Глава 17 Говорил ли я, что у меня ангельский голос?

Глава 17

Говорил ли я, что у меня ангельский голос?

После авиакатастрофы в 1981 году и после того, как я решил вернуться в Беркли и получить диплом, произошла еще одна неожиданность.

Тогда я учился на летних курсах и выбрал занятия по статистике, чтобы иметь возможность записаться на соответствующий курс в учебном году. За рулем я слушал радиостанцию KFAT из Гилроя (Калифорния). Это радио сильно повлияло на меня в те годы, что я работал в Apple. Мои музыкальные вкусы изменились: прежде я слушал обычный рок-н-ролл, теперь же переключился на довольно-таки прогрессивный кантри.

Это была новая и странная музыка, которой я прежде и не знал: много фолка, много кантри и много приколов. Не идиотский старинный кантри-ритм или банальные темы. Эти песни многое рассказывали о жизни. Они очень сильно напоминали мне философию Боба Дилана – я был хорошо знаком с его стихами. И они были глубокими: они высвечивали добро и зло в нашей жизни. Их стиль и мои впечатления от них вызывали во мне бурю эмоций. В тех песнях действительно был смысл, так что на меня глубоко повлияла эта радиостанция.

Примерно в то же время я увидел фильм «Вудсток». В нем тоже был свой смысл. Он рассказывал о молодых людях, которые взрослеют и пытаются найти собственный путь в жизни. Многие из их мыслей звучали и в тех прогрессивных кантри-песнях, что я слушал. Как будто музыкальная революция начиналась заново.

И эта мысль зацепила меня. А почему бы не устроить аналог «Вудстока» для моего поколения? К этому моменту я понимал, что у меня гораздо больше денег, чем я мог бы потратить. Мне было тридцать, и мое состояние, вероятно, составляло сто миллионов долларов, а то и больше. Я подумал: «А почему бы не организовать большой кантри-концерт с теми группами, что я полюбил? Ведь его могло бы посетить множество людей».

В то время этот концерт казался мне каким-то незапланированным событием, которое просто случится, и все.

Конечно, я понимал, что знаю недостаточно, чтобы устраивать концерты. Я даже не знал, с чего начать. Поэтому я поговорил со своим другом, который управлял ночным клубом в Санта-Крус. Его звали Джим Валентайн. Я рассказал ему о своей идее и убедил, что задуманный мной концерт действительно привлечет много людей. Джим согласился – эх, как приятно было, что хоть кто-то согласился со мной. Мало кто считал, что прогрессивная кантри-музыка соберет большую толпу.

Ночной клуб Джима в Санта-Крус назывался Albatross – странное имечко для такого места. Он сам управлял клубом. На сцене выступали комедианты, певцы, авторы песен, музыканты. И у него были связи с организаторами больших концертов прошлых времен, вроде «Альтамонта» в 1969 году, и с музыкальной сценой Сан-Франциско времен Билла Грэма. Итак, связи у меня появились, но я думал: может, через пару лет я закончу университет в Беркли и тогда организую это.

Но вот Джим позвонил мне и сказал, что нашел парня, способного все устроить, организовать и управлять таким большим проектом. Но потребовались бы миллионы долларов. Парня звали Пит Эллис.

Поговорив с Джимом, я понял, что этот концерт будет колоссальным. Просто колоссальным. Нам виделось огромное пространство на открытом воздухе, куда люди могут подъехать на машине и обосноваться на три дня. Как «Вудсток», только лучше.

Когда мы начали это обсуждать, я уже вернулся на учебу. Я только что женился на Кэнди, и мы только что купили тот наш замок – с номером дома 21435. (Мне нравился этот номер с математической точки зрения, поскольку все первые пять цифр фигурировали в нем по одному разу.)

