НАПРАВЛЕНИЕ — РИМ
НАПРАВЛЕНИЕ — РИМ
Между мной и моим спутником возникли серьезные разногласия. Мы спорили, куда двигаться дальше. Я во что бы то ни стало хотел ехать в Рим, но в конце концов уступил трезвым доводам моего оппонента.
«После фиаско у англичан, — думал я, — кто может поручиться, что и в Риме меня не ожидает такой же прием?» Кроме того, на пути из Граца в Италию мне предстоял опять-таки нелегальный переход государственной границы через один из высокогорных перевалов среди вечных снегов на высоте почти три тысячи метров, а перевалы строго охранялись.
— Зачем рисковать? — убеждал меня Карой. — В Поккинг мы доберемся куда проще. Та часть Австрии и Бавария — это уже американская зона. А родители моей невесты люди зажиточные, прокормят нас обоих. Оттуда, из Поккинга, вы свяжетесь по телефону с Римом и узнаете, ждут вас там или нет.
Взвесив все, я вынужден был согласиться. Решено, двинемся сначала в Баварию.
Если бы я задался целью описать наше путешествие, получилась бы целая книга. Волшебная красота природы, высоченные сосны и ели, стоящие зеленой стеной, пьянящий ароматный горный воздух, шустрые белки, скачущие по ветвям, полутораметровые муравейники, попадавшиеся здесь и там, неописуемой красоты горные потоки, то с шумом низвергавшиеся с высоких скал, то затихавшие в зеркальных запрудах, — все это очаровывало и восхищало.
Большую часть пути мы проделали пешком. Шли быстро, за десять дней добрались от Граца до самого Шердинга. По дороге мы не переставали любоваться природой. Она захватывала своей красотой, и казалось, помогала нам преодолевать трудности пути и невзгоды. Меня могут спросить, о каких невзгодах идет речь? А они были. К примеру, голод. Идти пешком по десять — двенадцать часов в день по малонаселенной местности, где за деньги ничего нельзя купить, и питаться из милости у жителей лесных хуторов или горных деревушек, дававших нам хлеб и молоко даром, дело нелегкое. Кроме того, в горах нас часто настигали ливни. Неопытные туристы, да еще в легкой одежде, мы вымокали до костей. В довершение всего оба мы были беглецами, не имевшими даже формального права на существование в «свободном мире».
В городке Лицен мы столкнулись с первым препятствием, и между мною и Кароем разгорелся спор. Этим препятствием оказалась горная цепь под названием Пирн. Местные жители сказали нам, что через перевал сейчас идти нельзя из-за угрозы схода снежных лавин. Оставался второй путь — через железнодорожный туннель, прорубленный сквозь толщу гор. Вот тут-то, в маленькой деревушке, расположенной у входа в туннель, мы и заспорили, идти нам или не идти через туннель.
Сторожевую будку мы обошли стороной без всяких приключений и в нерешительности остановились перед черным зевом огромного подземного коридора, похожим на пасть чудовища. Большая доска с надписями на нескольких языках, в том числе и на венгерском, коротко и ясно предупреждала о том, что по ту сторону туннеля начинается американская зона и по всем нарушителям границы огонь открывается без предупреждения.
Мы долго не могли договориться. Но потом решили: не сидеть же нам тут до страшного суда! И вот наконец мы двинулись к черному жерлу туннеля.
Длина туннеля под Пирнским хребтом невелика — всего пять километров, но они показались нам дорогой в ад. Не имея ни фонарика, ни спичек, вслепую, хватаясь за влажные каменные стены, мы брели по шпалам, нащупывая их ногами. Во многих местах по стенам струились невидимые ручейки, наполняя гулкую черную пещеру невнятным бормотанием. От этого пугающего бормотания и шороха падающих камешков можно было сойти с ума. Один-единственный раз нас догнал мчавшийся с дикой скоростью воинский эшелон. Испуганно прильнув к каменной стене, цепляясь за нее, только бы не попасть под колеса, мы, оглохшие от грохота, чуть не потеряли сознание.
