Глава сорок вторая Утешение царя Давида: март — июнь 1894 года

Глава сорок вторая Утешение царя Давида: март — июнь 1894 года

В марте эскадра Чехова-Авелана рассредоточилась в южном и западном направлениях. Четвертого числа Антон сошел на берег в Ялте, потрепанный штормом, но сохранивший твердость в ногах. Вместо крошечного Гурзуфа он в конце концов остановил свой выбор на Ялте. Устроившись в гостинице, сразу получил из Варшавы телеграмму от Татьяны и Яворской. Тринадцатого марта прислала письмо Маша: «Лику проводила с грустью и сильно тоскую по ней. <…> Будь здоров и не кашляй, я уже перестала кашлять. <…> Мать спрашивает, нужно ли резать к празднику свинью, которая побольше». Лика Мизинова с Варей Эберле встретились с Потапенко в Париже 16 марта. Днем раньше Лика писала Антону: «Ведь я скоро умру и больше ничего не увижу. Напишите мне, голубчик, по старой памяти и не забывайте, что дали честное слово приехать в Париж до июня. Я буду Вас ждать, и если напишете, то приду Вас встретить. У меня Вы можете рассчитывать на помещение, стол и все удобства, так что только дорога будет Вам стоить. <…> Ну до свиданья, слышите, непременно до свиданья в Париже. Не забывайте отвергнутую Вами, но [волнистая черта] Л. Мизинову» [285].

С ответом Антон не спешил. В письме к своему французскому переводчику (заказывая для «Русской мысли» 100 бутылок «настоящего» бордо) он мимоходом упомянул, что в Париж приехали знакомые ему Потапенко и «полная блондинка» m-lle Мизинова. Спал он до десяти утра, а вечера проводил в беседах с интеллигенцией, собравшейся в весенней Ялте, чтобы подлечить легкие. Впрочем, и с этими людьми было довольно скучно — разве что оперный певец Миролюбов[286] и актриса Абаринова развлекли его, пригласив на экскурсию в Учансу. Через Миролюбова Антон познакомился со своим коллегой, ялтинским врачом Л. Срединым, таким же чахоточным, как и его пациенты. В ту пору Ялта была малопримечательным приморским городком, и из культурных заведений городские власти поддерживали лишь книжный магазин, любительский театр и женскую прогимназию.

Оказавшись в Париже, Лика сменила один любовный треугольник на другой — Потапенко там дожидалась его законная жена. В письме бабушке Лика сообщила, что уже нашла себе «хорошенькую» комнату и теперь собирается искать учителя пения. Маша узнала и Другие подробности: «Он [Потапенко] говорил, что застал свою супругу совсем больной, и думает, что у нее чахотка, а я так думаю, что притворяется опять!»[287]

Лидия Яворская, путешествующая по Италии со своей возлюбленной, чувствовала себя не в пример счастливее — пока не узнала о том, какое письмо отправил в Киев ее отцу отринутый ею любовник, чиновник таможенного департамента: «Ваша дочь уехала в Италию с госпожою Щепкиной-Куперник, с этим отъездом я, естественно, принужден сжечь свои корабли и ни одним словом упрека не коснусь Вашей дочери… Дело не во мне, но Ваша дочь летит в ужасную пропасть. Ее связь со Щепкиной-Куперник стала скверной басней Москвы, да оно и не удивительно <…> прикосновение к ней не проходит бесследно»[288]. Двадцать третьего марта Яворская написала длинное и отчаянное письмо Антону, умоляя его повлиять на негодяя-чиновника и защитить «ни в чем не повинную» Татьяну. Перед Чеховым она ничего не скрывала: «Я так дорожу тем уголком семьи, чистой привязанности, ласки женщины, которую вносит ко мне Танечка…»