Кэнди тоже поддерживала идею концерта – возможно, потому, что в ее семье царили хипповские настроения, в духе группы Grateful Dead. Я сказал ей, что если придет достаточно людей, то мы сможем на этом заработать. Я не был уверен, что посетителей окажется достаточно, но мне было все равно. Я знал, что могу себе это позволить. Я не представлял себе, сколько денег смогу вернуть, но был готов пойти на риск. А когда мы познакомились с Питером Эллисом, он сказал, что для начала бюджет составит 2 миллиона долларов. И я был готов их выделить.

На эти стартовые деньги я мог учредить компанию (UNUSON Corporation, сокращенное от «Песня объединяет нас»[7]), нанять людей, все спланировать, найти площадку и все обустроить.

Однажды вечером Питер пришел в мою квартиру на Евклид-авеню в Беркли. Я выдал ему чек на 2 миллиона. Тогда он поверил, что все реально.

Надо заметить, что через две недели после того, как я выписал чек, я прочитал книгу Боба Спитца «Босиком в Вавилоне», в которой рассказывалось об организации «Вудстока» с самого начала. Там шла речь о поиске работников, получении разрешений, пиаре, договоренностях с группами, преодолении политических препятствий, изменении площадки в последнюю минуту, о том, что организаторы не были готовы к такому наплыву посетителей, и о прочих проколах. У меня захватывало дух, и я думал: боже мой, это же просто катастрофа. Аж мурашки по телу побежали. Во что же я ввязался?

Честно вам скажу: если бы я прочел эту книгу двумя неделями раньше, я бы ни за что не стал этим заниматься, и точка.

Ведь согласно этой книге, «Вудсток» окупился только благодаря фильму. К тому же затраты были еще относительно невелики, потому что организаторы не продумали всерьез, как организовать фестиваль для большой аудитории и как справиться с ней. Если бы они потратили деньги еще и на это, то точно потеряли бы все. А «Вудсток» обернулся дождливым, грязным, вязким месивом. Он был совсем не таким, как в фильме. Когда я устраивал фестиваль «МЫ», я общался с одним из двух организаторов «Вудстока», и он не захотел с нами работать – только проконсультировать нас, и больше ничего. Ему не хотелось заниматься этим во второй раз. Он рассказал, что был всего лишь менеджером звукозаписывающей компании, но потом они взялись за этот проект и стали его заложниками.

В каком-то смысле это случилось и со мной. Фестиваль «МЫ» был для меня полной противоположностью Apple. Все шло непросто. Мы договаривались с какими-то группами, а потом они отказывались от участия. Мы выбирали площадки, а потом они оказывались недоступны. Мы заказывали оборудование, а оно не поступало. Сделать все правильно означало ввязаться в дорогостоящую битву, но мы все-таки это сделали.

Я выписал чек. Я доверял своим людям. Я уже ввязался в бой, пути назад не было. Порой это было для меня большой проблемой – особенно в браке, – но если я взялся за что-то, то иду до конца. Я не отказываюсь от обещаний. И к моменту, когда я понял, что нас ждет катастрофа, Пит Эллис и люди, которых он нанял, уже полагались на меня. Я не мог вдруг перекрыть кран. И мы уже запланировали дату: первый фестиваль «МЫ» должен был пройти на выходных после Дня труда 1982 года, через год после моего возвращения в университет.

Мы наконец договорились о площадке. Это был парк неподалеку от Сан-Бернардино. Унылое местечко. Парку нужны были деньги, и они увидели в фестивале возможность найти дополнительное финансирование.

Во многих отношениях это было прекрасное место. Пространство было огромно, и мы могли привезти кучу грузовиков с оборудованием прямо к амфитеатру. Там могли находиться минимум 400 000 человек, а может, даже миллион. Это в двадцать раз больше, чем вмещает стадион Shoreline Amphitheater в Маунтин-Вью. (Я построил Shoreline через несколько лет вместе с промоутером Биллом Грэмом и богатой наследницей Энн Гетти. Я вложил 3 миллиона из 7.)

Мы не хотели проводить фестиваль на уже имеющейся сцене, нас привлекала более свободная атмосфера палаточного городка. К тому же в парке было озеро и много места. Нам пришлось вычистить его; куча грузовиков ездила туда-сюда, вывозя грязь и все ровняя. Потом нам пришлось высадить дерн, чтобы устроить лужайку площадью в десятки гектаров.