Дорога в Дантов ад показалась бы нам увеселительной воскресной прогулкой в сравнении с тремя часами пути по этому проклятому туннелю. Мы не поверили своим глазам, когда впереди забрезжил наконец слабый свет, постепенно становившийся все ярче. Выход! Мы оба настолько измучились, что нам было уже все равно, подстрелят нас американские часовые или же оставят в живых. Нами владело только единственное желание, подавлявшее даже инстинкт самосохранения: поскорее выбраться из этого пекла.
Вопреки грозному предупреждению при выходе из туннеля мы не услышали ни единого выстрела; более того, американских часовых вообще нигде не было видно. Невдалеке какой-то крестьянин мирно махал косой на лугу. Вне себя от радости, мы сбросили свою мокрую одежду и растянулись на траве под ласковыми лучами солнца.
Перед нами открылся прелестный курортный городок — Шпиталь-ам-Пирн, как мы потом узнали. Его окружала заботливо ухоженная аллея для прогулок, с удобными деревянными скамьями. Среди гуляющей публики мы случайно встретили и нашего соотечественника — венгра, который дал нам несколько полезных советов на дальнейший путь. Человек этот попал сюда давно в качестве представителя венгерского национального банка. Он объяснил нам, что сопровождал вывезенный гитлеровцами венгерский золотой запас, большая часть которого хранится теперь у американцев здесь, неподалеку от этого городка.
Еще три дня пути пешком — и мы оказались почти у цели. Впереди лежал город Шердинг, отделенный от нас рекой Инн. Мост через реку охранялся американскими солдатами, поскольку американская зона Австрии здесь стыкалась с американской же зоной Баварии. Через этот мост мы и должны были перейти, но не имели ни малейшего представления, как это сделать. Посоветовавшись, решили искать брод и обратились за помощью к какому-то приличному на вид пожилому австрийцу. Это было нашей роковой ошибкой. То ли мы плохо поняли друг друга, то ли австриец просто решил донести на подозрительных иностранцев, во всяком случае, он указал нам тропинку, и мы легкомысленно пошли по ней.
Миновав небольшую рощицу, мы неожиданно вышли на обрывистый берег. Возле наших ног плескалась и пенилась разлившаяся после дождей река. У меня вдруг возникло предчувствие беды, и я не ошибся. На изгибе тропинки, петлявшей вдоль берега, мы увидели австрийского жандарма в форме, который быстро шел нам навстречу. Он уже заметил нас и махал рукой, подзывая к себе.
Признаюсь, у нас обоих мелькнула одинаковая мысль: нас двое, жандарм один. Если его убрать, мы сумеем переправиться через Инн даже вплавь, несмотря на разлив. А на том берегу прямо перед нами, как утверждал Карой, находился заветный Поккинг. Однако дело ограничилось только мыслями, так как ни один из нас не взял бы на душу грех утопить в реке ни в чем не повинного человека, даже если он жандарм. А тот, ни о чем, конечно, не подозревая, даже с некоторым сочувствием к задержанным препроводил нас прямехонько в кутузку при жандармском участке.
Полагаю, полезно объяснить, почему в Шердинге, находившемся в американской зоне оккупации, я сразу же не попытался сказать о себе правду, не потребовал связать меня с американским командованием, не раскрыл свое инкогнито. Возможно, меня удержал печальный опыт, полученный в Граце. Но все-таки я это сделал чуть позже, уже сидя в кутузке. Я был уверен, что австрийские жандармы-пограничники не посмеют мне отказать в свидании с американскими военными властями, и, кроме того, надеялся, что практичные американцы окажутся менее твердолобыми, чем их британские коллеги.
На первом же допросе я потребовал у жандармского офицера, чтобы меня передали в руки американской контрразведки. Офицер спросил, на каком основании я этого требую.
— На том, что я депутат венгерского парламента и участвовал в движении Сопротивления! — ответил я.
По сей день мне стыдно за мою тогдашнюю наивность.
Переводчицей оказалась женщина из венгерских швабов, выселенных из страны на запад, которая с первой же минуты отнеслась к нам враждебно.
— Что это такое — движение Сопротивления? Я не могу перевести того, чего не понимаю! — прошипела она.
— Партизан, понимаешь теперь? — отрезал я, употребив слово, ставшее международным.
— Партизан? Значит, вы убийца! — вскричала швабка и с ненавистью завопила: — Убийца, он убийца!
