Дан прозрел, но поздно

Дан прозрел, но поздно

Сговорились мы как-то с советником посольства В. И. Базыкиным поехать в Нью-Йорк и постараться по возможности пообщаться там с представителями эмигрантских кругов.

Среди них встречались самые разные люди: и отпетые враги Советской власти, и те, кто все еще присматривался, что же собой представлял Советский Союз и как живут в нем те или иные слои. населения, немало эмигрантов считало себя друзьями нашей страны, причем эта часть соответственно и действовала. Эти последние составляли в общем меньшинство среди ядра эмигрантов, но зато наиболее интересную информацию мы получали именно от них, так как они хорошо знали настроения в рядах российских «беженцев», очутившихся в Новом Свете.

Куда конкретно пойти? Недолго раздумывая, мы решили заглянуть в типичный русский ресторанчик. Их работало несколько в Нью-Йорке той поры, действовали они и в других крупных городах Америки. Наиболее популярные из них широко рекламировались: «Тройка», «Самовар», «Балалайка». Мы решили, что для нашей цели подходил любой. Работники нашего консульства в Нью-Йорке посоветовали выбрать ресторанчик в районе 42-й стрит. На самом Бродвее тогда, кажется, отсутствовали такие объекты.

Пошли, увидели вывеску, которая соблазнительно подмигивала и английскими буквами выписывала малопонятное для американца слово: «Тройка».

Зашли в ресторан и сразу же встретили предупредительное к себе отношение. Трудно было понять, узнали нас или нет. Скорее всего узнали. Хотя бы потому, что к нам приставили не одного, а двух официантов. Одетые в сапоги с лакированными голенищами, обхватывавшими темные брюки, в косоворотки почти до колен, подпоясанные цветными кушаками — они напоминали половых из дореволюционных нижегородских трактиров, так красочно описанных М. Горьким.

Нам дали меню с большим выбором блюд. Мы заказали русские блины.

— Водку будете-с? — официант говорил по-русски.

— Нет, — последовал ответ. Мы оба не брали в рот алкогольных напитков. Для местного заведения, конечно, непьющие водку русские явили собой диковинное зрелище.

Вскоре стало понятным, что об этом странном для официантов эпизоде узнала администрация ресторана, которая тут же предстала перед нами во всем своем параде.

— Что мы можем вам предложить? — спросил администратор. Пришлось «выходить из положения», и мы сказали:

— Дайте нам две кружки пива.

Такой заказ помог снять удивление обслуги, хотя и не полностью.

Блины оказались на славу. Мы, правда, не стали бы биться об заклад, что в них преобладала гречневая мука. Но это, в конце концов, деталь.

В небольшом ресторанчике стояло десятка полтора столиков, расположенных так, чтобы говорящие за любым из них не мешали соседям. Зал выглядел полупустым.

Мы уже доели блины, выпили пиво и собирались расплачиваться, как вдруг из-за стола неподалеку встал посетитель и пошел по направлению к нам. На вид я дал бы ему много лет. Хотя возраст его трудно отгадывался, но по тому, что лицо этого человека бороздили мелкие и обильные морщины, я сделал вывод, что он видал виды. Правда, на нем хорошо сидел отменный костюм. Незнакомец вежливо представился:

— Я — российский эмигрант Дан. Известен в вашей стране как меньшевистский лидер.

Все стало ясно. Перед нами находился идейный противник Советской власти и партии Ленина. На меня произвело впечатление то, что он представился нам в открытую.

Тут как будто из-под земли вырос старший официант со стулом. Подставил его к нашему столу. Дан чинно присел.

— Могу ли я проверить в беседе с вами свои представления о Советской России? — заговорил наш новый неожиданный сосед по столу.

Я задал встречный вопрос:

— А знаете ли вы, с кем говорите?

— Да, хорошо знаю. Я говорю с послом Громыко. Далее Дан выступил с монологом, излагая свои взгляды.

— Мои единомышленники, — говорил он, — разошлись со мной не только по вопросам тактики, но и по вопросам политической стратегии. Мы не считали, что Россия готова к тому, чтобы рабочий класс один или вместе с крестьянством установил диктатуру. Последняя означала, что основной и наиболее активный слой общества частных собственников и в городе, и в деревне надо объявить и считать врагами. Ведь другие враги отсутствовали, если не считать царской династии. Но с династией можно было поступить так.

Тут он подул на свою ладонь, будто хотел сдуть с нее пыль.