Естественно, нам пришлось планировать, что на фестиваль приедет огромное количество народу. Мы даже организовали временный съезд с шоссе и привлекли для этого чиновников дорожной полиции. Они согласовали наше решение. На нашей стороне были и шерифы из округа Сан-Бернардино. Мы получили такую поддержку, потому что все видели: люди работали вместе, сотрудничали, добивались результата и устраивали образовательные и технологические мероприятия в каждом павильоне. Так что для них стало очевидно, что мы не какие-то патлатые буйные музыкальные фанаты, а как будто неплохие ребята. Шерифам все это настолько понравилось, что они даже выдали мне почетный шерифский значок.

Мы начали заказывать акустические системы, декорации и сценическое оборудование. Мы собрали невероятную звуковую систему: динамики стояли не только на главной сцене, но и среди толпы. И звук поступал на задние динамики с задержкой – ровно настолько, чтобы соответствовать звуку главных колонок. То есть все могли слышать музыку одинаково и в одно и то же время.

Мы также выделили людей на организацию массы дополнительных развлечений. Мы устроили выставку высоких технологий: компании вроде Apple в кондиционируемых палатках демонстрировали компьютеры и прочую продукцию. Мы даже запланировали ярмарку. В итоге я потратил на все это 10 миллионов долларов. Это была самая крупная статья расходов.

Также нам пришлось заплатить высокие гонорары музыкантам, чтобы добиться от них эксклюзивных выступлений в южной Калифорнии: группы, с которыми мы договорились – к примеру, Oingo Boingo и Fleetwood Mac – не имели права играть где-то еще на юге Калифорнии тем летом.

Я хочу донести вот какую мысль: если сравнить фестиваль «МЫ» с созданием Apple, то обнаружится колоссальное различие. В Apple я разрабатывал компьютеры один. Я мог сам принять любое решение, и тогда практически не было поправок и компромиссов. Я имел полную автономию и полный контроль, и именно поэтому все получалось.

Но на фестивале «МЫ» мне пришлось иметь дело с самыми разными людьми и с юристами. И должен заметить, что, по моему опыту, музыкальный бизнес – худшая из всех отраслей. Мне пришлось иметь дело со строительством, считать издержки и давать деньги всем, кто хотел урвать несколько долларов. Эти фестивали были крупным бизнесом – полная противоположность Apple на этапе создания. Тут было куда больше денег, куда больше людей, и с самого начала это было серьезное испытание.

И я единственный финансировал все это. В данном смысле это было мое шоу. Но я понимал, что у меня нет опыта работы с группами. И у моих сотрудников его тоже не было. Они знали, как организовать компанию, но не знали, как заключать контракты с музыкантами. Я поговорил с промоутером Биллом Грэмом и нанял его. Если вы слышали легенды о Билле Грэме, то знаете, что обычно он хочет рулить всем от начала до конца. Но тогда он ездил по Европе с Rolling Stones, а мы уже начали прорабатывать проект, придумывать, как будет выглядеть сцена, какие знаки будут установлены, какие компании станут подрядчиками, какими будут звук и картинка. Впервые на концерте в США планировалось использовать большой экран Diamond Vision.

Но у Билла были свои вполне конкретные идеи. Для начала он зарубил мою идею с кантри, сказав, что такую музыку просто нельзя ставить. Он объяснил: «Если ты хочешь собрать столько людей, это должен быть концерт современного рока». Если очень нужно, можно добавить немного кантри.

Еще он сказал, что нужно звать те группы, которые слушают старшеклассники. И тогда я отправился в несколько школ и поговорил с учениками. Но когда они составили списки групп, которые им хочется послушать, они лишь перечисляли то, что играет по радио или на MTV. Кажется, всем им хотелось одного и того же: Брюса Спрингстина и Men at Work. Не похоже было, что у них есть какое-то тайное знание, которым мы не обладаем. Я был разочарован.