Мой спутник дергал меня сзади за пиджак, шепча в ухо:
— Ради бога, ни слова больше!
Я понял, что он был прав. После этого инцидента я уже не называл своего настоящего имени и был рад, что жандармский офицер отправил меня в камеру как Михая Беде. Что же касается моего требования передать меня представителю американской секретной службы, он обнадеживающе заверил:
— Будьте покойны, с ним вы еще встретитесь.
И действительно, такая встреча состоялась.
Два-три дня спустя меня привели в помещение, охранявшееся американскими солдатами в касках. Я оказался перед американским военным судьей. Судья, молодой человек в очках, с интеллигентным лицом, принадлежал к тому сорту американцев, которых в наши дни называют твердолобыми: с величайшим равнодушием к моей персоне он без всякого допроса отбарабанил по бумажке приговор:
— «За попытку совершить незаконный переход государственной границы — два месяца тюрьмы…»
Переводчика в зале не было, так что о содержании приговора мы узнали уже после окончания всей этой церемонии, когда трудно было что-нибудь изменить.
Вот так получилось, что меня, в то время почитателя буржуазно-демократических идей и свобод по-американски, так называемый «свободный мир» встретил на первых же порах двумя месяцами тюремного заключения.
Отсидев положенный срок, мы с Кароем вышли из тюрьмы и получили направление в Линц с правом поступления на работу. Ночлег нам был обеспечен: как перемещенные лица мы получили место в бывшей казарме. Там мы случайно встретились с земляком Кароя Тота, Кальманом Сабо, который помог устроиться нам обоим. Мы превратились в слесарей при военной мастерской, где ремонтировались американские тягачи.
Но этому предшествовало событие, потрясшее меня и, полагаю, родственников моего друга Михая Беде, по документам которого я жил.
Для того чтобы получить трудовые книжки и продовольственные карточки, нам пришлось зарегистрироваться на бирже труда. Мы просунули в нужное окошечко наши паспорта и, вооружившись терпением, стали ожидать своей очереди. Вдруг кто-то громко выкрикнул мое новое имя, один раз, другой… Делать было нечего, и я подошел к даме, которая меня звала.
— Вы Михай Беде? — спросила она.
— Да, я. — Мне не оставалось ничего другого, как ответить так, тем более, что я уже начал привыкать к своей новой фамилии.
— Прошу вас подождать.
С этими словами она скрылась за дверью, но через секунду дверь снова распахнулась, из нее стремительно выскочил молодой человек моего возраста и без всяких объяснений бросился мне на шею. По щекам у него текли слезы.
— Я Фердинанд, твой двоюродный брат! — повторял он с австрийским акцентом.
Давно я не испытывал такого неудобства, как в эту минуту. Мое смущение усилилось, когда мой новоявленный братец стал просить, чтобы я навестил их семейство, и более того, предложил переехать к ним на жительство, ибо его родители, то есть дядя и тетя Мишки Беде, будут счастливы дать приют племяннику после стольких лет разлуки.
Что касалось меня, то я отнюдь не чувствовал себя счастливым. Во-первых, мне было стыдно за обман, а во-вторых, эта неожиданная встреча могла окончиться для меня большими неприятностями. Хорошо еще, что милый братец Фердинанд ни разу в жизни не видел своего будапештского родственника, и разоблачить мнимого Мишку Беде могли только его почтенные родители.
К счастью для меня, мои «дядюшка и тетушка» проживали в деревушке на восточном берегу Дуная, которая входила в советскую зону. Это дало мне повод уклониться от столь любезного приглашения, а дату встречи с «родственниками» здесь, на этом берегу, я оттягивал под разными предлогами до тех пор, пока не сформировался транспорт из венгров, пожелавших возвратиться на родину.
Мы с Кароем Тотом уже решили к тому времени, что оба вернемся домой. Карою пришла в голову мысль, что найти себе жену можно и на родине. Что касается меня, то я полностью разочаровался как в наших западных союзниках, так и в Ференце Наде с его приближенными, которым было важно спровадить меня за границу, чтобы тем самым обезопасить себя. Что станет со мной в чужих краях, им было абсолютно безразлично. Впрочем, такое же безразличие они проявили ко мне и позднее.
