Глава XII. Окончательный разгром

Глава XII.

Окончательный разгром

15 марта штаб главного командования сухопутных войск был подвергнут сильной бомбардировке, которая длилась более 45 минут. На наш небольшой лагерь был сброшен такой груз бомб, которого хватило бы для бомбардировки крупного города. Мы были, бесспорно, военным объектом и не могли поэтому жаловаться и требовать, чтобы противник рассматривал нас как какое-то исключение. Когда в середине дня раздались звуки сирены, я, как обычно, направился в свой рабочий кабинет. Моя супруга как беженка из округа Варта по разрешению Гитлера жила вместе со мной; она сидела рядом с унтер-офицером и смотрела, как тот по карте следил за курсом самолетов противника. И вдруг бомбардировщики повернули от Бранденбурга не на Берлин, как это они обычно делали, а. прямо на Цоссен. Жена, не потеряв присутствия духа, быстро сообщила об этом мне. Я приказал всем отделам немедленно перейти в бомбоубежище. Едва я достиг своего подвала, как услышал разрывы первых бомб. Своевременные меры, принятые буквально в последнюю минуту, значительно уменьшили наши потери. Только оперативный отдел не послушался моих предостережений, поэтому генерал Кребс и несколько других работников были тяжело ранены. Кребс был ранен в висок; когда я посетил его через несколько минут после взрыва, он был уже без сознания. Несколько дней ему пришлось пролежать в госпитале.

В такой обстановке я принял Хейнрици, прибывшего в Цоссен уже в качестве командующего группой армий «Висла». Первой задачей, которую он получил, было прорвать кольцо окружения, созданное русскими вокруг небольшой крепости Кюстрин (Костшин). Гитлер хотел выполнить эту задачу, начав наступление с небольшого предмостного укрепления пятью дивизиями, которые мы имели близ Франкфурта-на-Одере. Я считал такое наступление бесперспективным, поэтому предложил уничтожить сначала предмостное укрепление русских у Кюстрина и установить непосредственную связь с гарнизоном этого города. Так как мнения расходились, начались продолжительные споры с Гитлером. Комендантом крепости, укрепления которой были сооружены еще во времена Фридриха Великого, был Рейнефарт, когда-то начальник полиции Варшавы, хороший полицейский чиновник, но отнюдь не генерал.

Но прежде чем касаться контрнаступления, следует сообщить об одном случае, который произошел в имперской канцелярии и касался политических вопросов. Произошел он 21 марта, когда я, договорившись предварительно с доктором Барандоном, посетил Гиммлера. Я хотел, чтобы рейхсфюрер СС отказался от безразличного отношения к вопросам ведения переговоров о перемирии. Я встретил Гиммлера в саду имперской канцелярии, где он вместе с Гитлером гулял среди развалин. Гитлер, увидев меня, подозвал к себе и спросил, чего я желаю. Я ответил, что хотел бы побеседовать с Гиммлером. Гитлер отошел в сторону, я мог говорить с рейхсфюрером СС наедине. Я заявил ему без обиняков о том, о чем он сам давно уже знал: «Войну уже нам не выиграть. Необходимо немедленно приостановить бессмысленное кровопролитие и разрушения. Вы, кроме Риббентропа, являетесь единственным человеком, который поддерживает связь с нейтральными странами. После того как министр иностранных дел империи отказался предложить Гитлеру начать переговоры о перемирии, я прошу вас использовать все ваши отношения с фюрером, обратиться к нему вместе со мной и предложить ему начать переговоры о заключении перемирия».

Гиммлер ответил: «Дорогой генерал-полковник, еще слишком рано!»

На это я отвечал: «Я не понимаю вас. Уже не без пяти минут двенадцать, а пять минут первого. Если мы не начнем действовать теперь, то потом будет бесполезно что-нибудь предпринять. Разве вы не видите, в каком плачевном состоянии мы находимся?» Наша беседа продолжалась в таком же духе несколько минут. Безуспешно я пытался уговорить этого человека: он страшно боялся Гитлера.

