Глава 24

Глава 24

Гарику пять лет. Я все еще пользуюсь успехом, молодые парни пристают на улицах Москвы, все называют девушкой. Я тщательно слежу за собой. Мне нужно соревноваться с молодыми и красивыми девушками Дау. С какой жадностью я ловлю взгляды Дау, когда его глаза искрятся. Я чувствую, что он мной любуется, я горда. Все свои свободные деньги трачу на тряпки и портных. Стала очень вежливо и доброжелательно высказываться о Женьке, его Зиночке и Зигуше, чтобы избежать крупных штрафов за каждую сказанную злобную шпильку в адрес его друзей. Иногда сдержаться очень трудно, не удержишься, съязвишь, но через пару минут раскаиваешься. Прошу прощения у Дауньки, и штраф отменяется. Дау рад и горд, что так меня «отшлифовал». Он был горд, что приобщил меня к настоящей культуре!

— Смотри, Коруша, как ты воспиталась. Давненько я тебя не штрафовал, давай я тебя профилактически оштрафую на пару тысяч, чтобы ты вдруг не начала меня снова ревновать.

А потом вдруг, как снег на голову, нашлись «друзья», которые сочли нужным открыть мне глаза. Оказывается, у Дау уже четыре года роман с Верочкой Судаковой. Вспомнила, давно вошло в систему: Дау, Гарик, чета Судаковых на выходной день выезжают на нашу дачу и ходят на лыжах.

В очередной приезд к маме на дачу я ее спросила:

— Мама, скажи, эта Верочка очень красива?

— Ты что, уже узнала?

— Да, узнала!

— И кому это понадобилось рассказывать тебе?

— Мама, это совсем неважно. Она красива?

— Да, красива, Корочка, она лучше тебя и совсем еще молодая. Я ощутила унизительное чувство своей неполноценности: она еще молода, а я стою на пороге уже второй молодости! Надо примириться, покориться. Гарик уже школьник, ему отец нужнее меня. Когда сын вырастет, я ему скажу: отца я тебе выбрала замечательного. Главное для меня было сохранить отца для сына. Я безгранично верила Дау, знала: если я не нарушу нашего брачного пакта о ненападении, он никогда не оставит меня, и ни одной раскрасивой красавице, обладающей неоценимым даром молодости, не удастся его женить на себе. В этом я была уверена так же, как и в том, что завтра опять взойдет солнце. Ужасно, когда на склоне лет академики оставляют своих жен и женятся на молодых.

— Корочка, что случилось, почему ты такая грустная, опять забыла о том, что ты самая счастливая женщина? Давай на всякий случай оштрафую за грустное выражение лица!

Приходилось врать:

— Даунька, у меня болят ноги. Прости, что же делать? — Я вызову врача.

— Нет, Дау, не надо, уже поздно.

— Все равно, ты очень виновата, врачи настоятельно тебе советовали курортное лечение каждый год, а ты в прошлом году пропустила, твое тело — это моя собственность, и я не могу допустить, чтобы ты так небрежно относилась к тому, что мне так дорого. Вот, слушай мои условия: если ты не поедешь в этот сезон на курортное лечение Сочи — Мацеста, штраф в пять тысяч рублей высчитаю из первого книжного гонорара. Если едешь лечиться, вся стоимость курорта из моего личного фонда.

— Как? И девушкам на шоколад и цветы меньше останется? — Да, Коруша, но ведь и ты моя девушка, так что все твои курортные расходы за мой счет.

— Коруша, когда ты сегодня была на даче, из Ленинграда звонила Соня, она очень просила, чтобы Эллочка погостила это лето у нас. Этой весной Элла кончает институт.

— Даунька, а можно устроить так: когда Элла приедет к нам выходить замуж, Зигуш воздержится от своих командировок в Москву.

— Конечно, он не заинтересован посвящать дочь в свои интимные дела.

Эллочка сразу завела роман с одним из учеников Дау, приезжать стала часто. Зигуш приедет — Элла уедет, Элла уедет Зигуш приедет.

Что делать? У всех любовь, у всех романы, а я должна всех их обслуживать! И мне стало тошно! Всему есть предел.

— Корочка, тебе не надоело до сверкающего блеска натирать полы? Я все равно всем рассказываю, что ты так же развлекаешься, как и я, но с большим успехом. Сбилась со счета своих любовников.

— Даунька, в романах друзья дома становятся любовниками жен, а твои друзья — просто зверинец!