Мне было обидно, что я должен здесь, на чужбине, прислуживать американцам, в то время как люди, руководители страны, которых я считал для себя примером, восседали в бархатных парламентских креслах и пребывали в довольстве. Я решил вернуться на родину, чтобы на примере своей судьбы предостеречь моих соратников и единомышленников, в добросовестности убеждений которых я не сомневался, веря, что все они являются жертвами не только трагического заблуждения, но и преднамеренного обмана. О последнем я уже начал догадываться.
Эшелон репатриантов, в котором я ехал, был битком набит венгерскими солдатами, допризывниками и угнанными на запад гражданскими лицами. Двигался наш поезд медленно, но все же добрался до цели. У границы Венгрии к американским солдатам, сопровождавшим эшелон, присоединились венгерские полицейские, наблюдавшие, чтобы люди не разбегались на промежуточных станциях. Эшелон следовал в сортировочный лагерь в Надьканижу, где предстояла проверка с целью выявления среди репатриантов военных преступников и врагов народа.
Мне отнюдь не улыбалась такая перспектива. Поэтому во время стоянки в городе Сомбатхей я незаметно покинул эшелон.
Учитывая, что за минувшие месяцы полиция уже могла обнаружить мое убежище в Заласабаре, а также не желая, чтобы и Карой Тот, мой верный попутчик, знал о месте моего пребывания, я направился в Залавар. Мне нравилось это уютное село, похожее на островок, возвышавшийся среди, тростникового моря на берегах реки Залы и озера Кишбалатон. Меня привозил сюда дядюшка Йожеф Сабо еще в мою бытность его гостем. Тут жили его близкие родственники Месароши и Кираи.
Во время своего первого визита к Месарошам я познакомился здесь с сельским учителем Хилартом Лантошем, удивительным человеком. Знаток местного края, всесторонне образованный историк, он был сыном батрака из соседней области Шомодь. Его любовь к детям и природный педагогический талант делали его похожим на героев романов Гардони. Он со страстью отдавался изучению природы, дневал и ночевал в своей маленькой сельской школе, воспитывая из деревенских малышей подлинных патриотов своего края. Он неустанно прививал им любовь к земле, учению и труду. Кроме того, Лантош был настоящим историографом, хранителем и исследователем памятников прошлого в своем селе, впоследствии он оказал неоценимую помощь археологам, проводившим раскопки в том районе.
Вот к этому Хиларту Лантошу я и пришел, сбежав из эшелона. Он принял меня радушно и приютил, я уверен, из одного только человеколюбия. Живя у него, я связался с Балинтом Аранем. В письме я подробно описал свои злоключения, а также выводы, к которым пришел, прося его о том, чтобы он сообщил вождям нашей партии, что я рассчитываю только на поддержку и солидарность. Что же касается принесения новых жертв с моей стороны, то после всего, что произошло со мной, ни о каких жертвах не может быть и речи.
Балинт ответил тотчас же, чтобы успокоить меня. Он защищал Ференца Надя, терпевшего одно поражение за другим от сторонников Ракоши, несмотря на то, что коммунисты в парламенте составляли в ту пору меньшинство.
Я написал еще одно письмо, но ответа не дождался. В один из дней учитель Лантош принес мне газету, в которой сообщалось о том, что Балинт Арань арестован в связи с раскрытием заговора тайной организации под названием «Венгерская национальная община».
В связи с начавшимся судебным процессом полицией был объявлен розыск по всей стране депутата Национального собрания Кальмана Шалаты, жениха дочери Ференца Надя Юлии, ускользнувшего буквально накануне ареста. Кроме газетных статей, по всем городам и селам были расклеены объявления с обещанием награды в пять тысяч форинтов тому, кто наведет на след или поможет задержать бежавшего заговорщика. Пять тысяч форинтов в то время составляли солидную сумму, и если не политические убеждения, то перспектива получения таких денег весьма оживила фантазию деревенских жителей. В результате я два раза едва не стал жертвой их заметно возросшей бдительности.
Жители села Залавар очень скоро обнаружили, что в доме их уважаемого учителя Лантоша проживает некий чужеземец, а поразмыслив, пришли к выводу, что это не кто иной, как разыскиваемый властями Кальман Шалата. Тотчас вокруг дома были установлены посты, чтобы не упустить добычу. К счастью для меня, один из бывших учеников Лантоша вовремя предупредил нас об этом, и мне удалось оставить караульщиков с носом.
