Что мы знаем об Иосифе Джугашвили?

Что мы знаем об Иосифе Джугашвили?

Я — идеалист без иллюзий.

Джон Кеннеди

Рассказывают, что некогда, вразумляя трудновоспитуемого сына Василия, «вождь народов» сказал: «Ты думаешь, что ты — Сталин? Ты думаешь, я — Сталин? Нет, это он — Сталин». И показал при этом на свой портрет.

Вот в чем парадокс: «вождем народов» был Сталин. А страной управлял человек по имени Иосиф Джугашвили. Человек, никто не спорит, великий — но с портретом совпадающий далеко не во всем. Между тем действовал он исходя из своего характера и своей натуры. Были какие-то вещи, которые он мог сделать. А были какие-то вещи, которые он сделать не мог. В частности, не мог, как писал в свое время Виктор Суворов, в качестве «ледокола революции» нести идеи коммунизма в Европу. Потому что не замечено за ним особой склонности к «несению идей коммунизма», то бишь «мировой революции», — хотя он и использовал эти идеи напропалую. Еще в августе 1917 года он выдвинул метод «творческого марксизма». «Существует марксизм догматический и марксизм творческий. Я стою на почве последнего». И с тех пор, применяя данный универсальный метод и полученные еще в семинарии навыки, он мог «марксистски» обосновать все, что угодно — от новогодней елки до заключения пакта с Гитлером.

Мне приходилось писать книгу об Иосифе Джугашвили, и я интересовалась тем, какой он был человек. Не стану особо распространяться, просто расскажу о некоторых выводах [Прудникова Е. Иосиф Джугашвили. М., 2005.].

У него все было не так, как у других людей из партийной верхушки, с самого начала. Он по-другому пришел в революцию. Большая часть большевистских вождей происходили из обеспеченных кругов и увлеклись революцией, потому что хотели заняться переустройством общества по марксистской модели — то есть шли от теории. В то время таковых было множество. Члены Временного правительства — они ведь тоже переустроители, только модель у них другая, только и всего…

У Джугашвили мотивация была иной. Люди, знавшие его с детства, вспоминали, что еще совсем маленьким он хотел добиваться справедливости (на Кавказе такие персонажи — дело обычное, справедливость там ценится высоко). Сначала мечтал быть писарем, чтобы составлять для людей жалобы и прошения. Став чуть постарше, решил, что этого мало, и захотел стать волостным начальником, чтобы навести порядок в своей волости. И в марксизме он увидел возможность построить не общество равенства, как другие революционеры, а общество справедливости. В чем отличие? Равенство — оно оперирует массами, подгоняя человека под общий показатель. А справедливость массовой не бывает, она существует только относительно каждого отдельного человека.

Этим его свойством, кстати, можно объяснить одно из самых парадоксальных заявлений Сталина. На декабрьском пленуме ЦК в 1936 году он говорил о тех оппозиционерах, которые покончили с собой, что они хотели «сбить партию, сорвать ее бдительность, последний раз перед смертью обмануть ее путем самоубийства и поставить ее в дурацкое положение… Вот вам одно из самых острых и самых легких средств, которым перед смертью, уходя из этого мира, можно последний раз плюнуть на партию, обмануть партию». (Ему вторит Молотов, который в беседе с Чуевым говорил о самоубийстве Орджоникидзе: «Нашел легкий способ! О своей персоне подумал. Какой же ты руководитель!..»)

Тут, во-первых, видна примета времени: дело, которому они служили, эти люди ценили не просто выше собственной жизни, а несоизмеримо выше. И самоубийца для них был не человек, который в крайних обстоятельствах пошел на крайний шаг, а попросту дезертир… в лучшем случае. Либо же это расценивалось как признание вины. Потому что они считали обязанностью советского человека, а особенно руководителя, бороться до конца.

И второй очень важный момент. Дело в том, что каждому из этих людей приходилось в большом количестве решать человеческие судьбы, выносить смертные приговоры. В тех обстоятельствах было нелепо говорить о святости человеческой жизни. Сталин требовал от них минимума — чтобы они к своей жизни относились так же, как и к чужой. Ни во что не ставишь жизнь других людей — должен в ту же цену поставить и собственную. Вполне возможно, именно поэтому члены Политбюро с таким презрением относились к отчаянным предсмертным письмам приговоренных бывших товарищей. Тот же Бухарин — который со смехом рассказывал: «Голоснули — и добились расстрела!», а в тюрьме перетрусил и писал умоляющие письма. Тот же Якир — готов был подставить армию под поражение, бросить солдат на гибель — а сам просит о пощаде? Умел убивать — умей и умирать.