Вдали от дружеского круга Антон смог вернуться к литературе. В Ялте он работал над «Студентом» — этот рассказ он сам выделял среди своих произведений как наиболее отделанный, как Бетховен предпочитал всем своим симфониям Восьмую. Рассказ повествует о студенте-семинаристе, который, встретив по дороге домой двух вдовых крестьянок — мать и дочь, рассказывает им историю предательства Христа его учеником Петром. Слушая его, женщины плачут, и будущий священник начинает понимать, что их личное горе незримыми нитями связывает трагедию Христа с судьбой всего человечества. Семинарист, пытающийся разъяснить едва доступный ему смысл еще более беспомощным людям, становится воплощением писателя. Рассказ особенно замечателен своим поэтичным лаконизмом и тонким символизмом подробностей. «Студент» — это уже «поздний» Чехов; главный герой смотрит на мир глазами автора, и ничего не утверждается, но все скорее припоминается. Одиночество Чехова привело в действие скрытые пружины. Разбросав по свету друзей и возлюбленных, он стал находить родственные души среди собственных персонажей, и в его прозе появилась внутренняя теплота.

Освобождался Чехов и от идейного давления. Суворину он писал: «Быть может, оттого, что я не курю, толстовская мораль перестала меня трогать, в глубине души я отношусь к ней недружелюбно, и это, конечно, несправедливо. Во мне течет мужицкая кровь, и меня не удивишь мужицкими добродетелями. Я с детства уверовал в прогресс и не мог не уверовать, так как разница между временем, когда меня драли, и временем, когда перестали драть, была страшная. Я любил умных людей, нервность, вежливость, остроумие <…> Но толстовская философия сильно трогала меня, владела мною лет 6–7, и действовали на меня не основные положения, которые были мне известны и раньше, а толстовская манера выражаться, рассудительность и, вероятно, гипнотизм своего рода. Теперь же во мне что-то протестует; расчетливость и справедливость говорят мне, что в электричестве и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и в воздержании от мяса».

Спал Антон в Ялте хорошо (хотя и один), курить бросил, пил мало, но в конце концов его одолела скука. Случались перебои сердца, однако всерьез он их не принимал, считая явлением телесным. Двадцать седьмого марта он кратко и сухо написал Лике, что в Париж не приедет, и посоветовал, чтобы Потапенко купил ей билет домой. Чувства Антона снова потонули в иронии: «Милая Лика, когда из Вас выйдет большая певица и Вам дадут хорошее жалованье, то подайте мне милостыню: жените меня на себе и кормите меня на свой счет, чтобы я мог ничего не делать. Если же Вы в самом деле умрете, то пусть это сделает Варя Эберле, которую я, как Вам известно, люблю».

В этом письме зазвучали мотивы «Чайки», пьесы, которая столь многим будет обязана Лике Мизиновой. Собственные слова Антон вложит в уста Тригорину: «Ни на одну минуту меня не покидает мысль, что я должен, обязан писать. Писать, писать и писать».

Однако писать и писать в гостиничном номере было непросто — донимали гости. Один из них, уходя, прихватил рукопись «Острова Сахалин», чтобы почитать на досуге.

Подходили к концу деньги — Ялта оказалась дороже Ниццы. Антон продал облезлую лисью шубу и велел Маше высылать лошадей в Лопасню 10, 12 и 15 апреля. Вернулся он в Мелихово на неделю раньше. Там уже по-летнему пригревало солнце, которое в марте обделило теплом Крым.

В отсутствие Антона Павел Егорович ни минуты не сидел на месте. Для мелиховской прислуги он организовал на дому крещение младенцев, причащение и исповедование; угощал иеромонаха обедом, побывал в Давыдовом монастыре, ездил в Москву проведать Ваню и Мишу, а также племянников Алексея Долженко и Михаила Чохова, навестил бывших сослуживцев в гавриловском амбаре, сходил в баню, купил «кальсоны весьма широкие» и не пропустил ни одной церковной службы.

