Глава 37

Глава 37

Как-то в палату к Дау вошла Нина Сергеевна Коломиец — врач больницы Академии наук. Он обратилась к Дау на французском языке. Он бегло ответил ей по-французски, но сделал замечание по поводу неправильного произношения и какой-то грамматической ошибки. Он все тщательно ей объяснил. Замечание было справедливым, и Нина Сергеевна сказала: "Лев Давидович, я никогда больше не сделаю этой ошибки".

Дау заговорил сразу на всех языках, которыми владел до болезни. Он даже принял у кого-то экзамен по теорминимуму. Я лично заметила закономерность: как правило, он утром не заговаривался, с утра он почти всегда был в сознании. К вечеру начинался бред.

По мере возвращения сознания он все чаще жаловался на боль в области левого колена. Я уже упоминала, что в юности Дау сказал о себе: "У меня не телосложение, а теловычитание". Почти два месяца шокового состояния иссушили мышцы и кожу. Мышцы исчезли почти полностью, а кожа превратилась в сухой коричневый пергамент. Но даже в виде почти мумии он таил в себе какую-то притягательную силу (возможно, только для меня). Огромный выпуклый лоб, правильной формы череп, глубоко запавшие глазницы, строгость окаменелого лица, на котором лежала печать смерти! В этом было что-то неизъяснимо величественное. Все земное как бы стерлось, ушло, трагедия только пощадила и резко подчеркнула гениальность личности!

К моменту возвращения сознания и речи мертвой оставалась только левая нога от колена до кончиков пальцев. Резко обрисовывались кости ноги под коричневой сухой кожей. Там, где должны быть мускулы икры, висел сморщенный сухой мешочек коричневой кожи. Не верилось, что еще совсем недавно он весь был такой, как сейчас его левая нога от колена до кончиков пальцев.

Все остальное тело расцвело, мышцы жадно возвращались к жизни, натянули помолодевшую бело-розовую кожу. Сейчас его руки от плеча до кости уже не назовешь макаронами, как при теловычитании. Они стали круглыми, «теловычитание» исчезло, к жизни возвращалось «телосложение». А вес от 59 килограммов (при росте 182 см) дошел до 70 килограммов. Я принесла в больницу его часы с длинной секундной стрелкой.

— Даунька, давай проверим частоту пульса.

72 удара в минуту. Что же произошло? До аварии пульс колебался от 90 до 140 ударов в минуту. У него была повышенная деятельность щитовидной железы: при 140 ударах в минуту он уже не мог работать. Усиленная деятельность щитовидки вызывала повышенное сгорание в организме, поэтому он не набирал вес. Много раз, много дней проверяю пульс: он устойчив — 72 удара в минуту. Щитовидная железа, вероятно, пробыв длительное время в параличе шокового состояния, вернулась к жизни здоровой. Да, это было так.

Конечно, это слишком сложный способ лечения щитовидки, но факт остается фактом. Щитовидная железа возродилась нормальной, здоровой! Омертвленные нервные ткани при возрождении к жизни причиняли больному нестерпимую боль, которую медицина была бессильна снять. Врачи улыбались и искренне радовались этой боли, говоря: "Мертвое не болит, живое болит. Следовательно, нога вернется к жизни. Все придет в свое время, и вылечит эту боль единственный и самый сильный врач — время и терпение".

Боль острая, невыносимо мучительная. Боли все возрастали по мере возвращения сознания и памяти. В этих болях потонула радость возвращения сознания. Спасение было в опаздывавшей памяти. Больной не чувствовал продолжительности боли. Ему казалось, что боль началась только сейчас, а мы все хором обещали ему, что она должна пройти в течение ближайших часов. Он нам верил.

Так продолжалось довольно долго. По мере возрождения нервных волокон боль перемещалась — колено, голень, икра, подъем, ступни. Боли в подъеме, казалось, застряли навечно: там сложное сплетение и разветвление нервных тканей. Один подъем терзал почти восемь месяцев, но вся нога до подъема налилась силой, мышцы ожили, икра возродилась. Граница боли — подъем, и за подъемом ступня была все еще омертвелой. Там на уколы иголкой больной не реагирует. Шло нормальное возрождение к жизни через боль.

Пришло письмо в больницу от Максвелла из Лондона. Кривые выздоровления Ландау и 17-летнего сына Максвелла примерно до трех месяцев шли одинаково. Но на четвертом месяце у Ландау кривая выздоровления пошла вверх, а у сына Максвелла месяц-другой она постояла на месте, а затем поползла вниз. Он не вернулся к жизни. У него не ожил ни один рефлекс. Паралич не отпустил даже рта. Мальчик так и умер с носовым зондом питания. Это было очень грустно, очень горько. Умереть, не вступив в жизнь! Видимо, ушиб головы у мальчика был намного сильнее.