Глава 11. «РИГЕЛЬ» И «ОГАСТА»
Глава 11. «РИГЕЛЬ» И «ОГАСТА»
В конце 1929 года, когда кэптен Нимиц был командующим 20-м дивизионом подводных лодок, базировавшимся в Сан-Диего, он получил письмо от своего однокашника по Военно-морской академии Уильяма Р. Фарлонга Билла. Билл готовил юбилейный, 25-й, ежегодник — «Военно-морская академия США, выпуск 1905 года», который должен был быть издан через год. Для книги от каждого сокурсника он хотел фотографию и рассказ о карьере. Нимиц написал небольшое резюме, которое заканчивалось следующим параграфом:
«Оглядываясь назад на прошедшие моменты моей жизни, трудно решить, что из того, чем я занимался, было для меня наиболее важным. Мне нравились все должности, которые я занимал. Я думаю, что причина этого — в моем стремлении интересоваться каждым делом так глубоко, как это только возможно. Моя жизнь во флоте сложилась очень удачно, и я не знаю ни одну профессию, ради которой я оставил бы службу на флоте. Моя старшая дочь Кэтрин Вэнс, 16 лет, скоро пойдет в колледж, а мой сын Честер Уильям младший, 15 лет, надеется весной 1931 года поступить в Военно-морскую академию. Мой третий и последний ребенок — дочь, Анна Элизабет, 10 лет от роду. Моя жена, мои дети, моя профессия морского офицера и хорошее здоровье — все это делает меня счастливым человеком».
Далее Нимиц пишет о том, как он добился успеха и как он доволен своей карьерой. Правда, кое о чем из того, что он написал, ему через короткое время пришлось пожалеть. Вскоре после того как его слова «мой третий и последний ребенок» появились в книге, все его друзья узнали, что скоро появится четвертый, и ему пришлось услышать по этому поводу немало острот от его сослуживцев. Мэри Мэнсон Нимиц родилась 17 июня 1931 года.
Появление Мэри в точности совпало у Нимица с очередной сменой места службы. Его назначили командовать приблизительно тридцатью пятью выведенными в резерв законсервированными эсминцами[35] на базе в Сан-Диего. 16 июня 1931 года семья Нимицев переехала из квартиры в Сан-Диего на «Ригель», плавучую базу, пришвартованную к бездействующим эсминцам. С этого дня она должна была служить одновременно флагманским кораблем для кэптена Нимица и жильем для его семьи.
«Ригель» оказался красивым и удобным жилищем, потому что жена предыдущего командира наняла для переделки жилых помещений профессионального декоратора. У Нимицев была отдельная кровать, а детям пришлось спать в корабельных койках с занавесками. Спальней Чета стала штурманская рубка. Обслуживающий персонал состоял из повара, стюарта и двух помощников повара.
Элегантность апартаментов несколько портили бельевые веревки над палубой, на которых обычно висели подгузники и прочее белье Мэри.
Серьезную проблему представляли крысы. Им каким-то образом удавалось пробираться на борт, несмотря на специальные щитки-«крысооотбойники» на швартовых тросах. В результате судно приходилось периодически окуривать, после чего крысы дохли прямо в помещениях, таким образом серьезно, хотя и временно, нарушая комфорт плавучего жилища. В качестве нового средства устрашения крыс Нимицы переманили жившую на базе кошку по имени Сувенир. Она оказалась не особенно удачливой охотницей, зато как-то раз отличилась, родив семерых котят под столом во время званого обеда.
Старшие дети были просто в восторге от нового дома, а Чета больше всего радовали котята. Чет и Нэнси с гордостью переводили своих друзей с палубы на палубу до самого последнего эсминца или приглашали покататься на катерах, поднимаемых из воды на берег по рельсам. В таких экспедициях их часто сопровождала постаревшая Полли. Собака имела смущавшую всех привычку отрывать от днищ кораблей то, что Кейт называла «очень, очень дохлые устрицы» и прятать эти раковины в жилых помещениях «Ригеля», где они распространяли чудовищную вонь.
Любимым развлечением Нэнси стали походы в механический цех или плотницкую мастерскую, где она проводила большую часть своего времени. Рабочие с радостью ее принимали, и, к тревоге матери, она стала весьма ловко обращаться с инструментами. Однажды, когда миссис Нимиц гуляла по базе с Мэри, один из старшин, думая обрадовать ее, встал и с энтузиазмом отрапортовал: «Знаете, мэм, Нэнси владеет ацетиленовой сваркой лучше, чем кто-либо в мастерской*. Миссис Нимиц сухо ответила: «Просто замечательно».