— Почему ты молчала? Сам я не догадался. Я посоветуюсь, кого мне пригласить для тебя. И через несколько дней…

— Корочка, задала ты мне работу! Но мне удалось выяснить: есть неотразимый мужчина, он славится на всю академию. Я опросил множество девиц. Все назвали Л… Но спрос на него велик, к нему девицы стоят по нескольку лет в очереди. На завтрашний вечер я кое-кого приглашу, придет и Л…

— Дау, это тот самый Л., который, когда его по просьбе жены ее дяди, генералы, вернули с фронта в Казань, он с вокзала до Казанского университета добирался больше месяца, т. е. дольше, чем шел на фронт? До которого так и не дошел!

— Коруша, это не его вина, его по дороге с вокзала до университета перехватывали девицы.

— Да, к такому верному мужу, как ты, мне только не хватало такого любовника, как Л…

— Ты опять недовольна?

— Даунька, я просто избегаю очередей.

Неотразимый мужчина явно растерялся, когда впервые пришел к нам. Он не понимал, зачем он понадобился Ландау.

Дамы отсутствовали (хозяйка не в счет), танцы тоже отсутствовали. Ужин, легкий светский разговор. Прославленному танцору и кавалеру негде было развернуться. В его глазах был вопрос к Ландау, были цепкость, жадность к успехам. А когда все разошлись, Дау спросил:

— Корочка, он тебе не понравился? Ты совсем с ним не кокетничала.

— Даунька, этот Л. с тебя глаз не спускал. Вероятно, он ждал, чтобы ты с ним заговорил о науке. По-моему, у него большая жадность к спецзаданиям. Он все пытался перевести тебя на этот разговор.

— Да, Курчатов их институт игнорирует, но говорить с Л. о науке мне и в голову не пришло.

Через несколько дней, когда Дау был дома, я отлучилась и несколько раз подряд из автомата телефонной будки набирала наш номер телефона. Услышав голос Дау, я опускала трубку на рычаг. Проделав такую операцию в течение нескольких дней, я достигла цели.

— Коруша, когда тебя нет, раздаются телефонные звонки, по-видимому, адресованные тебе. На мой голос поспешно трубка опускается на рычаг.

— Дау, это просто случайные звонки, мне звонить некому. Нет, Корочка, эти звонки стали довольно часто повторяться и как назло, когда тебя нет дома. Кто-то явно добивается тебя!

А однажды, воспользовавшись тем, что Дау больше обычного не было дома, на следующее утро я стала отчаянно врать ему (не могла же я допустить, чтобы знаменитый бабник Коля Л. так мною пренебрег на глазах у Дауньки, нельзя допустить, чтобы Дау усомнился в моем совершенстве):

— Дау, ты оказался прав, мне вчера вечером позвонил Колечка. Он сказал, что наконец-то услышал мой голос. Он пригласил меня в кино.

— Ты пойдешь?

— Я побегу!

В нашем брачном пакте о ненападении в основу была положена двусторонняя свобода личной жизни, я не имела права вмешиваться в его интимные дела, а врать о своих личных делах я имела право. Вот таким путем, сходив несколько раз в кино и один раз в театр, я испугалась: ведь может случиться и так, что Дау со своей девицей будет в театре или в ресторане и встретится там с Колей, которого будет сопровождать его очередная дама. Ведь Л. не знал, что он мой поклонник.

— Даунька, мне звонил сегодня Колечка, он предложил мне поехать к нам на дачу в Мозжинку.

— Отлично, Корочка, следовательно, ты его скоро освоишь?

— Даунька, но сегодня понедельник, и на дачу по едет Женька со своей Зиночкой. Я не посмела ставить Колю в известность о том, что у нас на даче очередное любовное свидание твоего друга, начала путано отказываться. По-моему, Коля обиделся. А вдруг он мне больше не позвонит?

— Корочка, мне очень жаль, что так получилось, но ты не печалься. Если у тебя возникла такая ситуация, я скажу Женьке, чтобы он прекратил свои любовные поездки на дачу.

Встревоженный Женька примчался ко мне. Он по-деловому решил установить очередность. Но уже с разрешения Дау диктовала я: "Нет, Женя, точность расписания и очередность исключается. Я заранее никогда не знаю, когда мне позвонит Коля и когда у меня возникнет необходимость поездки с ним на дачу".

Потом долго не верилось, что так легко, буквально не сходя с места, мне удалось отвадить Женьку от дачи. Окрыленная успехом, я обнаглела. Когда Дау стал собираться на юг, так как я сама, что называется, завертела хвостом, то он уже не скрывал, что едет в отпуск не один, а с какой-то новой девицей.