Антон был доволен, что в Мелихове перестали появляться гости, но, как и Машу, его тревожила Ликина судьба. Накануне ее совместного с Потапенко отъезда за границу (который Антон даже поощрял и на который Маша закрыла глаза) брат с сестрой еще не знали, что Игнатия в Париже ждет вторая жена. Следующее Ликино письмо, от 3 апреля, полно жалоб. Она писала, что то и дело плачет, кашляет кровью, пьет креозот и рыбий жир и что доктор советует ей уехать в Швейцарию. Соседки по пансиону, такие же, как и она, иностранки, раздражали ее пением. Но главной причиной тоски и несчастья был Потапенко: «Потапенко почти не вижу, а не то чтобы ехать с ним в Россию! Он заходит иногда утром на полчаса и, должно быть, потихоньку от жены. Она угощает его каждый день сценами, причем истерика и слезы через полчаса. Он объясняет все ее болезнями, а я так думаю, что просто это все притворство и ломанье! Они на днях едут в Италию. <…> Я здесь для всех дама — Ваш портрет Варя показала хозяйке как портрет мужа! Та пристала показать, ну и пришлось. Поэтому пишите мне М-me, а не М-llе и не сердитесь, что Ваша карточка оказала мне услугу».

Антон в письме к Потапенко обозвал его свиньей, на что тот с обезоруживающей честностью ответил: «Что за фантазии, милый Antonio, думать, что я — свинья? Достаточно признавать, что я человек, чтобы ожидать от меня большего свинства, чем от самой жирной свиньи»[289].

Маша нанесла удар побольнее. Она решила зарезать Игнашу, ягненка, которого назвали в честь Потапенко. В письме, посланном Маше в конце мая, Игнатий пытался найти самоуничижительные оправдания: «Милая Маша, таких негодяев, как я, надо вешать. На днях здесь гильотинировали гражданина Анри, но он ведь был только анархист, а следовательно, негодяй лишь с одной стороны. Я же всесторонний негодяй и, кроме того, еще мерзавец и подлец. С такими людьми или не разговаривают, или прощают им все. Советую тебе избрать последнее. Ах, если бы ты знала, Маша! Ах, если бы ты знала!»[290]

Распущенная Чеховым эскадра произвела перегруппировку в Париже. Яворская с Татьяной (теперь они составили трио с Коршем) познакомились с Дюма-сыном и драматургом Ростаном. Отныне Татьяна будет переводить их пьесы, Корш — ставить в своем театре, а Яворская — играть в них героинь. В то время в Париже оказался и Левитан. При всем при этом Лика, Татьяна и Яворская неустанно клялись в любви к Антону. Одиннадцатого апреля из Неаполя Татьяна прислала ему игривое послание в стихах и прозе: «Не уходи! сказала я ветру. Ты был с ним, теперь останься с нами и, возвратясь на юг родной страны, расскажи ему про нас. <…> Мы все чудные звуки, что поют в наших сердцах, все поцелуи, что горят на наших устах, мы сбережем для страны снегов! <…> Я посылаю Вам стихи <…> Может быть, они сгодятся для „Нового времени“ <…> Если нет — оставьте их себе в поучение и на память от Лиловенькой [Татьяны]. Зелененькая [Яворская] Вас целует (я тоже, ей-Богу) и шлет свои горячие приветы»[291].

Однако если Чехов в ком и нуждался, то лишь в Суворине. Он звал его после Пасхи сплавать на пароходе по Волге или Днепру. Антон все мечтал о том, чтобы набраться сил и побыть в мире и спокойствии, но 17 апреля с ним случился сердечный приступ. Спустя четыре дня он рассказал о нем в письме Суворину: «На днях едва не упал, и мне минуту казалось, что я умираю: хожу с соседом князем по аллее, разговариваю — вдруг в груди что-то обрывается, чувство теплоты и тесноты, в ушах шум, я вспоминаю, что у меня подолгу бывают перебои сердца — значит, недаром, думаю; быстро иду к террасе, на которой сидят гости, и одна мысль: как-то неловко падать и умирать при чужих».

Стакан воды чудом вернул Антона к жизни.

