и боярину Тихону Стрешневу.

2 марта 1697 года передовой отряд посольства двинулся в путь. Русское государство еще никогда не отправляло за пределы своей страны столь многочисленного и пестрого по составу посольства. В ранге первого посла ехал Франц Лефорт. Высоким постом он был обязан своим заграничным связям, веселому и общительному характеру, а также умению держаться в обществе.

Вторым послом значился талантливый дипломат, руководитель Посольского приказа Федор Алексеевич Головин. За плечами Головина — многолетний опыт дипломатической службы, он, в частности, возглавлял переговоры с Китаем, закончившиеся подписанием Нерчинского договора 1689 года. Этого общительного и хлебосольного человека отличала основательность в выполнении любого поручения. Английский посол Витворт извещал свое правительство, что руководитель внешнеполитического ведомства России «пользуется репутацией самого рассудительного и самого опытного из государственных людей государства Московского». Занимая вторую должность в посольстве, Головин фактически являлся главным исполнителем повелений его подлинного руководителя — Петра. На Головине лежала вся черновая работа по подготовке посольства.

На пост третьего посла Петр назначил Прокофия Богдановича Возницына — грузного и необщительного человека «с неприятным цветом лица и важной осанкой», как отзывались о нем иностранцы. За тридцатилетнюю службу он прошел путь от низшего чиновника дипломатического ведомства до думного дьяка. Возницын многократно выполнял дипломатические поручения в Турции, Польше, Австрии и Венеции в качестве участника посольств и гонца. Он постиг все тонкости дипломатического ремесла, умел защищать интересы России и сохранять при переговорах непроницаемость.

Три посла — три разных характера, они дополняли друг друга и были способны справиться с самым сложным дипломатическим поручением. Общавшийся с ними посол польского короля доносил: «Эти послы — люди большого ума, хорошо знающие состояние Европы и приятные в обхождении».

В составе посольства находилось 35 волонтеров, среди них и царь под именем Петра Михайлова. Многие члены посольства имели слуг. Штат предусматривал многочисленный обслуживающий персонал — от священников, лекарей и переводчиков до поваров, хлебников и даже четырех карлов. Вместе с солдатами охраны численность посольства превышала 250 человек. Его кортеж насчитывал тысячу саней.

Петр занимал в посольстве двойственное положение: официально он числился одним из десятников отряда волонтеров, ехавшим учиться морской науке. В то же время он был фактическим руководителем посольства, в котором Лефорту, как первому послу, отводилась парадная роль.

В начале апреля посольство прибыло в Ригу, где ему устроили торжественную встречу. Петр, впервые переступивший границу России, жадно наблюдал окружающее. Свои впечатления он изложил в письме: «Здесь мы рабским обычаем жили и сыты были только зрением. Торговые люди здесь ходят в мантелях и, кажется, что зело правдивые, а с ямщиками нашими, как стали сани продавать, за копейку матерно лаются и клянутся, а продают втрое». Петр не скрыл досады по поводу двух событий, оставивших у него неприятное впечатление от соприкосновения с заграничными нравами. Одно из них связано с поведением рижской администрации. Она проявляла внешнее гостеприимство и в то же время бесцеремонно запретила гостям поближе ознакомиться с крепостными сооружениями города — любопытным, среди которых находился и царь, караул пригрозил применением оружия. Этот инцидент Петр передал словами: «сыты были только зрением». Позже этот казус в Риге царь использует в качестве одного из поводов для объявления войны Швеции, во владении которой находилась Лифляндия.

Отталкивающее впечатление на царя произвело и несоответствие между внешней респектабельностью рижских купцов и их жадностью к деньгам. На улице стояла весна, надо было менять сани на телеги, и рижские купцы, по мнению Петра, очень уж нагло воспользовались затруднительным положением посольства.

Петру не удалось полностью скрыть своего пребывания в составе посольства. Уже в Риге об этом догадывались, хотя точных данных на этот счет не имели.

Царь оставил негостеприимную Ригу, сохранив инкогнито. Он не открыл своего имени и в герцогстве Курляндском, хотя, по свидетельству современника, в Митаве посольство было принято со всевозможной обходительностью и великолепием.

Зато в Кенигсберге, куда Петр прибыл на корабле, у него состоялось тайное свидание с курфюрстом Бранденбургским Фридрихом III, искавшим сближения с Россией. Петр объяснялся на голландском языке.