Как-то раз Нэнси дали филиппинский кинжал с тяжелым лезвием и легкой ручкой, замечательно приспособленный для метания, но стальные палубы и стальные переборки «Ригеля» не слишком подходили для подобных развлечений. Оглядевшись вокруг, Нэнси натолкнулась на деревянный ящик — холодильник, стоявший возле кухни. Превосходно! Кинжал входил в стенку ящика так хорошо, как только можно было пожелать. Нэнси несколько раз приходила к ящику пометать кинжал и уходила страшно довольная. И вот наступил день адмиральской проверки. Кэптен Нимиц произвел предварительный обход судна, чтобы удостовериться, что все в порядке, и натолкнулся на ящик, изуродованный бесчисленными проколами.
— Кто это сделал? — гневно спросил он.
Моряки, стюарт, поварята — а они все обожали Нэнси — всем видом выражали неведение. Все, включая повара, настаивали на наименее правдоподобном варианте — на том, что они никогда не замечали «эти странные отверстия» прежде. У Нимица все же были определенные подозрения и, когда Нэнси пришла домой, он сказал: «Пошли со мной» и отвел ее к морозильнику.
— Это ты сделала?
— Да.
— По-твоему, это умно? — И ушел. Ни наказания, ни выговора. «Это было намного лучше, чем какая-нибудь тирада, — вспоминала Нэнси, — Эта фраза прозвучала почти презрительно. Как можно быть настолько глупым? Как мой собственный ребенок мог быть настолько глуп?»
«Он очень строгий, — заметил один из кухонных работников с “Ригеля”.— но этим деткам у него и убийство сойдет с рук». На самом деле Нимиц просто предпочитал влиять на поведение детей, беседуя с ними, и часто они спорили с ним. Для матросов, воспитанных в другой атмосфере, это выглядело как грубая непочтительность, но Нимиц, уважая интеллект детей, признавал их право на дебаты. Конечно, были определенные пределы, и они об этом знали, и когда пределы превышались, кэптен начинал свои увещевания с такой преамбулы: «Неужели у вас, дети, нет никакого уважения к родителям?» Ругая Чета, он начинал так: «В Аннаполисе тебе не разрешат…» или «В Аннаполисе тебе придется..».
Однажды за столом кэптен нахмурился и прочистил горло. Очевидно, детям грозил очередной выговор. Прежде чем он успел начать, Чет спросил ясным голосом: «Ну и что это будет на сей раз, папа?»
«Что ты имеешь в виду?»
«В Аннаполисе…» или «Неужели у вас, дети, нет никакого уважения к родителям?».
Кэптен пытался выглядеть строгим, но миссис Нимиц чуть не лопнула от смеха. Нимиц поворчал немного, потом тоже расхохотался, и, к возмущению матросов, вся семья хохотала во все горло. Ни одному Нимицу, пусть даже и кэптену, непозволительно было говорить такими избитыми фразами.
Старшие дети к этому времени поняли, что их родители были выдающимися фигурами в нескольких смыслах. Взять хотя бы то, что они никогда не ссорились. Дело было не в том, что они просто воздерживались от выяснения отношений в присутствии отпрысков. Просто Честер и Кэтрин достигли такого взаимопонимания и гармонии, что у них не было причины для препирательств. Также дети не могли не заметить то, что их отец никогда не повышал голос и всегда использовал вежливые слова, даже когда он хотел выразить сильное недовольство. И он никогда ни при каких обстоятельствах не ругался и все же мог поставить злодея на место с помощью слов — причем делал это лучше, чем другие — с помощью злости и ругательств.
Нимиц использовал непристойные выражения только в качестве изюминок в многочисленных рассказах, которые он собрал, а иногда и сам придумывал, чтобы иллюстрировать какие-нибудь скучные объяснения или чтобы развлечь друзей. Он был замечательным рассказчиком, и во время Второй Мировой войны его неисчислимые истории — применительно к любой жизненной ситуации — прославились на весь Тихий океан.
Будучи в Сан-Диего, Нимицы возобновили многие из своих старых знакомств, и их светская жизнь была настолько богатой, насколько позволяло присутствие маленькой Мэри. Кэптен Нимиц по своей старой привычке много гулял. Излюбленным его спутником в пеших прогулках был кэптен Раймонд Спрюэнс, который тогда был начальником штаба командующего эсминцами Разведывательного флота. Спрюэнс был таким же большим любителем пройтись, как Нимиц. Они вдвоем часто шли пешком до Сан-Маркос-авеню и заходили к их общему другу коммандеру Джеймсу Файфу, который потом отвозил из обратно на базу.
Кульминацией светской жизни 1931–1932 года в Сан-Диего стал костюмированный бал 11-го военно-морского округа. Заправляла балом миссис Томас Джоунс Сенн, жена командующего округом, строгая достойная дама со внешностью императрицы, «идеальная адмиральская жена», как говорила миссис Нимиц.
Кейт, учившаяся на первом курсе в университете Калифорнии в Беркли и приехавшая погостить домой, согласилась посидеть с Мэри. Кэптен и миссис Нимиц оделись для бала и пообедали перед выездом.