Но все-таки мы устроили фестиваль «МЫ». В 1982 году, на выходные после Дня труда. Кэнди была уже на девятом месяце, и мы арендовали дом с видом на эту колоссальную площадку. Было даже страшно однажды утром выглянуть в окно и увидеть огромнейшую толпу. Но я знал, что мы справимся.

Так и вышло. Конечно, я потерял деньги, но это было не главное. Главным было то, что люди отлично провели время и что лотки с едой, туалеты и все остальное работали без заминки. Тем летом стояла сорокаградусная жара, и мы выставили длинный ряд разбрызгивателей, к которым можно было подбежать в любое время и охладиться.

Я все еще получаю письма и электронные сообщения от людей, которые говорят, что это был лучший концерт в их жизни. Я хотел, чтобы все улыбались, и, по-моему, так и было. Мы во многих отношениях были первыми. Это был первый не благотворительный концерт такого масштаба. Мы первыми соединили музыку и высокие технологии. Мы первыми задействовали огромный экран Diamond Vision, чтобы концерт могли увидеть те, кто был совсем далеко от сцены, а также те, кто смотрел его по MTV. А еще мы устроили телемост через спутник с музыкантами из Советского Союза. Астронавт Базз Олдрин тоже участвовал в телемосте, и он разговаривал с советским космонавтом!

Все это происходило во времена холодной войны. Тогда советских людей, особенно русских, боялись больше, чем сейчас «Аль-Каеду». В то время все опасались, что коммунистический режим испепелит нас своим оружием. Однако некоторые из организаторов UNUSON поддерживали мирные контакты с людьми из СССР, в том числе с инженерами, предложившими первый в мире спутниковый телемост между двумя странами.

Мне нравится быть первым, так что я сразу одобрил эту идею. И вот как мы это спланировали: мы будем транслировать концерт в прямом эфире со сцены в Россию. Они же будут транслировать нам свое шоу на Diamond Vision. Это стало возможно благодаря тому, что когда США отказались участвовать в Олимпийских играх 1980 года в Москве, NBC оставила там кучу спутникового оборудования. И все оно лежало на складе в Москве.

Наши друзья-инженеры из СССР вытащили это оборудование из коробок и в назначенный день установили спутниковую связь с фестивалем. Совершенно невозможно было предугадать, получится у нас или нет. В те времена порой требовалось две недели, чтобы созвониться с кем-то в СССР. Мы уговорили президента телефонной компании GTE разрешить постоянную телефонную связь в день передачи, чтобы участники телемоста из обеих стран смогли поговорить друг с другом и проверить, все ли работает.

В день передачи мы по-прежнему не были уверены, что все получится. Мы сомневались вплоть до той секунды, когда их трансляция появилась на нашем экране в первый день фестиваля. Но все-таки это случилось.

Билл Грэм должен был объявить, что происходит, гигантской толпе. Но он этого не сделал. Я пробежал через всю сцену, туда, где Билл разглядывал изображение на мониторах, и сказал ему, что можно делать объявление.

Я и Советский Союз

В результате спутникового телемоста с Советским Союзом на фестивале «МЫ» за следующие десять лет я выделил больше миллиона долларов на мирные совместные проекты США и СССР. Я руководствовался принципом личной дипломатии и стремился к тому, чтобы обычные люди из обеих стран – не политики – знакомились и общались.

Я спонсировал первый большой стадионный фестиваль в СССР, который прошел 4 июля 1988 года в окрестностях Москвы. На нем выступали советские и американские исполнители – Doobie Brothers, Джеймс Тейлор, Santana, Бонни Рэйтт. В российском магазине я обнаружил дешевую гитару за 25 долларов и попросил всех музыкантов расписаться на ней. Она и сейчас у меня. Тот концерт завершал большой марш мира.

Благодаря проектам вроде телемоста и фестиваля я стал довольно хорошо известен в СССР. Но вот что интересно: американская пресса и пальцем не пошевелила. Практически ничего не написала об этом.