Вечером после доклада обстановки Гитлер задержал меня, спросив: «Я вижу, с сердцем у вас опять неважно. Вам нужен отдых. Берите немедленно отпуск на четыре недели». Это было бы самым лучшим разрешением моих личных дел, но я не мог принять это предложение при существовавшей в моем штабе обстановке. Поэтому я ответил: «В настоящий момент я не могу покинуть своего поста, так как у меня нет заместителя. Венк еще не выздоровел. Кребс тоже не может работать, так как 15 марта он был тяжело ранен во время воздушного налета противника. Аресты, проведенные вашим приказом после падения Варшавы, сильно снизили и без того незначительную работоспособность оперативного отдела штаба. Сначала я постараюсь найти подходящего заместителя, а уже потом пойду в отпуск». Во время нашей беседы доложили, что на доклад прибыл Шпеер. Гитлер приказал передать, что сегодня он его принять не сможет. Снова его охватил ставший уже стереотипным приступ гнева: «Всегда, когда кто-нибудь хочет говорить со мной с глазу на глаз, сообщает мне что-нибудь неприятное. Я уже не в силах переносить роковые известия. Его памятные записки начинаются фразой: „Война проиграна!“ – и вот он опять хочет повторить мне то же самое. Я уже давно кладу, не читая, все его памятные записки в сейф». Шпееру было передано явиться через три дня.

В эти тяжелые мартовские дни имели место еще несколько бесед, представляющих интерес. Однажды вечером Гитлер разразился гневом, узнав о сообщении западных держав, в котором указывалось очень большое число захваченных ими военнопленных. «Солдаты Восточного фронта сражаются значительно лучше. В том, что солдаты Западного фронта быстро капитулируют, виновата глупая Женевская конвенция, гарантирующая хорошее обращение с военнопленными. Мы должны отказаться от этой глупой конвенции!» Иодль решительно запротестовал против этого дикого и бессмысленного решения. Я поддержал его. Гитлеру пришлось отказаться от своей затеи. Иодлю удалось также убедить Гитлера не назначать одного генерала командующим одной из групп армий, которого совсем недавно наказали за грубое нарушение дисциплины и заставили уйти в отставку. Теперь и Иодль признавал необходимость единого руководства в генеральном штабе, считая свою прежнюю точку зрения по этому вопросу неправильной. Казалось, в последние дни он начал реально воспринимать многие вещи, как бы проснувшись от летаргии, в которую он впал после катастрофы под Сталинградом.

23 марта западные противники вышли к Рейну и его верхнем и среднем течении и форсировали его на широком фронте в районе севернее впадения в него р. Рур. В этот же день в Верхней Силезии русские прорвали наш фронт под городом Оппельн (Ополе).

24 марта американцы форсировали Рейн в верхнем течении и начали наступление на Дармштадт и Франкфурт-на-Майне. На Восточном фронте шли ожесточенные бои за Данциг (Гданьск). Русские перешли в наступление и в районе Кюстрина (Костшина).

26 марта началось новое наступление русских в Венгрии. Наша попытка установить связь с гарнизоном Кюстрина снова провалилась.

27 марта танки американского генерала Паттона ворвались в пригород Франкфурта-на-Майне. Упорные бои шли в районе Ашаффенбурга.

В этот день Гитлер был сильно расстроен провалом нашего контрнаступления под Кюстрином. В основном его упреки шли в адрес командующего 9-й армией генерала Буссе. Последний при подготовке наступления слишком мало израсходовал артиллерийских боеприпасов. В первую мировую войну во Фландрии расходовалось для такой же операции в 10 раз больше артиллерийских боеприпасов. Я указал Гитлеру на то, что Буссе не располагал большим количеством боеприпасов, а потому и не мог израсходовать больше того, что у него было. «Тогда вам следовало бы об этом позаботиться!» – воскликнул Гитлер. Я привел ему цифры, которые говорили, что находится в моем распоряжении, и сказал, что Буссе получил от меня весь наличный запас боеприпасов. «Тогда виноваты войска!» Я указал Гитлеру на очень большие потери обеих дивизий, принимавших участие в наступлении. Эти потери говорили о том, что части с величайшей храбростью выполняли свой долг. Доклад был окончен в удручающей обстановке. Вернувшись в Цоссен, я еще раз удостоверился в правильности цифровых данных относительно боеприпасов, использованных при наступлении, проверил цифры потерь наступавших частей и, составив подробную сводку, направил Кребса на вечерний доклад к Гитлеру: у меня не было ни малейшего желания вторично затевать с ним бесполезный спор. Кребс получил от меня задание добиться разрешения Гитлера на мою поездку завтра, 28 марта, в район франкфуртского предмостного укрепления на Одере. Я хотел лично на месте убедиться, выполним ли гитлеровский план наступления пятью дивизиями с этого небольшого предмостного укрепления с целью прорыва блокады Кюстрина (Костшина) восточное Одера. До сих пор мне не удавалось, высказывая одни лишь сомнения, отвергнуть план Гитлера.