— Я хочу, чтобы вы знали, — сказал Нимиц, — это — мой парадный мундир времен обучения в Академии; я только пришил новые золотые галуны. Не думаю, что многие кэптены смогли бы влезть в свой парадный мундир гардемарина.
— Это замечательно, — сказала Кейт, и ее родители отправились на бал. Мэри тут же заснула. Кейт долго сидела, читая детектив, и наконец начала клевать носом. Ее разбудил звук приближающихся шагов по палубе «Ригеля». «Когда они подошли к каюте, я услышала, как хихикает мама, — рассказывала Кейт. — Они вбежали внутрь, и папа пошел прямо через столовую в спальню, а у мама смеялась так, как будто у нее настоящая истерика. Я спросила: «Что случилось такого смешного?» Мать едва смогла успокоиться и рассказала мне, что госпожа Сенн в начале бала уронила лорнет, а отец наклонился, чтобы подобрать его, и его брюки лопнули по шву сзади. Остальную часть вечера он простоял у стены. Ну, в общем, у него хорошее чувство юмора, и на следующее утро он и сам счел это довольно забавным и за завтраком сказал матери: «Я собираюсь позвонить госпоже Сенн и сказать ей, что этот жест галантности стоил мне 90 долларов»».
Осенью 1931 года Чет поехал в Аннаполис, где он поступил в Севернскую школу, чтобы повторить математику перед вступительными экзаменами в Военно-морскую академию. После успешной сдачи экзаменов он был приведен к присяге летом 1932 года. Кейт уехала в университет, а Нэнси большую часть дня была в школе. На полупустом «Ригеле» наступила непривычная тишина. Не было даже Полли — она умерла, не перенеся астмы. Как настоящая собака моряка, она была вынесена на палубу, и ее тело было предано морю.
Кэптен Нимиц провел еще один год, нянчась с выведенными в резерв эсминцами. Из всех этапов его карьеры именно тогда ему было труднее всего «интересоваться делом… так глубоко, как это только возможно». Облегчение наступило в конце лета 1933 года, когда ему приказали принять командование новым тяжелым крейсером «Огаста» и перевести его в Шанхай, где «Огаста» должна была стать флагманским кораблем Азиатского флота. Он был счастлив снова выйти в море и возвратиться в ту западную часть Тихого океана, где он счастливо служил в юности, но новое назначение вызвало осложнения и разлад в его семье.
Миссис Нимиц, намереваясь присоединиться к мужу на востоке, быстро съездила в штат Массачусетс, чтобы навестить сестру, которая только что перенесла операцию, и впервые показать Мэри ее тезке, бабушке Фримэн. Чет, возвращаясь в Военно-морскую академию после летнего отпуска, сопровождал мать на восток до Чикаго, затем в одиночестве вернулся в Аннаполис. Прощание было печальным, так как Чет знал, что он не сможет приехать к родителям на восток. Кейт смогла присоединиться к ним только в июне следующего года, когда она получила диплом университета Калифорнии. Таким образом, подобно всем семьям моряков, Нимицам пришлось снова пережить длительную разлуку; в большинстве «сухопутных» семей такое случается лишь однажды или дважды в жизни.
Миссис Нимиц, после поездки на Восточное побережье, встретилась с мужем и дочерью в Беркли. После этого кэптен поспешил в Бремертон, штат Вашингтон, где 16 октября 1933 года на верфи Пьюджет-Саунд он принял командование крейсером. «Огаста» считалась счастливым кораблем, и на ней всегда служили удачливые командиры. Нимиц, будущий главнокомандующий Тихоокеанским флотом, ее третий командир, сменил на этом посту кэптена Джеймса О. Ричардсона, будущего главнокомандующего Американским флотом, а первым командиром был кэптен Ройал Ингерсолл, ставший позднее командующим Атлантическим флотом. Нимиц сменил Ингерсолла раньше срока, потому что у последнего кто-то в семье тяжело заболел и по его просьбе его перевели служить на корабль, базирующийся в американских территориальных водах.
Когда Нимиц принял командование «счастливой» «Огастой», удача стала ей понемногу изменять. На ней только что почти на 100 % сменилась команда, включая всех офицеров, из прежнего экипажа остались только пятеро лейтенантов. Большинство новых офицеров прибыли сразу после длительной береговой службы; лишь шестой лейтенант, Джеймс Т. («Юниор») Лэй, по собственному желанию перешел с крейсера «Портленд», потому что хотел служить на востоке.
Перспективы самого крейсера были не слишком радужные. Он только что подвергся ускоренному капремонту (два месяца вместо обычных трех). Пробное плавание или испытания даже не планировались; было назначено только несколько дней испытательных пробегов, и после этого корабль направился в Китай, где не было надлежащих средств для обслуживания корабля. Выглядел крейсер, как обычно бывает после ускоренного капремонта, весьма потрепанным, вся краска в местах замены трубопровода была покрыта сальными отпечатками рук. Бурное 21-дневное плавание по дуге большого круга от Сиэтла до Шанхая также не слишком способствовало улучшению состояния корабля или повышению компетентности ее команды.
