«Гамлет» и традиции русской поэзии

«Гамлет» и традиции русской поэзии

В заметке о «Гамлете» Пастернак подчеркивает значение ритма для содержания драмы: «Ритм Шекспира – первооснова его поэзии. Размер подсказал Шекспиру часть его мыслей, слова его изречений. Ритм лежит в основании шекспировских текстов, а не завершительно обрамляет их <…> Явственнее всего этот ритм в “Гамлете”…»

Это пастернаковское замечание о тексте Шекспира особенно интересно в связи с тем, что по замечанию американского стиховеда Кирилла Тарановского[169], ритмическая форма нашего стихотворения – пятистопный хорей с рифмой ЖМЖМ – связывает его с традицией русской медитативной лирики, восходящей к лермонтовскому «Выхожу один я на дорогу…», за которым последовали Тютчев – «Вот иду я вдоль большой дороги…» и Блок – «Выхожу я в путь, открытый взорам…» («Осенняя воля», 1905). Незадолго до Пастернака к этой традиции обратился Исаковский в своей знаменитой «Катюше». Ритмическое сходство с Лермонтовым позволяет в биноклях на оси увидеть свет звезд, а также связать размышления лирического героя о судьбе и смерти еще и с «Фаталистом», где Печорин также размышляет, глядя на звезды. Но не менее продуктивным для понимания содержательной связи гамлетовского ритма с поэзией предшественников Пастернака нам представляется сопоставление с ранним лермонтовским стихотворением 1832 года, также написанным пятистопным хореем «К*» («Мы случайно сведены судьбою…») 1832 года – «…Я рожден, чтоб целый мир был зритель / Торжества иль гибели моей…» Здесь уже основная тема «Гамлета» – театральная гибель на сцене связывается помимо Блока еще и с сугубо романтическим манифестом о назначении поэта.