— И все, — продолжал он. — И династии нет. Ленинская же фракция вынесла за одни скобки и династию, и буржуазию, и помещиков. А позже к ним добавили еще и определенный слой зажиточного крестьянства. Вот в таких условиях матушка-Россия должна была приводить в порядок свои дела. Много, слишком много крови пролито… Поляризация сил прошла по широкому фронту, и стране пришлось пережить огонь гражданской войны, понести неисчислимые жертвы. И вот мы, так называемые меньшевики, очутились на чужбине. Злая ирония! Кто знает, если бы русское общество не оказалось так жестоко расколото, может, немцы и не навязали бы ему войну.

Да, перед нами сидел тот самый Дан (настоящая его фамилия — Гурвич), который являлся одним из лидеров меньшевиков. В 1917 году он входил в исполком Петроградского Совета, потом во ВЦИК, а в 1922 году его выслали за границу за антисоветскую деятельность.

— Мы с вами, — продолжал собеседник, — согласны в том, что агрессором является Германия. Возможно даже, что если бы у власти стоял не Гитлер, то немцы все равно развязали бы войну. Идеи реванша за поражение в первой мировой войне витали в Германии.

Он излагал свои мысли так, словно только сейчас ему представилась возможность выговориться.

— Мы согласны с тем, что только слепота немцев и гитлеровской верхушки помешала им понять, что победу союзники заложили уже в самом начале войны. Не могут три таких гиганта склонить голову перед Германией, независимо от того, Гитлер там или не Гитлер. Имели мы свое особое мнение и по вопросу структуры власти, и о том, как она должна функционировать в такой огромной стране, как Россия. Существует образец такой структуры, по нашему мнению, полностью себя оправдавший. Разные части народа — рабочие, крестьяне, помещики, буржуазия — направляют своих представителей в Учредительное собрание, и там они вершат все главные дела.

Рассуждения его, конечно, представляли собой классическую меньшевистскую точку зрения.

— Конечно, монархия исторически себя изжила. Не сразу, но постепенно руководство тех сил, к которому я имею честь принадлежать, пришло к этому же выводу.

В настоящее время на Западе часто можно услышать лозунг о необходимости свободы мнений в политической жизни любой страны, в том числе и в Советском Союзе. Мы признаем это, но говорим: это должна быть свобода в условиях социалистического общественного строя, во имя благополучия народа, во имя укрепления страны.

А мы тогда выслушивали высказывания о понимании свободы одним из лидеров российского меньшевизма. Надо было, хотя бы коротко, на них ответить. Я сказал:

— Знаете, уже одно то, что мы вас выслушали, кое о чем говорит. Но мы не хотим становиться на путь политической дискуссии. Вы придерживаетесь взглядов, которые никогда не имели перспективы для претворения в жизнь. Судя по всему, вы и сейчас продолжаете верить в кое-что из того, во имя чего меньшевики боролись с Лениным в свое время и внутри страны, и за рубежом.

Тут Дан, стараясь быть спокойным, заметил:

— Я весьма ценю ваше терпение, с которым вы меня выслушали. Мы знаем, что Россия пойдет той дорогой, на которую вступила, — дорогой социализма.

Расстались мы с Даном на этой нотке.

В течение какого-то короткого промежутка времени мы еще получали информацию о том, что Дан и его политические друзья подавали признаки жизни. Но на них в то бурное военное время мало кто обращал внимание. Однако продолжалось так недолго.

23 января 1947 года, открыв газету «Нью-Йорк таймс», я на той странице, где публикуются некрологи, прочитал: «Русский эмигрант, один из бывших лидеров социал-демократической партии Теодор И. Дан умер в 75 лет». В Америке «Федора», как обычно, переиначили в «Теодора».

А дальше в небольшой заметке бесстрастно перечислялись фактологические подробности: «Умер после тяжелой болезни по месту жительства, адрес: 352 Уэст, 110-я стрит». «Родился в Санкт-Петербурге 19 октября 1871 года». «Участник революций 1905 и 1907 г., г-н Дан являлся членом Исполнительного Комитета Всероссийского Совета рабочих и крестьян». Американская газета не утруждала себя точностью названий, и Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет называла как ей заблагорассудится.

Последние несколько строк некролога повествовали о жизни Дана в изгнании: «Почти двадцать лет он являлся членом исполкома Социалистического Интернационала и редактором «Сошиэлист Куриерз» — органа таких же, как и он, эмигрантов. Со времени приезда в США, с 1940 года, издавал ежемесячник «Нью Роуд». Незадолго до смерти выпустил свою книгу «Происхождение большевизма». Он оставил вдовою Лидию О. Дан».

Таков итог жизни бывшего меньшевика — двадцать пять строчек в газете «Нью-Йорк таймс».

К этому можно лишь добавить, что в «Происхождении большевизма» он объявил большевизм «законным наследником русской социал-демократии», а Советский Союз — «главным щитом, который защищает мир от фашизма». Признание интересное, но оно появилось слишком поздно. Ну что же, как говорят, лучше поздно, чем никогда.