Утром 9 ноября «Огаста» встала на якорь на реке Вампу, у Шанхая. Были должным образом выполнены все положенные приветствия и церемонии. Затем с тяжелого крейсера «Хьюстон», предыдущего флагманского корабля, стоявшего поблизости, начал перемещаться штаб главнокомандующего Азиатского флота вместе со своим имуществом. В 5:00 пополудни 14 ноября командующий поднял свой флаг на «Огасте». Это был адмирал Фрэнк Б. Апхэм, способный и уважаемый офицер, прозванный «Коротышка Апхэм» из-за его небольшого роста. Четыре звезды, которые были у него на погонах, отражали только временный ранг, позволявший ему общаться, социально и профессионально, с другими командующими на востоке, большинство которых были британцами. Фактически флот адмирала Апхэма состоял только из его флагманского крейсера, эскадры эсминцев, эскадры субмарин, нескольких вспомогательных судов и некоторых канонерских лодок. Значительная часть американских военных кораблей находилась в портах Западного побережья США, в составе того, что все еще называлось просто Американским флотом.
Вновь прибывшие на борт «Огасты» (приблизительно сто офицеров и матросов) быстро начали изводить экипаж «Огасты» оскорбительными сравнениями с «Хьюстоном» относительно быстроты проведения процедур, эффективности работы и чистоты. Офицеры «Огасты» поклялись заставить штабных взять свои слова обратно, но понимали, что для этого потребуется некоторое время. Тем временем они узнали один из секретов команды «Хьюстона», с помощью которых они поддерживали корабль в безупречном состоянии. Офицеры штаба использовали местную рабочую силу. Наемные рабочие полировали и чистили стальные палубы, до блеска отдраивали медные трубопроводы и делали уборку в труднодоступных местах. Самое удобное во всем этом было то, что рабочая сила ничего не стоила. Китайцы работали в обмен на корабельный мусор — он содержал различные вещи и материалы, которые они могли использовать или продать. Конечно, эксплуатируя иностранную рабочую силу на борту военного корабля, офицеры «Хьюстона» нарушали законы Соединенных Штатов и бросали вызов должностным инструкциям. Это было просто возмутительно… — и офицеры «Огасты» решили при первой же возможности поступить точно так же.
Функция флагманского корабля Азиатского флота заключалась в плавании вдоль побережья Китая, и «демонстрации флага», то есть крейсер должен был посещать порты, производить салюты, а команда крейсера — поддерживать контакт с местными должностными лицами и с офицерами иностранных кораблей. Как правило, корабль находился у Шанхая весной и осенью, у Манилы зимой и у Цындао летом.
Семьи женатых офицеров вообще двигались вместе с флагманским кораблем, но миссис Нимиц действовала по своему плану. Поскольку в Цындао иностранцам было дорого жить, а в Шанхае чрезвычайно жарко в июле и августе, они с дочерьми провели лето 1934 года в небольшом городе Унзэн в Японии, в холмах за Нагасаки. Зимой 1934–1935 года миссис Нимиц оставалась в Шанхае, чтобы не забирать Нэнси из шанхайской американской школы, где она хорошо освоилась. Когда «Огаста» и миссис Нимиц оказывались в одном и том же порту, кэптен Нимиц жил частично на плаву, частично на берегу с семьей. Он много играл в теннис и вел активную светскую жизнь. Больше всего Нимицы любили принимать у себя младших офицеров, большинство которых было холостяками, и угощать их обедом. Миссис Нимиц баловала их так же, как студентов ее мужа в университете Калифорнии.
Под командованием кэптена Нимица «Огаста» быстро превратилась из неряшливого корыта в великолепный сверкающий крейсер. Свидетели ставят превращение корабля в заслугу непосредственно Нимицу, хотя он, конечно, не достиг бы этого без способного экипажа. Однако и команда также была в какой-то мере созданием Нимица, поскольку он всегда без колебаний заменял офицера или матроса, который не соответствовал занимаемой должности, и у него были друзья в Вашингтоне, которые следили, чтобы взамен он получал таких людей, которые были ему нужны. Нимиц дал подчиненным понять, что он хочет, чтобы каждый член экипажа старался изо всех сил. Он не высказывал свои пожелания при всех. Он знал всех офицеров поименно и свои просьбы передавал индивидуально каждому офицеру, а через офицеров обо всем узнавали и матросы. Это делалось не ради Нимица, и даже не ради корабля или флота, но прежде всего ради самих людей, их гордости и реализации всех их возможностей.