Поздно ночью Кребс вернулся из Берлина в Цоссен. Он сообщил мне, что Гитлер запретил мою поездку во Франкфурт-на-Одере и приказал явиться к нему 28 марта вместе с генералом Буссе для обсуждения «положения». Гитлер воспринял мою сводку как своего рода поучение и поэтому очень рассердился. Обсуждение обстановки должно было, следовательно, проходить весьма бурно.

28 марта 1945 г. в 14 час. в тесном бомбоубежище имперской канцелярии собрался обычный круг людей; был здесь и генерал Буссе. Появился Гитлер и приказал Буссе начать доклад. После нескольких фраз Гитлер прервал его, упрекнув в том, что он многие факты опускает, как раз те факты, которые, как мне казалось, были вчера мною опровергнуты. После двух-трех фраз меня охватил гнев. Я прервал Гитлера, указав ему на сообщения, которые я сделал 27 марта в устной и письменной форме.

«Разрешите прервать вас. Вчера я обстоятельно докладывал как в устной, так и в письменной форме, что генерал Буссе не виноват в неуспехе наступления под Кюстрином. 9-я армия использовала все боеприпасы, которыми она располагала. Войска выполнили свой долг. Об этом говорят их слишком большие потери. Поэтому я прошу не делать генералу Буссе никаких упреков». Гитлер ответил: «Я прошу всех господ, кроме фельдмаршала и генерал-полковника, покинуть помещение!» Когда все присутствовавшие вышли в приемную, Гитлер заявил сухо: «Генерал-полковник Гудериан! Ваше здоровье говорит о том, что вы нуждаетесь в немедленном шестинедельном отдыхе!» Я поднял правую руку: «Я ухожу в отпуск» – и пошел к двери. Я уже было взялся за дверную ручку, как Гитлер остановил меня: «Пожалуйста, останьтесь же до окончания доклада». Я молча занял свое место. Участников совещания пригласили в помещение, снова начался доклад, как будто ничего и не произошло. Правда, теперь Гитлер не решался делать выпадов против генерала Буссе. В течение доклада, который длился бесконечно долго, два или три раза меня просили высказать свое мнение. Но вот участники покинули бункер. Кейтель, Иодль, Бургдорф и я остались. «Пожалуйста, подумайте о восстановлении своего здоровья. За шесть недель обстановка станет критической. Тогда вы мне и будете особенно нужны. Куда вы хотите поехать?» – повторил Гитлер. Кейтель посоветовал мне поехать в Бад-Либенштейн. Ведь там так прекрасно! Я ответил, что там уже американцы.

«Вот что? Тогда в Гарц, в Бад-Заксу», – предложил заботливый фельдмаршал. Я поблагодарил его за участие, заметив, что сам выберу себе место отдыха, причем такой курорт, который противнику не удастся занять в течение 48 час. Подняв еще раз для приветствия правую руку, я покинул в сопровождении Кейтеля бункер фюрера, только теперь уже навсегда. На пути к стоянке машин Кейтель, беседуя со мной, заявил, что я поступил совершенно правильно, не став возражать на этот раз фюреру. Что я мог сказать ему на это? Напрасно было бы возражать.

Вечером я прибыл в Цоссен. Жена встретила меня словами: «Почему же так поздно?!» Я ответил: «Зато в последний раз. Я ушел в отпуск». Мы бросились друг другу в объятия. Для нас это было спасение.

29 марта я распрощался со своими коллегами, передав все дела Кребсу, собрал все свои вещи (их было очень немного) и 30 марта вместе с женой покинул Цоссен, сев на поезд, отправлявшийся на юг. Я отказался от своего первоначального намерения поселиться в Обергохе, в горах Тюрингского леса, так как американцы быстро продвигались в этом направлении. Мы решили остановиться в санатории Эвенхаузен под Мюнхеном, где я мог заняться лечением своего сердца. 1 апреля меня принял там врач доктор Циммерман, крупный специалист по сердечным заболеваниям. В санатории двое полицейских полевой полиции охраняли меня от надзора со стороны гестапо, о чем мне было сообщено моими друзьями.

1 мая я перевез свою жену в Дитрамжель, где она была тепло встречена супругой фон Шильхера; сам я направился в Тироль, чтобы там в штабе генерал-инспекции бронетанковых войск дождаться окончания войны. Вместе с этим штабом 10 мая 1945 г. после подписания безоговорочной капитуляции я сдался в плен американцам.

За событиями, которые происходили после 28 марта, я следил по радио. О них я не намерен говорить.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.