В 1990 году я профинансировал поездку 240 обычных советских людей – например, учителей – в США. Они ездили по США две недели и жили в домах членов «Ротари-клуба».

Я устроил три первых спутниковых телемоста с Советским Союзом. Где-то в то же время канал ABC запустил национальную телепрограмму, утверждая, что это первый спутниковый телемост в истории. Я заплатил за подключение всей этой аппаратуры, но ABC даже не упомянул мое имя и считал себя первопроходцем. На самом деле их телемост был четвертым!

Но Билл был уверен, что трансляция из СССР – подделка, изготовленная в студии здесь, на юге Калифорнии. Он сказал: «Русские ни за что не разрешили бы такую передачу».

Но я-то знал правду. Я подошел к микрофону и объявил, что у нас на экране – исторический момент, трансляция из России. Кто-то начал нас освистывать – ведь СССР был врагом номер один, – но я знал, что мы войдем в историю.

Мы показали советским людям гитариста Эдди Мани. Он им безумно понравился.

* * *

Кроме того, на фестивале «МЫ» я впервые спел перед публикой, спел на огромном концерте! Говорил ли я, что у меня ангельский голос? Я вышел на сцену и спел дуэтом с Джерри Джеффом Уокером, исполнителем хита 1960-х «Mr. Bojangles». В этот раз мы спели песню «Up Against the Wall Redneck Mother». Как хорошо, что мне не дали микрофон! Уокер оказался единственным певцом кантри, которого мы пригласили в тот год. А ведь сначала я хотел устроить кантри-фестиваль.

А еще я познакомился со многими музыкантами! Я слонялся по парку с моим малышом Джесси и по большей части избегал знаменитостей. Но я познакомился с Крисси Хайнд из The Pretenders; она тоже была с младенцем на руках. Помню, как ко мне подошел и представился музыкант Джексон Браун. У меня во рту пересохло – было страшно даже заговорить с таким великим артистом.

Но важнее всего для меня была аудитория.

Вспоминаю, как мы с моим другом Дэном Соколом катались по фестивалю на скутерах и поражались, как веселится народ.

* * *

Я был совершенно выжат. Я не спал две ночи подряд, ведь только что родился Джесси. Он родился на две недели раньше срока! Это случилось 1 сентября, за два дня до фестиваля, мы только что закончили саундчек. Было около 2 ночи. Кэнди проснулась и почувствовала схватки. Но, увы, мы никак не подготовились к рождению ребенка.

Ну, конечно, мы учились рожать и много чего еще. Я позвонил акушерке, и она порекомендовала центр естественных родов в Калвер-Сити, до которого ехать было полтора часа. Мы взяли одну из машин в доме, который арендовали, и поехали, никого не предупредив.

Уверен, что на следующее утро, перед концертом, все недоумевали, куда я запропастился. Но Джесси родился только к полудню. Чудесный малыш.

Когда мы с Кэнди обсуждали имя для ребенка, мне показалось, что нам трудно будет прийти к согласию. Я предложил простое, бесконфликтное решение: если родится мальчик, имя выберу я, а если девочка – то она. Кэнди была не против. Так что когда родился мальчик, я назвал его Джесси – это я запланировал заранее. Я подумывал об имени Джесси Джеймс, но потом остановился на Джесси Джоне.

Однако вместе с фамилией Возняк это имя звучало забавно. Так что я решил, что если будет мальчик, то назову его Джесси Джон Кларк. И когда младенец показался, я воскликнул: «Это мальчик!» Но оказалось, что это пуповина.

Потом выяснилось, что это действительно мальчик, и я просто объявил: «Джесси Джон Кларк».

* * *

Я бродил по территории фестиваля и чувствовал себя совсем разбитым, и наш доктор все колол мне что-то для бодрости. Он утверждал, что это витамины. Мне пришлось давать интервью – одно Питеру Дженнингсу, другое – вместе со Стингом. Мне задавали вопросы об этой огромной толпе, и я выступил совершенно жутко, потому что сильно устал.