— Как, Даунька, милый, ты разлюбил Верочку? — спросила я с нескрываемым восторгом. — А говорят, что она так красива.

— Была очень красива, а сейчас уже подурнела, и потом она досковата. Это ведь только ты умудряешься с возрастом хорошеть. Коруша, очень трудно оставлять девицу, мне очень жаль Верочку, я ее разлюбил, а она продолжает меня любить. Она очень добрая и очень хорошая, пытается сохранить нашу дружбу.

— В отпуск ты едешь с Герой?

— Да, с ней, только ты теперь не прибедняйся, ты покорила самого Л…

— Я в этом еще не совсем уверена, на прошлой неделе он звонил, спрашивал, когда ты уезжаешь в отпуск, и больше не звонит и никуда не приглашает, может быть, он ждет твоего отъезда. Я очень боюсь, только ты уедешь, а ко мне нагрянут твои родственники, а вдруг Колечка захочет у меня переночевать? Даунька, у меня может сорваться еще не начавшийся роман. Пожалуйста, напиши в Ленинград, чтобы они не приезжали ко мне, хотя бы в то время, когда ты отсутствуешь.

— Коруша, мне лень им писать, а если они приедут, ты скажи сама, что у тебя в постели лежит голенький любовник и они тебя стеснят.

— Даунька, ты мне разрешаешь так им сказать?

— Да, конечно, твой роман имеет первостепенное значение, это я скажу своим родственникам, когда буду в Ленинграде.

Наконец! Наконец, на моей улице праздник! Как счастливы были те времена.

В выходной день навела в квартире потрясающую чистоту, полураздетая нежусь в постели с интересным романом и большой коробкой шоколада. Зазвонил звонок входной двери. Я уверена, приехал Зигуш: его очередь. Приоткрыла дверь. Да, это он с чемоданчиком.

— Зигуш, простите, я не одета. Дау нет, а у меня мой возлюбленный.

Хотела захлопнуть дверь, он попытался вломиться.

— Кора, я не собираюсь вам мешать, я тихонько пройду в свою комнату.

— О нет! Нет! Мой любовник очень застенчив, — сказала я, с силой захлопнув дверь. Казалось, моему счастью не будет конца. Я даже перестала бояться Дау, если просочатся к нему сведения о настоящих любовных связях этого неотразимого мужчины. На этот случай я приготовилась разыграть бедную, брошенную. Выигрыш был велик. По дошедшим до меня сведениям, ленинградские родственники никогда уже больше не переступят порог моего дома. Они не могут мне простить мое недозволенное поведение.

Дау, вернувшись из отпуска, очень обрадовался. Он сказал:

— Твой роман с Л. сослужил мне службу. Теперь, когда кончился мой роман с Верочкой, мои новые девицы будут приходить ко мне в гости, а эти длительные наезды родственников очень мешали жить.

— Даунька, а почему за пять лет романа с Верочкой она ни разу не пришла к тебе? Только потому, что ее все знают в институте?

— Твой «Китаец» (Китайгородский) имеет много любовниц?

— Да, он пользуется большим успехом у девиц. Но, когда Зана не в отъезде, они домой к нему не приходят.

— А я не такая, я иная, и вся из блесток и минут!

— Даунька мой, "наглядный, квантово-механический", ты действительно не такой, как все, ты взаправду весь из блесток и минут. Сейчас можешь быть спокоен, раз у меня самой такой интересный роман, мне не до твоих девиц, пусть приходят, я буду готовить вам ужин.

Одержав такие две крупные победы — изгнание Лившица и Зигуша, я стала великодушной, я потеряла острое любопытство к девицам Дау. Он сам мне показал фотографии Геры, очень простенькая, в раздетом виде несколько лучше, но не Венера.

Наступила ранняя осень. Я ломала себе голову, как мне преподнести Дау разрыв моего романа с Л… Но неожиданно в выходной день произошло следующее. Дау вместе с Женькой и девицами с утра уехали за город на пикник. Уезжая, Дау сказал: "Корочка, я буду обедать в четыре часа".

Я сижу во дворе института на парапете, рядом со мной сидит Шурка Шальников, вдруг въезжает новенькая машина, из нее выходит, угадайте, кто? Сам Л.! Небрежно вертя в руках ключи от машины, он подсаживается к нам на парапет и заводит такую речь: "Кора, не хотите проехаться за город?". Я незаметно ущипнула себя: нет, это не сон, это явь! Радость я скрыть не могла: "Я с восторгом принимаю ваше предложение. Разрешите в честь этого надеть самое красивое платье". Через несколько минут я была готова. Садясь в машину к Л., я сказала Шальникову: "Шурочка, Дау приедет обедать в четыре часа. Пожалуйста, передайте ему, обеда нет, а я уехала с Колей за город, вернусь не знаю когда".