Стремясь довести корабль и команду до совершенства, Нимиц сначала направил все усилия на работу с младшими офицерами, в особенности с шестью лейтенантами. Все они закончили Военно-морскую академию в 1931–1932 годах и, по крайней мере только что, отслужили более года на море. Нимиц был настроен как можно быстрее сделать из них квалифицированных мореплавателей и высококлассных дивизионных офицеров.
Принцип плана обучения Нимица состоял в том, чтобы возложить на каждого самую большую ответственность, какую он сможет выдержать. Часто это была гораздо большая ответственность, чем та, на которую рассчитывал сам человек. Повышая компетентность своих младших офицеров, он мог возлагать на них обязанности, которые выполняли их непосредственные начальники; последние, таким образом, выполняли какую-нибудь еще более ответственную работу до тех пор, пока сам он наконец не мог ограничить свои собственные задачи общими вопросами командования, административной работы и проведением церемоний, то есть тем, что только он, как командир, мог выполнить. Нимиц всегда твердо придерживался того правила, что он никогда не должен делать ничего, что могли сделать его подчиненные, а кораблевождением он должен заниматься в самую последнюю очередь. «Управление судном, — говорил он, — это работа младших офицеров».
В первые дни службы на Китайской станции Нимиц время от времени приказывал бросить за борт ящик, а затем требовал, чтобы младшие офицеры под его личным наблюдением самостоятельно развернули корабль и подвели его к этому ящику как к причалу. Во время этих маневров он никогда не повышал голос. Если офицер делал совсем уж грубую ошибку, он мог сказать: «Ну, на Вашем месте я сделал бы это вот так».
Затем он переходил от условностей к реальным действиям. Он вел строгий учет и следил за тем, чтобы каждый из младших офицеров имел опыт самостоятельного управления кораблем при входе в гавань и выходе из нее. Любой из них мог услышать, как его называют по имени по внутрикорабельной связи и приказывают подняться на мостик. Там Нимиц мог сказать: «Мистер такой-то! Возьмитесь за штурвал и дайте полный вперед» или «Примите управление кораблем и поставьте его на якорь».
Однажды, при входе в гавань, лейтенант Одэйл Д. («Мадди») Уотерс перепугался и не сумел своевременно снизить скорость. В результате, чтобы остановить корабль, пришлось давать полный задний ход и выпустить 90 фатомов якорной цепи, а затем выбирать якорь-цепь до 60 фатомов. Кэптен Нимиц молчал, пока крейсер не остановился. Потом он сказал:
— Уотерс, Вы знаете, что Вы сделали неправильно, не так ли?
— Да, сэр, конечно, знаю. Я шел слишком быстро.
— Ну и прекрасно! — сказал Нимиц, и на этом разговор закончился.
Даже когда Нимиц ошибался сам, он превращал эти ошибки в уроки для своих офицеров. Однажды при сильном, порывистом ветре «Огаста» подошла вплотную к стоявшему на якоре танкеру «Пекос». Плавание крейсера только начиналось, на борту не было достаточно опытных офицеров, и в сложившейся ситуации Нимицу оставалось лишь самому взяться за штурвал.
«Нимиц, как всегда, пришвартуется безупречно», — заметил помощник командира лейтенант Э.М. («Томми») Томпсон старшему боцману.
«Все швартовые концы были наготове, — вспоминал Томпсон, — но ветер внезапно переменился, толкнув “Огасту” в обратную сторону, и крейсер на полном ходу налетел на “Пекос”. Высокий, выдающийся вперед нос «Огасты» снес мостик и шлюп-балки танкера. Нимиц крикнул с мостика: “Отдать все концы, я отхожу”.
Слегка потрясенный произошедшим, я крикнул в ответ так, что звук разнесся эхом по всему кораблю:
— Кэптен, Вы не сможете сделать это — якорь воткнулся в “Пекос”.
— И что же Вы предлагаете? — с сомнением спросил командир.
— Позвольте мне усилить натяжение на тросе номер 3,— ответил я.
— Давайте, — последовал быстрый ответ.
Я натянул трос номер 3, и, возможно, благодаря небольшому изменению ветра и не без Божьей помощи, “Огаста” освободилась, к нашему облегчению и изумлению. Не успели мы толком закрепить швартовые концы по бортам, когда командир прислал за мной.
— Томпсон, что я делал неправильно? — спросил он резким тоном.
— Ну, сэр, — ответил я, — Вы были слишком самонадеянны и недооценили воздействие ветра на корабль, испытывающий небольшую качку.
— Правильно, — согласился он. — Теперь, Томпсон, скажите, что я должен был сделать?
Стараясь среагировать очень быстро, я ответил:
— Вероятно, самое безопасное, что можно было бы сделать, сэр, — пройти вперед, отдать якорь по правому борту и слегка подать назад.
— Правильно, — сказал кэптен Нимиц, тыча в меня пальцем, — и никогда не забывайте это, Томпсон!»