Но у меня есть чудесная фотография – моя самая любимая. На фотографии запечатлен момент, когда я в первый раз поднялся на сцену с Джесси на руках. Я рассказывал всем, что они присутствуют при рождении чуда. Конечно, я имел в виду Джесси, но и концерт тоже. Люди были в восторге, они кричали и визжали.

Никогда не забуду этот момент.

* * *

Я был в восторге от первого фестиваля «МЫ» и знал, что принес радость множеству людей. Почитав статьи в газетах, мы пришли к выводу, что на концерте побывало много людей – почти полмиллиона. Поэтому мы решили, что сможем заработать на нем. Но выяснилось, что мы потеряли почти 12 миллионов долларов, потому что далеко не все пришедшие купили билеты.

Аудиторская фирма из «Большой восьмерки», которую мы наняли, пришла к выводу, что люди тайно прокрадывались на концерт. И я поверил им.

Поэтому я решил провести еще один фестиваль. Я сказал всем, кто занимался организацией: «Давайте устроим еще одно шоу. Мы получили такой классный пиар в прошлый раз. Мы модные, и все придут». И мы действительно были модными. Я решил, что в этот раз мы организуем очень жесткий контроль и безбилетников не будет.

В 1983 году мы провели концерт в выходные после Дня поминовения. (А в следующую субботу у нас был день музыки кантри.) В этот раз мы попробовали сосредоточиться на альтернативной музыке, «новой волне» – Clash, Men at Work, Oingo Boingo, Stray Cats, INXS и других. Они выступали в первый день. А потом был день хеви-метал.

Мы снова организовали телемост с СССР. Такие телемосты мы проводили еще два раза. Но теперь мы не транслировали музыку. Наша группа, сидя в павильоне, общалась с группой советских людей. Участвовали в передаче и американские астронавты, и советские космонавты. Это было необычайно важно. Меня поразило, насколько схожи наши ценности. После этих бесед я окончательно осознал лживость многолетней пропаганды о том, что советские люди – наши враги.

* * *

Хотя в этот раз мы куда тщательнее проверяли билеты, мы все равно оказались в убытке.

Еще 12 миллионов долларов! Конечно, я платил группам безумные деньги, я переплачивал. Представьте, я заплатил Van Halen полтора миллиона за одно выступление. Потом я узнал, что это самая большая сумма, какую когда-либо получала группа. А Дэвид Ли Рот, хотя и вел себя со мной мило и дружелюбно, просто на ногах не стоял. Он был вдребезги пьян, глотал слова, с трудом вспоминал тексты песен и так далее.

Но по крайней мере в этот раз мы ввели жесткую систему контроля и забирали у всех отрывные талоны. Мы установили турникеты, чтобы подсчитать всех, кто вошел. Мы фотографировали парк с вертолета, чтобы точно оценить число посетителей. К тому же мы знали, сколько билетов продали, и «зайцы» не могли просочиться в таком количестве, как в прошлый раз.

Но выяснилось, что аудиторская фирма занималась очковтирательством. Проблема была не в том, что люди проходили бесплатно. Дело было в том, что оценки числа посетителей, найденные нами в прессе, оказались весьма преувеличенными. Оба раза. Мы в принципе не могли продать достаточно билетов, чтобы покрыть свои затраты.

Но все-таки я считаю фестиваль «МЫ» огромным, колоссальным успехом. Я бы устроил его еще раз, хоть сейчас. Это был потрясающий опыт. Все веселились! Улыбки были повсюду. Но с экономической точки зрения – да, все оказалось не так весело. Я потерял уйму денег, и это было большим разочарованием.

Один из самых запоминающихся моментов для меня: в конце первого фестиваля ко мне подошел промоутер Билл Грэм. В ту ночь было полнолуние, и на сцене выступали Стинг и группа Police. Билл положил мне руку на плечо и сказал: «Погляди на это, Стив, погляди. Такое увидишь хорошо если раз в десять лет. Такой редкий момент!»