Шальников вскочил, начал вертеться волчком, подпрыгивая, он аплодировал и кричал: "О, это я Ландаю передам с огромным удовольствием. Давно бы пора вам, Кора, оставлять его без обеда! Ура!". Под это восторженное "ура!" мы выехали из института. Оглянувшись из окна машины на наш жилой дом, я увидела в каждом окне по голове с открытым ртом.

— Ну, знаете ли, я избегаю таких сенсаций, — сказал Коля. Чего они все так всполошились, чему так радовался Шальников?

— Это надо спросить у самого Шальникова. Дау его считает другом и честнейшим человеком, но почему друг так радуется, что я Дау оставила без обеда, мне непонятно.

— Кора, мне тоже непонятно, почему вы при Шальникове, на виду у всего института продемонстрировали свои эмоции при моем внезапном появлении?

Он окинул меня взглядом, в глазах было беспокойство, подозрительность и настороженность. Я весело и беззаботно рассмеялась. Бедняга не знал, что уже давно слывет моим поклонником.

— Коля, милый, как давно я так не смеялась.

— Вы смеетесь и всем улыбаетесь, чтобы показать, как ослепительно красивы ваши зубы. Я это заметил давно.

— Давно заметил и ни разу не позвонил?

— Я звонил много раз, но ваш повелитель и бог просто дежурит у телефона.

Я уже задыхалась от смеха. Так Дау был прав, следовательно, звонки были не только мои.

— Коля, когда вы были у нас, я решила, что вы просто не заметили меня.

— Не заметить вас невозможно, при яркой, броской красоте еще эти невыносимо кричащие одежки. При вашей наружности вам надо носить черное.

— Ненавижу черное, люблю яркие, красивые сочные тона, а черное оставлю на старость.

— Кора, вы мне не ответили на мой вопрос.

— На какой?

— Почему вы так обрадовались моему появлению?

— Было очень скучно сидеть с Шальниковым на парапете. Я очень обрадовалась и была бы совсем счастлива, если бы вы еще несколько раз заехали за мной.

— Я не любитель свиданий с красивыми дамочками под «ура» и аплодисменты свидетелей.

— Я готова на все, приходите под покровом ночи.

— Если я зайду завтра вечером, у вас найдется несколько тысяч рублей на длительный срок? — Конечно, найдется, до пяти.

— Мне достаточно трех.

— Вы их завтра получите.

— Кора, я зайду завтра вечером к вам ровно в восемь часов вечера. (Отношения сразу прояснились: ему срочно нужны деньги.)

Какой сияющий, весь искрящийся от счастья встретил меня дома Дау! Сколько открытого, чистого доброжелательства, никаких признаков ревности! Почему? Он меня разлюбил? Нет. Целует очень горячо.

Конечно, от Дау я скрыла, что за свидание Коля потребовал непомерно большую сумму «чистоганом». За первый свой визит ко мне он получил деньги и отлично сервированный роскошный ужин. "Неотразимый мужчина" вначале был пленен сервировкой стола, потом с ужасом воззрился на широкую темную щель в окне. Ширина окна — три метра, ширина шторы — 2 метра 80 сантиметров. И это на первом этаже…

— Кора, это вы меня нарочно посадили как на сцене, чтобы я всем был виден? Даже нельзя выпить на брудершафт…

— Коля, можно ужинать на кухне, но там я накрыла стол для Дау. Вдруг он вернется очень поздно. Я не знаю его планов.

— Ничего себе обстановочка. Сидишь, как на сцене. Штора, видите ли, не задвигается, и еще угрожают неурочным возвращением мужа!

А физики тоже не зевали. Александр Компанеец, один из первой пятерки харьковских учеников Дау, был не только одаренным физиком, но и поэтом. Буквально на второй день где-то в узкой компании физиков он прочел стихи, сочиненные в мою честь:

Увы, прозрачной молвы укоры

Попали в цель. Вчера я видел, как был у Коры Коля Л.!

Неплотно были закрыты шторы

Зияла щель.

И в глубине манила взоры

Ее постель.

К чему сомнения, к чему все споры

И канитель?

Я сам увидел, как был у Коры

Коля Л.!

Не моя вина, что репутация у Колечки была блестящая: пришел, увидел, победил.