Кэптен Нимиц начал проводить артиллерийские учения вскоре после того, как его крейсер достиг Манилы. Для упражнений «Огаста» прошла в залив Сулу, а оттуда — в Южно-Китайское море, где можно было практиковаться в стрельбе как из зениток, так и из орудий главного калибра. На борту имелось специальное записывающее оборудование для последующего анализа стрельб. Нимиц был одним из немногих американских командиров того времени, которые настаивали на целесообразности проведения наряду с дневными ночных учебных стрельб. Из-за недавнего прибытия «Огасты» на восток и планов будущего ее использования команде пришлось осваивать два летних цикла обучения артиллерийскому делу в сжатые сроки. Тем не менее она выиграла призовые стрельбы в 1934 году.
Команда «Огасты» также победила в соревнованиях по легкой атлетике среди команд крейсеров. Нимиц с самого начала поощрял занятия офицеров спортом и следил за тем, чтобы организовывались команды по различным видам спорта. Одна команда даже научилась играть в регби и бросила вызов британцам в их же собственной игре. И команда «Огасты» победила. Сам Нимиц любил теннис и часто играл с подчиненными, для пользы их и своего собственного здоровья.
Кэптен Нимиц не был бы самим собой, если бы не замечал и не использовал способности подчиненных. Например, когда он узнал, что «Юниор» Лэй был награжден именным секстаном в Военно-морской академии за лучшие результаты по навигации, он тут же сделал его помощником штурмана. Лейтенант Дж. Уилсон («Билл») Левертон, будучи дежурным по кораблю, отослал горниста спать и ради куража протрубил вечернюю зорю и отбой самостоятельно. Это было виртуозное исполнение, поскольку Левертон играл на горне еще тогда, когда был бойскаутом. Ему в свое время даже поручили играть сигналы на могиле неизвестного солдата в Вашингтоне. Нимиц послал за Левертоном. «Вы — прекрасный горнист! — сказал он. — Это я Вам говорю как командир. Остальные горнисты здесь не настолько хороши. Я даю Вам месяц, чтобы они достигли Вашего уровня».
«Вот так, черт побери, — вспоминает Левертон, — я должен был собрать вместе всех горнистов (там их было всего трое или четверо) и заниматься с ними каждый день. Ну и шумное это было занятие, скажу я вам! Нас начали прогонять все дальше и дальше к корме, и довольно скоро мы стали заниматься в румпельном отделении. Каждый день в течение часа я занимался с этими чертовыми горнистами».
В портах Нимиц устроил ряд семинаров, чтобы его офицеры больше узнали о Китае. Офицеры собирались в кают-компании «Огасты», чтобы прослушать лекции, за которыми следовало обсуждение. Среди лекторов, приглашенных Нимицем, был Нельсон Джонсон, министр правительства Соединенных Штатов и позже первый американский посол в Китае, Джулиан Арнольд, коммерческий атташе посольства США, и министры просвещения и финансов Китайской республики, они оба владели английским.
Эти семинары, которые были собственной идеей Нимица и не проводились на других кораблях, пробудили в офицерах «Огасты» такой интерес к Китаю, что большинство из них провело отпуска, путешествуя в глубь страны. Многие, включая адмирала Апхэма и Нимица вместе с семьями, посетили Пекин. Некоторые офицеры доехали до Харбина в Маньчжурии и возвратились на крейсер через Корею пароходом.
В июне 1934 года «Огаста» нанесла официальный визит в Японию. Крейсер прибыл в Йокогаму 4-го числа. Множество салютов было дано в тот день: в честь японского легкого авианосца «Хосю» салютовали 17 залпами, в честь японского линейного корабля «Хиэй» — 21 залпом, в честь адмирала Осами Нагано — 17 залпами, и 17-ю — в честь французского крейсера «Примоге». На все выстрелы «Огасты» последовали такие же ответные салюты.
Прибытие «Огасты» в Токийский залив совпало со смертью адмирала флота Того, победителя российского флота при Цусиме в 1905 году. Нимиц при первом посещении Японии встречался с Того и позже не уставал им восхищаться. В день общественных похорон, 5 июня, несколько иностранных военных кораблей в Токийском заливе направили делегации на берег для участия в процессии. «Огаста» послала группу самых представительных матросов и морских пехотинцев, все — ростом по шесть футов. В заливе иностранные корабли приспустили флаги — своих государств и японские. Все по очереди, через минутный интервал произвели 19 залпов в честь умершего адмирала. Апхэм и Нимиц присутствовали на церемонии на берегу. На следующий день они участвовали в восточных похоронных обрядах в доме Того. Это был простой дом с пятью комнатами в лесу под Токио.