Он говорил мне, что вскоре в наших фестивалях захотят участвовать буквально все – ведь они так популярны, ведь у нас так весело, и это столь необычайные впечатления.

Потом оказалось, что он в каком-то смысле был прав, потому что начались все эти огромные фестивали: Live Aid, Farm Aid и так далее. Однако все они проходили на стадионах, на уже готовых площадках. Кто еще в истории строил с нуля такой комплекс, просто прекрасный комплекс, где могли бы поместиться столько людей?

И для них, и для меня это был пик, высшая точка в жизни. Заработать деньги, потерять деньги – да, это важно. Но куда важнее устроить прекрасное шоу!

Паранойя?

В свою первую поездку в СССР я решил взять с собой друзей.

Как-то днем Дэн Сокол решил вздремнуть, но ему помешала русская музыка, которая зазвучала в его номере. Думаю, Дэн слишком устал и поэтому не мог найти маленькую ручку возле двери, с помощью которой звук можно было убрать.

Вместо этого он решил вскрыть потолок в том месте, откуда шел звук. Он увидел какие-то провода и резко их дернул. Провода вылезли наружу, но музыка не прекращалась. Тогда Дэн залез на стул и нашел на потолке еще один динамик. Он выдернул провод и оттуда, но музыка все звучала. Он изучал потолок дальше, пока не нашел еще один динамик, подключенный к системе внутренней связи.

«О, вот как они нас подслушивают!» – подумал Дэн. Когда он оторвал и этот провод, музыка стихла. С тех пор Дэн рассказывал, как он обнаружил советскую систему слежки. Как будто за ним надо было кому-то шпионить. Ха. Я похихикал: дескать, ну ты, Дэн, и параноик, просто фанат теории заговора.

Мы рассказали эту историю о советской прослушке кому-то из наших друзей, которые отправились в СССР после нас. На следующий год друг Джима Валентайна поехал в Санкт-Петербург, чтобы установить там на дискотеке какое-то звуковое оборудование. Вспомнив рассказ Дэна, он осмотрел свой номер в поисках тайного подслушивающего устройства. Он заметил под ковром какой-то бугорок, свернул ковер и увидел медную пластинку, прикрученную четырьмя большими шурупами. Джим открутил их с помощью отвертки.

Когда он выкрутил последний шуруп, на этаже под ним рухнула люстра.

Примерно в то же время я познакомился с русской девушкой по имени Маша (тогда я уже расстался с Кэнди). На следующие полгода она стала моей девушкой по переписке. Маша была переводчицей.

Мои друзья в России подметили несколько признаков того, что за мной следят. Они считали, что какие-то русские – например, водители – на самом деле агенты КГБ, которые постоянно держатся поближе ко мне.

Как-то раз, когда я хотел побыть вдвоем с Машей, я сбежал с концерта, чтобы избавиться от преследующих меня людей. Вместо того чтобы после концерта сесть в мою собственную машину, которую мне предоставили советские чиновники, я уселся вместе с Машей в другую машину и попросил отвезти нас в гостиницу, где мы могли спокойно поболтать минут двадцать.

На следующий день мы с Машей отправились в музей искусства в Кремле. Когда мы зашли внутрь, она буднично, даже не поднимая бровь, сообщила мне, что за мной следит КГБ. Я посмеялся над ее словами, но Маша указала на моложавого человека в хорошем костюме, стоявшего в том же зале, что и мы. «Он из КГБ», – сказала она.

Она утверждала, что всегда может опознать агента КГБ, потому что знала нескольких ребят из школы КГБ и могла отличить их по их позе и облику. Я усомнился в ее словах и сказал: «И что, если мы пойдем назад через несколько залов, он последует за нами?» Невозмутимо и с полной уверенностью она ответила: «Да».

И вот мы прошли через пару комнат, болтая о том о сем, восхищаясь иконой на стене, и тут я бросил взгляд вбок. И он был там. Тот самый парень стоял в другом конце зала, разглядывая стеклянную загородку.

Я проиграл спор.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.