Это правило никоим образом не вытекает из борьбы за равенство, где революционер стоит над схваткой и манипулирует людскими массами. Но такой подход естественным образом вытекает из простонародной идеи справедливости.

* * *

Что еще? Почти с самого начала он был человеком чрезвычайно умеренным, осторожным, чтобы не сказать соглашателем. Еще в самом начале партийной карьеры ему пришлось поучаствовать в партдискуссии с меньшевиками, окончившейся хорошим мордобоем. Там он был весьма чувствительно бит и, по-видимому, провел «работу над ошибками», потому что с тех пор старался избегать силовых методов во всех случаях, где это было возможно [При коллективизации и в 1937 году это было невозможно.]. Причем вел себя всегда с подчеркнутым миролюбием. Вот очень ранняя история, которую приводит в своей книге телохранитель Сталина Алексей Рыбин.

«В 1904 году грузинские революционеры для нелегальных собраний сняли в Тифлисе подвал в доме банкира. Вскоре они решили принять в партию нового товарища Годерадзе. На собрание пришел представитель РСДРП. Молодой, никому не известный. Назвался «Кобой». Сказал: "Пока надо воздержаться от приема в партию Годерадзе". Все были этим обескуражены. Через три дня Годерадзе снова появился, а следом за ним — Коба. К всеобщему изумлению, на сей раз Коба сам предложил принять Годерадзе. Пораженный такой резкой переменой мнения, С. Кавторадзе схватил со стола керосиновую лампу и швырнул в лицо Кобе, который сумел увернуться. Лампа врезалась в стену и разбилась вдребезги. Спокойно закурив трубку. Коба невозмутимо произнес: "Нехорошо получается. Банкир предоставил нам помещение, а мы вместо благодарности могли поджечь его дом"».

В июньские дни 1917 года, когда в Петрограде едва не вспыхнула вооруженная схватка между большевиками и властью, разруливал ее и удерживал обе стороны от стрельбы именно Сталин, сумевший со всеми договориться и обойтись без жертв. Любопытно, что, издав приказ об аресте большевистской верхушки, Сталина власти трогать не стали — не за что было его арестовывать.

В том, что Сталин мог с поистине иезуитской хитростью спланировать и провести репрессии, верится легко. Виртуальный персонаж вообще способен на все, что угодно: что о нем напишут, то и правда. А что касается реального Джугашвили, то, в полном соответствии с тем, что к старости все свойства характера обостряются, его миролюбие начинает приобретать прямо-таки патологический характер. На пленумах, о которых мы уже говорили, посреди жаждущей крови толпы он только и делает, что гасит страсти, разруливает конфликты, призывает участников к умеренности и осторожности. Не переусердствуйте, нельзя стричь всех под одну гребенку… Как-то тоскливо становится от всех этих обреченных усилий. Понимал ведь, что бесполезно… Или не понимал? Конечно, он был гений — но ведь не пророк.

У «вождя народов» было еще и множество других свойств. Например, то, что он вполне оправдывал свой партийный псевдоним и никогда не смущался размером необходимого насилия. Если НКВД считал, что так надо — он подписывал «расстрельные списки» на сотни человек. Если полагал, что ситуация требует, санкционировал выселение сотен тысяч. Я вполне допускаю, что он сам мог предложить Берии готовить фальсифицированные дела на тех, кого считал нужным ликвидировать. (Хотя в этом не уверена — оба были «законники». Может статься, поэтому Хрущев и пережил «большую чистку».)

Но была некая разница в подходе. Об этом очень хорошо сказал в интервью, посвященном крестовым походам, профессор богословия Александр Дворкин: «Соблазн не в допущении насилия. Соблазн — в романтизации насилия… Как только мы забываем, что меньшее зло — все равно зло, как только мы начинаем считать его безусловным добром — вот тут мы и попадаем в ловушку…» [Дворкин А. Ловушка «святой войны». // Фома. 2006. № 9. С. 91.]

В этом главное отличие Сталина от «кровью умытых»: он это понимал. Точнее, не понимал, а знал. На первых курсах семинарии Иосиф Джугашвили учился на «отлично», а таким тонкостям будущих священников учат с самого начала.