На дворе трещал мороз и мела пурга. Поначалу я решил направить свои стопы в село Диошкаль, к местному священнику, которому я был представлен. Но, наученный горьким опытом, я не сомневался, что теперь меня повсюду будут принимать за Кальмана Шалату. Впрочем, сотрудники политической полиции обрадовались бы мне, Миклошу Сабо, пожалуй, не меньше, чем моему коллеге Шалате, только попадись я им тогда в руки.
Оставаться в селе до наступления темноты было опасно, и я пошел по знакомой тропинке через гору с виноградниками, между Заласабаром и Эгерарачей. В это время года виноградники обычно пустуют, и я никак не рассчитывал, что встречусь там с кем-то из жителей села. Но получилось иначе. Вдруг передо мной замаячили две фигуры. Двое мужчин выползли из двери одного из винных погребков и преградили мне путь. Я узнал в них отца и сына Мукичей, которых видел в селе еще летом.
Мы поздоровались, затем они спросили меня, куда я держу путь. Я назвал адрес, разумеется не настоящий. Мукичи пригласили меня в погребок отведать стаканчик вина, чтобы согреться. Я вежливо отказался. Тогда они спросили, не слышал ли я чего о Кальмане Шалате.
— Да что вы! — отмахнулся я. — Теперь он, наверное, за тридевять земель отсюда!
Отец и сын переглянулись.
— Как знать? — откликнулся Мукич-младший. — Может, он тут, на горе. — Намек был самый недвусмысленный, и я понял, что они приняли меня за Шалату. Хорошо еще, что сразу не стукнули палкой по голове, чтобы сдать властям за обещанную награду.
Действовать надо было без промедления. Я вынул из-за пазухи револьвер и, словно взвешивая его на ладони, в тон Мукичу-младшему насмешливо произнес в ответ:
— Что ж, может, вы и правы!
Больше я не добавил ни слова, но для меня по сей день остается загадкой, как можно бежать с такой быстротой по полуметровому снегу. В считанные минуты оба здоровенных мужика превратились в два едва заметных пятнышка на краю заснеженного поля.
Этот инцидент заставил меня удвоить осторожность. Сделав большой крюк, чтобы запутать следы, я вошел в Диошкаль с другой стороны, по наезженной дороге, ведущей в Альшорайк; незаметно, задами, приблизился к дому священника и, войдя в него, смог наконец отдышаться и прийти в себя под кровом у его преподобия капеллана Копани.
Новости из большого мира доходили, однако, и до этой захолустной деревушки. Мне становилось все тревожнее. Каждый день я убеждался все более, что Золтан Тильди, Ференц Надь и Бела Варга, занимавшие три высших поста в государстве, с одной стороны, были явно неспособны разумно пользоваться властью, предоставленной им конституцией, а с другой — не моргнув глазом предавали всех подряд, даже самых верных своих друзей, лишь бы только спасти собственную шкуру.
Капеллан Копани, видя мои душевные терзания, однажды обратился ко мне с вопросом, немало удивившим меня:
— Миклош, сын мой, не хотели бы вы наведаться в Балатонбоглар?
В первую минуту я подумал, что он шутит, настолько нелепым показался мне его вопрос.
— Ваше преподобие, вы же знаете, что, если бы я даже хотел совершить такой вояж, это было бы невозможно. Во-первых, до Балатонбоглара шестьдесят километров, а во-вторых, каждый встречный непременно захочет сдать меня в руки полиции как беглого заговорщика Кальмана Шалату.
— Ну а если все же появится такая возможность?
— О, для меня сейчас нет ничего желаннее на свете, чем встретиться с Белой Варгой и поговорить с ним начистоту!
— Так я и думал, — кивнул почтенный капеллан. — Так вот, такая возможность у нас имеется…
Я взглянул на него с недоверием, но его преподобие выдержал этот взгляд. В душе моей вновь блеснула надежда.