К этому времени у Чехова в голове созрел план, как получше обустроить мелиховскую жизнь. Он нуждался в надежной почтовой службе — в девяти верстах от дома, в Лопасне, он получал лишь простые письма. Заказная корреспонденция и бандероли доставлялись с задержкой из Серпухова. Гости были ненадежными письмоношами — чеховские послания подолгу залеживались у них в карманах. Антон приобрел в союзники Благовещенского, начальника лопасненского почтового отделения, и вместе с ним стал добиваться устройства на станции полноценной почты. Пришлось напомнить о себе Билибину, секретарю «Осколков», — он занимал должность в департаменте почт и телеграфов. Тот обрадовался, но не дал ввести себя в заблуждение. «Получил от Чехова письмо — частью любезное, частью деловое»[292], — написал Билибин Грузинскому, однако почтовому делу дал ход. Вторая идея Антона — она зародилась еще прошлой осенью — состояла в том, чтобы построить в саду двухэтажный флигель для гостей мужского пола (гостьям отводился «барский» особняк). Свое первое архитектурное предприятие Антон доверил Маше — к лету она приехала в Мелихово на каникулы. Молодая подрядчица принялась действовать: покупала лес, нанимала плотников. Павел Егорович, которому до всего было дело, разругался с рабочими, и со строительной площадки его удалили. В его дневнике 11 мая появилась запись: «Преполовение. Жара в тени 20 градусов. Крестный ход по селу. Строют в саду башню вавилонскую на четырех ножках».

В ту весну к Антону подольщалась Александра Лёсова, еще недавно бывшая Ваниной невестой. Отвергнутая женихом, в Мелихове она появилась лишь через семь месяцев. Теперь она просила Антона помочь ей с книгами: «Дочь Израиля прибегает к Вам с просьбой. У нас на фабрике основывается библиотека для фабричных. Денег, конечно, очень мало, так не будете ли Вы добры пожертвовать что-нибудь из Ваших произведений. Вы не отвечали на мое пылкое чувство чувством, так сделайте одолжение. Мне очень бы хотелось повидать Вас, но судьба жестока. Что поделываете Вы, покинутый жестокой Ликой? <…> Русские женщины не то что Израильтянки. Вы советовали назвать собаку Рвотой (она дама), но Вы забыли, что я теперь старая девушка и люблю все сантиментальное. <…> Будьте здоровы и постарайтесь найти ее, но не такую красивую и жестокую, как Лика»[293].

Спустя десять дней, 23 мая, чувства Лёсовой разгорелись еще ярче: «Примите десять страстных поцелуев от меня. Но чтобы Вы почувствовали весь пыл их, разогрейте посильнее утюг и взасос поцелуйте 10 раз. Но я боюсь, что утюг не будет так горяч! Хорошо, что погода ненастна, а то бы я истлела, дождик все-таки тушит пожар. <…> Нет, „разлюбить тебя мне невозможно!“ Но увидаться с Вами мне тоже невозможно».

Лёсова писала о том, что через год уйдет в монастырь, и сокрушалась о Ликиной судьбе. Мелихово ее отпугивало (там в любую минуту мог появиться Ваня), а к Антону тянуло все сильнее. Лишь осенью она отступилась от Чехова (но не ради монастыря): «Нет, Вы не можете представить того блаженного настроения, какое теперь у меня! Ничего больше не хочу от жизни. Скажите что-нибудь про Лику — она меня интересует. <…> Покорнейше прошу извинить меня, что я растолстела и имею неблагородные красные щеки. Ко времени свидания я постараюсь иссохнуть. Примите, многоуважаемый Царь Давид, пламенный поцелуй Вашей Ависаги, если только у Вас нет насморка». Другие женщины не причиняли Антону большого беспокойства. Лишь раз в Мелихове появилась Александра Похлебина, к тому времени вполне совладавшая с чувствами. Пятого мая заглянула Ольга Кундасова — вместе с Антоном она участвовала в собрании земских врачей в больнице Яковенко в Мещерском. Потом она снова пропала и не появлялась до конца года. Отсутствующие женщины пригодились Антону на бумаге. Повесть «Три года», сначала задуманная как роман и писавшаяся тем летом довольно быстро по заготовкам из записных книжек, включает двух героинь, черты и даже словечки которых позаимствованы у Ольги Кундасовой и Лики Мизиновой. Герой, воплощающий собственную авторскую дилемму, никак не может решить, кого ему предпочесть: интеллектуалка не вызывает у него желания, а с красавицей он скучает.