Однако в тот день спокойствие Нимица было серьезно потревожено. Китай прислал корабль «Нинь-Хай», который под флагом контр-адмирала вошел в Токийский залив. Они с «Хиэй» должным образом обменялись приветственными залпами, но атмосфера была напряженной, поскольку все знали, что Китай и Япония — враги, соблюдающие временное перемирие в необъявленной войне. Когда «Нинь-Хай» проходил по заливу, «Огаста» произвела приветственный салют из 17 залпов. После первого залпа, как требовала традиция, на мачте «Огасты» должен быть поднят флаг приветствуемого государства. Офицеры, взглянув вверх, были ошеломлены, увидев не китайский, а японский флаг. На его крае по трафарету вроде бы было написано «китайский» (это был производственный брак), но сигнальщику и дежурному офицеру все равно не было никакого оправдания в том, что они умудрились перепутать восходящее солнце флага Японии с разноцветными полосами китайского флага, который они видели каждый день в Шанхае на множестве судов и зданий.
Как только приветственный салют из 17 залпов был произведен, тут же начался следующий, уже с китайским флагом. Но неприятность уже произошла. И японцы, и китайцы были оскорблены, и «Огасту» подняли на смех на всех кораблях в заливе. На «Хиэй» и «Нинь-Хай» были посланы офицеры «Огасты», чтобы принести извинения и объяснить ошибку.
Нимиц был известен своим спокойствием, но это было уже слишком даже для него. Он немедленно послал за связистом и дежурным офицером, первым лейтенантом Стюартом Макафи, и, против обыкновения, высказался о них и об их глупости в отборных выражениях, которые разносились по всему кораблю. Он прогнал их с мостика, отдавая приказы, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не могли быть выполнены. Вскоре лейтенант Макафи подал рапорт о переводе в Резервный корпус. «Я тогда правильно поступил, — говорил Макафи позже, — потому что иначе, я думаю, кэптен Нимиц просто бросил бы меня за борт».
13 июня по пути назад в Китай «Огаста» посетила японский порт Кобэ. По совпадению, в то же самое время гуда зашел лайнер «Президент Джонсон». На его борту была Кейт Нимиц, которая недавно закончила Университет Калифорнии и была на пути в Китай, чтобы присоединиться к матери и сестрам. На приеме на борту «Огасты» она встретилась с «Юниором Лэем», который к тому времени был младшим лейтенантом. Неизвестно, когда именно они успели произвести такое сильное впечатление друг на друга, и, конечно, никто не мог предполагать, что мисс Нимиц в конечном счете станет миссис Лэй.
«Огаста» достигла Цындао 18 июня. Вскоре кэптен Нимиц провел совещание, на котором разбирал различные нарушения и проступки. Один из подчиненных Мадди Уотерса, матрос третьего класса по имени Вулли, во время патрулирования берега был застигнут своим начальником в полураздетом виде на втором этаже кабаре, в квартире одной из девочек. Он был обвинен в нарушении формы одежды и в нарушении устава во время берегового патруля.
— Вулли, — сказал Нимиц серьезным тоном, — что Вы можете сказать в свое оправдание?
— Вообще-то, сэр, дело было так, — ответил Вулли с еще большей серьезностью. — Я был на береговом патруле, и когда шел по улице, чем-то прищемил мою форму и порвал ее. Я знаю, что когда заступаешь в береговой патруль, то должен быть полностью одет во всех смыслах, и рваная форма — это очень плохо для матроса в береговом патруле. Эта молодая леди — моя подруга, и она предложила мне зайти в ее комнату, чтобы зашить дыру. Вот почему я был там без форменного джемпера. Она зашивала его, и именно поэтому я и был там.
«Кэптен Нимиц едва мог удержаться от смеха, — вспоминал Уотерс, — но было видно, что он считает это очень находчивым ответом, и, желая вознаградить матроса за хорошую историю, он снял обвинение».
Далее ждал своей участи один из подчиненных лейтенанта морской пехоты Льюиса Паллера. В подобных случаях рядом с обвиняемым всегда стоял его начальник-офицер. Он мог в случае чего мог замолвить слово за человека, сказать что-нибудь вроде: «Командир, этот человек, который был обвинен в том-то и том-то, хорошо работает. На него можно положиться в плавании. Он иногда попадает в переделки на берегу, но вообще он ведет себя безукоризненно и на корабле просто незаменим».
Подчиненный Паллера провинился в том, что спал на вахте. Нимиц спросил, есть ли у Паллера какие-нибудь комментарии. К удивлению Нимица и всех остальных, Паллер выпалил: «Конечно, есть, командир. Избавьтесь от этого сукина сына. Он — не моряк, если он спит на вахте. Я больше не хочу его видеть».