Только вскоре после публичной читки обо мне этих своих стихов Компанеец, спускаясь от Дау со второго этажа нашей лестницы, ввалился ко мне в кухню, пытаясь выйти наружу сквозь ее стенки. Я с трудом направила его к входной двери, обратив внимание, что его щеки были пунцового цвета, а глаза выпучены.

— Дау, — крикнула я снизу, — что ты сделал с Компанюшей?

— А что? — ответил мне Даунька с верхней площадки лестницы.

— Он хотел сквозь стену из кухни выйти на улицу.

— А ты меня совсем не боишься. Вот, как я умею прорабатывать своих учеников.

— За что ты его так? По-моему, он даже свихнулся!

— Он посмел написать очень плохие стихи о тебе.

— А ты говорил, что он хорошо пишет стихи.

— Коруша, в общем я ему объяснил, что ты есть моя жена!

Мой роман с Колечкой продолжал развиваться. Молве об этом очень помог Компанеец со своими стихами, а также то, как его проработал за это Дау. Кто знал Л., тот больше не мог сомневаться в наших интимных отношениях. Теперь, когда я готовила ужин для девиц Дау, я могла быть грустной и даже могла разрешить себе поплакать, не опасаясь, что мне грозит штраф.

— Коруша, почему ты такая грустная? У тебя слезы?

— Даунька, меня Коля обхамил.

— Как?

— Уже целую неделю мне не звонит. А вдруг он меня бросил?

— Корочка, а ты очень в него влюбилась?

— Да, очень! — рыдаю я.

И Даунька мне сочувствует. Он так и не узнал, что я рыдала от ревности. От того, что, уставясь на освещенную макушку липы, с отчаянием и тоской, в припадке безумной ревности, буду молча глотать слезы и напряженно ждать, когда вся липа погрузится в ночную мглу. Тот момент, когда липа теряет свою золотую корону и становится темным скромным силуэтом, этот момент приносит блаженное облегчение. Во мне уже не клокочет зверь ревности, заставивший залезть в стенной шкаф и извлекать письма из чужого почтового ящика, исчезло также жгучее желание превратить в месиво ту, что пришла по зову секса (ненавижу это слово, оно не имеет ничего общего с любовью!).

Далеко от Москвы, в бархатный сезон, нежась на пляже в ярких лучах нашего субтропического солнца, мне кто-нибудь из пляжных приятельниц говорит:

— Кора, академик Ландау, правда, ваш муж?

— Да, мой муж физик.

— Кора, вы меня простите, но все здесь на пляже говорят, что он вам так изменяет!

— Вот это чушь, просто сплетни из зависти. Дау обожает одну меня!

— Кора, в это мне легче поверить. Помните, когда мы с вами поселились и вышли на прогулку в Сочи, как стремительно подлетел ко мне тот паренек и выпалил: "Ваша спутница — иностранка и по-нашему ничего не понимает, а вы, я вижу, русская, так вы ей передайте: красивее девушки я отродясь не видал! И уродится же такая красота!".

Это было очень неожиданно, очень пылко и искренне сказано, соответствовало его молодости. Я быстро прошла вперед, надо было сохранить невозмутимость иностранки, не знающей русского языка. Пожалела, что Даунька не слыхал, какой комплимент преподнесла мне сама молодость.

Нет, нет, не зря я встаю по расписанию, час гимнастики, самомассаж и горячие ванны с жесткими щетками. Результат налицо. Я должна задерживать жадный к женской красоте взгляд моего Дауньки. Пусть, когда он изучает их телосложение, находит недостатки в сравнении со мной.

— Даунька, скажи, ведь твои девицы спрашивают, любишь ли ты свою жену?

— Конечно, спрашивают.

— И ты им смеешь говорить, что не любишь меня?

— Ну, нет! Я врать не могу. Я им говорю — моей жене 40 лет. Они сразу к тебе теряют интерес. Где бы я ни был, с кем бы я ни был, я всегда скучаю по тебе. Оцени этот факт, Коруша. На юге с прелестной спутницей я тайком от нее мчусь на местный почтамт в жару писать тебе любовные письма и слать телеграммы.

— Зайка, когда я получила твою телеграмму из Сухуми: "Целую самую любимую, целую самую красивую. Дау", как я была счастлива! Наверное, ты прав, так и надо строить семейную жизнь.

Такая телеграмма не допустит опуститься, разжиреть, состариться. Я, как в бою, должна быть на страже своей женственности, своей физической формы. Уж коль судьба подарила мне такого мужа, а иного мне хотеть теперь невозможно. Тогда я не знала, что луч сияния его глаз — священный огонь его творческой мысли!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.