Антон старался не принимать близко к сердцу чужие проблемы. В Петербурге журнал «Север» неожиданно перешел в руки другого редактора, и приятель Чехова, В. Тихонов, оказался без средств к существованию. Перед редактором «Артиста» Ф. Куманиным маячила гибель журнала и его собственная смерть. Зато у братьев Чехова жизнь, похоже, складывалась благополучно. На Пасху в Мелихово из Москвы приехали Ваня с Соней, а из Углича — Миша. Павел Егорович получил в подарок плащаницу. Александр снова на лето снял дачу под Петербургом и больше не беспокоил Антона разговорами о покупке земли по соседству, лишь на несколько дней прислав в Мелихово старших сыновей. Докучал Чеховым только Александр Иваненко, мелиховский придворный шут: слишком часто приезжал, подолгу жил и утомлял всех разговорами. В день отъезда, 1 июня, Иваненко написал лучшее свое сочинение — «Инвентарь при имении Чехова в с. Мелихове»:

«Тарантасов, 2; Бегов. дрожки, 1; Шарабан, 1; Выездных саней, 2; Полка, 3; Разломанных розвальней, 2; Улейка, 1; Корзин санных, 2; Колес при полках, 17; Дуг выездных, 4; Дуг простых, 4; Валька, 2; Оглоблей санных, 2; Оглобель тележных, 3 пары <…> Топоров, 3; Долот, 1; <…> Леек садовых, 6; Ситок к ним, 7; <…>

Лошади: <…>Киргиз 8 лет. Перегнал курьерский поезд 100 раз и сбросил владельца столько же раз. Получил высший приз; Мальчик 5 лет. Дрессированная лошадь, изящно танцует в запряжке; Анна Петровна 98 лет, бесплодна, но подает надежды каждый год. Кусает кучеров; Казачка 10 лет, бесплодна, не выносит удилов, зануздывать следует обрывком веревки, иначе мчит, не разбирая дороги; Кубарь 7 лет, смирен и вынослив».

В списке Иваненко также значатся пять коров, три бычка, три овцы, свинья и два поросенка, три дворовые собаки. А кроме того:

«Таксы: Хина Марковна. Отличается неподвижностью и тучностью (ленива и ехидна); Бром Исаич. Отличается резвостью и ненавистью к Белолобому. Благороден и красив. Голубей: Коричневых, породистых с хохолками, 1 пара; Белых с черными пятнами (породистых), 1 пара; Уток: Уток старых, 4; Селезень, 1; Уток цыплят 70; Кур старых, 30; Цыплят кур., 50.

Рабочие: Марьюшка. Вдова неопределенных лет, отличная кухарка и любительница домашних животных, как то: коров, бычков, кур, цыплят и пр. и пр.; Катерина. Коровница. Сын Катерины — Ефим; Анюта. Горничная, непосредственная натура 16 лет. Любит смеяться и великолепно танцует. (Страдает, по уверению Марьюшки, „нутреною“ болезнью.) Машутка — подручная кухарки Марьюшки — в веснушках, 16 лет. Любит яркие цвета; Работник Роман. Проявил аккуратность и деятельность, вежлив. Отвечает кратко: так тошно, никак нет. Служил, знаков отличия не имеет.

Родители: Павел Егорович Чехов и его супруга Евгения Яковлевна Чехова. Счастливейшие из смертных! В законном супружестве состоят 42 года (Ура!).

Дети: Антон Павлович Чехов, законный владелец Мелиховского царства, 2-го участка, Сазонихи, Струженко, Царь Мидийский и пр. и пр. Он же писатель и доктор. Собирается писать повесть „Человек с большой жопой“; Мария Павловна Чехова: добра, умна, изящна, красива, грациозна, вспыльчива и отходчива, строга, но справедлива. Любит конфеты и духи, хорошую книжку, хороших умных людей. Не влюбчива (всего 1700 раз была влюблена). Избегает красивых молодых людей (скоро едет на Луку…). Всем друзьям рекомендует теорию: „Наплевать“. Замечательная хозяйка: огородница, цветочница и т. д. и+…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.