Дело в том, что Бела Варга, католический епископ, являвшийся членом правления нашей партии, с давних пор был настоятелем балатонбогларского прихода и жил обычно в тамошней курии. Встретившись с ним, я мог бы получить ответы на все терзавшие меня вопросы. Может быть, он скажет мне: «До сих пор все уступки с нашей стороны были не чем иным, как тактическим лавированием, но теперь хватит. Мы достаточно отступали, далее ни шагу назад!»? В моей голове мелькнула и другая мысль: вдруг этот признанный партийный лидер и епископ предложит мне убежище в своем доме до лучших времен?
Правда, мои мечтания длились всего несколько мгновений. Меня гораздо больше интересовала практическая сторона дела.
— Но как? Как можно осуществить все это?
— Проще, чем вы предполагаете, — улыбнулся хозяин дома. — Мои родители живут в Балатонбогларе по сей день, я ведь и сам родом оттуда. Завтра я отправляю своим старикам воз сена, как обычно. Конечно, путь не близкий, но, лежа на самом верху воза под теплыми попонами, вы, думаю, не замерзнете, а на такой вышине вас никто не увидит.
От радости я готов был броситься ему на шею.
Путешествие получилось долгим и утомительным, но чувствовал я себя в безопасности. Уже затемно я слез с воза и, не обнаружив вокруг ничего подозрительного, позвонил у подъезда приземистого здания курии.
Когда церковный служка в черном одеянии открыл мне дверь, кровь бросилась мне в голову. Вид холеного служки в черном словно вспышкой магния высветил пропасть между мной и господином епископом.
— Доложите, пожалуйста, господину председателю, что я привез весьма срочное послание от господина премьер-министра.
Служка держался как вышколенный английский камердинер. Он не выразил удивления и не обратил никакого внимания на мою поношенную одежду. Через минуту передо мной стоял Бела Варга собственной персоной.
Хозяин дома вел себя столь же хладнокровно, как и его слуга. Его изумление выдало лишь легкое подрагивание век.
— Добро пожаловать, — сказал он и распахнул передо мной дверь кабинета. — Прошу. Проходи, садись!..
Мы сели. Заметив мою скованность, хозяин предложил выпить по рюмке.
Я не стал деликатничать и выложил ему все начистоту.
Варга пустился в длинные объяснения, ссылаясь на то, что многое сложилось иначе, чем можно было ожидать на основе полученной информации. В отношении наших западных союзников он не открыл мне ничего нового, так как мое мнение основывалось не на сомнительной информации, а на собственном горьком опыте.
— Пусть так, дорогой Бела, но как вы могли допустить, чтобы арестовали Ласло Дюлаи, Кишша, Балинта Араня? — спросил я его.
Ответ его прозвучал как пощечина:
— Этого требовал Ракоши.
— И вы так легко согласились?! — выкрикнул я.
— Остынь, пожалуйста, и не кричи. — Варга сделал выразительный жест. — И у стен бывают уши, так что веди себя потише! И запомни — пока мы сидим на своих местах, ничего не случилось.
Я и в самом деле остыл, даже похолодел, но не от того, что нас могли подслушать, а от отвращения, которое меня охватило.
— Скажите мне, Бела, неужели вы надеетесь, что за ними не последуете вы, Ференц, Тильди? Неужели вы надеетесь ценою трусости спасти собственную жизнь?
— Пойми, дорогой, ничего другого мы пока предпринять не могли. Нам посоветовали лавировать и выжидать. Время сейчас работает на нас. — Голос епископа звучал надменно и нравоучительно. Помолчав, Варга спросил: — Надеюсь, ты поужинаешь со мной?
— С вами? Ни за что! Даже если я буду умирать от голода! — взорвался я.
Он проводил меня до дверей. Здесь мне суждено было получить еще один сюрприз.
— Не сердись, — сказал он на прощание, — я ведь не знаю точно, кто ты есть на самом деле…
Забыв обо всех правилах приличия, я хриплым от злости голосом бросил ему в лицо:
— Негодяй!
Не думая об осторожности, я с силой захлопнул дверь. Звук, разнесшийся в тишине ночи, был похож на стук крышки гроба, в котором хоронили все мои иллюзии. В эти минуты я даже хотел, чтобы меня арестовали и бросили за решетку, за которой томились мои друзья, преданные этими подлецами. И хотя желудок мой был пуст, я все же почувствовал приступ подступающей тошноты.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.