Среди торжественных приемов, пиров и увеселений посольство при активном участии Петра вело переговоры с бранденбургским курфюрстом относительно антитурецкой коалиции. Они завершились заключением устного соглашения о союзе, но не против Турции, а против Швеции. Это был первый шаг к изменению внешнеполитической ориентации России.

На пути в Голландию царь имел свидание с супругой курфюрста Бранденбургского Софией Шарлоттой и ее матерью. Обе курфюрстины оставили описание встречи и свои впечатления от нее. Они интересны тем, что содержат зарисовку облика царя. Это второе описание внешности Петра. Первое, как мы помним, относится к годам детства, когда Петру было 10 лет, — теперь он находился на пороге 25-летия. Обе курфюрстины — мать и дочь — были в обществе царя лишь несколько часов и, разумеется, при столь непродолжительном знакомстве могли составить весьма поверхностное представление о своем новом знакомом. «Царь очень высокого роста, — писала мать, — лицо его очень красиво, он очень строен. Но наряду со всеми выдающимися качествами, которыми его одарила природа, следовало бы пожелать, чтобы его вкусы были менее грубы… Он нам сказал, что сам работает над постройкой кораблей, показал свои руки и заставил потрогать мозоли, образовавшиеся на них от работы». В другом письме курфюрстина мать отметила: «Если бы он получил лучшее воспитание, это был бы превосходный человек, потому что у него много достоинств и бесконечно много природного ума». Курфюрстина дочь обратила внимание на судороги, изменявшие лицо царя: «Что касается до его гримас, то я представляла себе их хуже, чем их нашла, и не в его власти справиться с некоторыми из них. Заметно также, что его не научили есть опрятно, но мне понравилась его естественность и непринужденность, он стал действовать, как дома». Софии-Шарлотте, два года жившей при Версальском дворце Людовика XIV и усвоившей утонченные нравы французского двора, показалось странным, что русский царь не умел пользоваться салфеткой во время обеда.

От времени переезда Петра из Бранденбургского курфюршества в Голландию сохранилось лишь несколько его писем. В частности, письма Виниусу. Предметом их переписки была забота о найме мастеров для металлургических заводов. Еще до отъезда Петра за границу на Урале была найдена превосходного качества железная руда. Виниус, управлявший Сибирью, донимал царя просьбами о найме специалистов, которые умели бы строить домны, лить пушки, плавить руду. Петр обещал по приезде в Голландию «о мастерах старатца».

Границу Голландии, богатейшей страны Европы, славившейся развитой промышленностью и торговлей, Петр пересек в начале августа и сразу же направился в центр кораблестроения — город Саардам. По своему обыкновению быстро ездить Петр опередил посольство и до прибытия последнего в Амстердам имел неделю времени, чтобы обрядиться в платье, какое носили саардамцы, ознакомиться с верфями, осмотреть лесопильные и бумажные мельницы и даже поработать топором. Плотничьи инструменты он купил у одной вдовы.

В небольшом городе царю не удалось сохранить инкогнито. Как ни старался Петр смешаться с толпой мастеровых, одетых, как и он, в красные байковые куртки и холстинные шаровары, его, очень приметного благодаря высокому росту, быстро узнали голландцы, бывавшие в Москве. Каждый шаг царя находился под наблюдением не только любопытных саардамцев, но и других жителей страны, специально приезжавших поглядеть, как русский царь ловко управлял яхтой, или строил мельницу, или сидел в гостях у саардамцев, родственники которых жили в Москве. «Повсюду, — заметил современник-голландец, — он проявлял необыкновенную любознательность и часто спрашивал о том, что значительно превышало познания тех, к кому он обращался с расспросами. Его тонкая наблюдательность и особый дар понимания не уступали его необыкновенной памяти. Многие поражались особой ловкости его в работе, которой он превосходил иногда даже более опытных в деле людей. Так, рассказывают, что, находясь на одной бумажной мельнице и осмотрев все интересовавшее его, царь взял из рук мастера форму, которой тот черпал бумажную массу, и отлил такой образцовый лист бумаги, что никто другой не сумел бы сделать это лучше».

16 августа 1697 года состоялся торжественный въезд посольства в Амстердам. В свите посольства на второстепенных ролях, облаченный в кафтан, красную рубаху и войлочную шляпу, находился и Петр, прибывший по этому случаю из Саардама. Началась будничная жизнь посольства, работа над осуществлением целей, ради которых царь, его дипломаты и волонтеры совершили такое далекое путешествие.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.