Этот неожиданный ответ не оставил Нимицу иного выбора, кроме как отдать морского пехотинца под трибунал. Лейтенант Паллер был третьим по счету командиром морской пехоты «Огасты» в течение командования Нимица — предыдущие два были разжалованы за профессиональную непригодность. Он завоевал доверие Нимица, который позже говорил: «Работа лейтенанта Паллера на борту этого корабля была безупречна». Позже он завоевал известность на Гуадалканале как полковник «Чести». Паллер и наконец ушел в отставку в звании генерал-лейтенанта. Он был одним из самых прославленных морских пехотинцев в истории этого рода войск и героем биографического романа Берка Дэвиса «Морской пехотинец».
Осенью 1934 года «Огаста» предприняла поход в Австралию для того, чтобы присоединиться к гражданам Мельбурна в праздновании столетия города. Во всех портах, посещенных крейсером, — Сиднее, Мельбурне, Фримантле — гостеприимство достигло таких фантастических размеров, что Нимицу пришлось отправить в кают-компанию записку, в которой он просил офицеров принимать как можно меньше приглашений. В свободное от исполнения служебных обязанностей время каждый из них совершал по четыре светских визита в день.
Обратный путь «Огасты» пролегал мимо Нидерландской Ост-Индии. Корабль заходил на Яву, Бали, Целебес и Борнео, а оттуда направился через южные Филиппины к Маниле и прибыл туда 23 декабря. Перед смотром, состоявшимся несколько дней спустя, офицеры на кораблях и береговых базах в районе Манильской бухты предсказывали, что «Огаста» после такого длительного похода будет грязной, и общее состояние корабля будет признано неудовлетворительным. Вместо этого «Огаста» получила наивысшие оценки по всем показателям.
Той зимой экипаж «Огасты» снова занял первые места в легкой атлетике и артиллерийском деле. Корабельным плотникам пришлось построить специальный ящик, чтобы было где держать все награды. Уотерс сказал: «Мы были первыми во всем, за что брались. Мы были на самой вершине. «Огаста» была великолепным кораблем, и на ее борту находилась опытная команда». Вице-адмирал Ллойд М. Мастин, вспоминая много лет спустя свое плавание с Нимицем, добавлял: «Я думаю, можно без преувеличения сказать, что вся команда «Огасты», от офицеров до последнего поваренка на камбузе, отличалась высокой нравственностью, достоинством и компетентностью».
В Шанхае миссис Нимиц и ее дочери жили во французской концессии. Поскольку у маленькой Мэри была добросовестная китайская няня — «ама», миссис Нимиц могла посвятить себя живописи. Нэнси училась в американской школе. Кейт посещала занятия в женском институте коммерции Фармера. Ее мать была убеждена в необходимости этого образования. Она любила повторять, что «праздность — корень всех несчастий».
Как всегда, кэптен Нимиц и его жена вели постоянную переписку. Поскольку плавание Нимица на «Огасте» должно было закончиться весной 1935 года, они решили послать Кейт и Нэнси назад в Соединенные Штаты, к бабушке и дедушке в Массачусетс, с тем чтобы Нэнси могла не прерывать второй семестр учебы в школе. Девочки покинули Шанхай в середине февраля 1935 г. на борту лайнера «Президент Пирс». «Огаста» прибыла в Шанхай в марте. Нимицы решили возвращаться в Соединенные Штаты на лайнере «Президент Линкольн».
В вечер перед отъездом Нимица офицеры «Огасты» арендовали целый клуб в Шанхае, чтобы устроить Нимицу прощальный вечер. Был обед, были танцы, но прежде всего было произнесено множество благодарственных речей в честь отбывающего командира. Нимиц не ожидал таких эмоциональных проводов и даже прослезился. Мадди Уотерс говорил: «Это было одно из самых величественных мероприятий, на которых я когда-либо присутствовал».
На следующий день, 12 апреля 1935 года, команда «Огасты» была собрана на квартердеке. В 13:30 кэптен Гигакс официально сменил Нимица на посту. Когда Нимиц начал спускаться по трапу, он был удивлен и восхищен, увидев, что его ожидает вельбот с двенадцатью младшими офицерами в полной парадной форме — брюках с золотыми лампасами, эполетах и треуголках. Они были готовы доставить его вверх по реке к «Президенту Линкольну», на борту которого его ждали жена и дочь. Нимиц, провозглашенный почетным рулевым шлюпки, взялся за румпель, и вельбот двинулся по направлению к судну.
Когда вельбот достиг лайнера, кэптен настоял, чтобы гребцы закрепили лодку у трапа и поднялись на борт, чтобы выпить с ним. Отчалив от лайнера, они трижды салютовали своему прежнему командиру. Однако это не было их последней встречей с Нимицем. Он всю оставшуюся жизнь поддерживал этих молодых людей, и ему доставляло удовольствие способствовать их продвижению по служебной лестнице. Некоторые из них позже снова служили с ним; кое-кто дослужился даже до адмирала. Все они при любой возможности заходили к Нимицам, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Для Честера и Кэтрин некоторые из них стали почти сыновьями.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.