НАБОКОВ Владимир Владимирович

НАБОКОВ Владимир Владимирович

псевд. до 1940 – В. Сирин;

10(22).4.1899 – 2.7.1977

Прозаик, поэт, драматург, филолог. Стихотворные сборники «Стихи» (Пг., 1916), «Горний путь» (Берлин, 1923), «Гроздь» (Берлин, 1923), «Стихотворения. 1929–1951» (Париж, 1952). Романы «Машенька» (Берлин, 1926), «Король, дама, валет» (Берлин, 1928), «Защита Лужина» (Берлин, 1930), «Камера обскура» (Париж, 1932), «Отчаяние» (Берлин, 1936), «Приглашение на казнь» (Париж, 1938), «Дар» (1937–1938; полн. Нью-Йорк, 1952), «Истинная жизнь Себастьяна Найта» (на англ., 1941), «Лолита» (на англ., 1958), «Пнин» (на англ., 1957), «Бледный огонь» (на англ., 1962), «Ада…» (на англ., 1969), «Прозрачные вещи» (на англ., 1972), «Смотри на арлекинов!» (на англ., 1974). «Другие берега. Воспоминания» (Нью-Йорк, 1954) и др. С 1919 – за границей.

«В. В. Сирина, обожаемого первенца моего покойного друга В. Д. Набокова, я знал еще ребенком, но, хотя и очень люблю детей, мало интересовался тонким, стройным мальчиком, с выразительным подвижным лицом и умными пытливыми глазами, сверкавшими насмешливыми искорками. Правда, при частых посещениях особняка Владимира Дмитриевича детей приходилось видеть редко: они были „на своей половине“ (точнее – в своем этаже, надстроенном специально для них).

…По-настоящему я познакомился с Сириным в изгнании, когда он из Кембриджа, где вместе с младшим братом учился, приезжал на каникулы к родителям в Берлин, куда по окончании университетского образования и совсем переселился. Передо мной был высокий, на диво стройный, с неотразимо привлекательным тонким, умным лицом, страстный любитель и знаток физического спорта и шахмат (он выдавался умением составлять весьма остроумные шахматные задачи). Больше всего пленяла ненасытимая беспечная жизнерадостность, часто и охотно прорывавшаяся таким бурным смехом, таким беспримесно чистым и звонким, таким детски непосредственным, добродушно благостным, – что нельзя было не поверить ему.

…Неожиданным и тем более внушительным было сочетание с беззаветной влюбленностью в жизнь, склоняющей к предположению о покладистости, – строгой принципиальности и независимости самостоятельных суждений, завлекающей противопоставлять парадоксы шаблонным высказываниям. Очень редко выражался он, например, о знаменитом физиологе Павлове, слышать не мог о Фрейде без раздражения, может быть, потому, что ему представлялась кощунством попытка проникнуть в „почти нечеловеческую тайну“. И разве в этом не сказывается тоже безграничное, благодарное доверие к жизни, скромность гостя („бесчисленных гостей полны чертоги Бога, в один из них я приглашен“). Воздайте кесарево кесарю, Божие Богу.

…Рискуя показаться навязчивым, я все же не мог преодолеть желания хоть в щелочку заглянуть в „почти нечеловеческую тайну“, которая всегда трепетно волновала, и нет-нет закидывал Сирину вопросы о процессе творчества…Ответы Сирина доставляли радостное удовлетворение, укрепляя все прочнее слагавшееся о нем суждение как о явлении гения. Яимею в виду определение Шеллинга, которое кажется мне глубоко обдуманным и правильным: гениальный человек тот, который творит с необходимостью природы. А ответ Сирина был приблизительно таков: когда вдруг является идея романа, я сразу держу его в голове во всех частностях и подробностях.

…Ремесленную часть творческой работы Сирин совершает с исключительною тщательностью, обычно лежа на диване и приспособив согнутые в коленях ноги в качестве пюпитра. Неизменным товарищем тут же находится словарь Даля, который от доски до доски он перечитал 4–5 раз и к которому то и дело обращается во время писания и в поисках и проверках наиболее точного слова и выражения.

…В связи с ответственной кропотливостью сиринской работы стоит другая поразившая меня особенность его: однажды, сидя за чаем, он стал бросать в сына моего, своего большого друга, крошки кекса. Я в то время перечитывал его „Подвиг“, написанный несколько лет назад, и произнес вслух понравившуюся мне фразу, опустив имена: „…все щелкал исподтишка в… изюминками, заимствованными у кекса“. – „Да, живо отозвался Сирин, это Вадим швыряет в Дарвина, когда Соня приехала в Кембридж“. Я изумился и уже для проверки спросил: „А это откуда – на щеке под самым глазом была блудная ресничка?“ – „Ну, еще бы. Это Мартын заметил у Сони, когда она нагнулась над телефонным фолиантом“. – „Но почему Вы эти фразы так отчетливо запомнили?“ – „Не эти фразы я запомнил, а могу и сейчас продиктовать почти все мои романы от «а» до «зет»“. Этот ненормальный диапазон памяти представляется мне волнующе непостижимым, мы только и можем сказать, что это явление исключительное, что он избранник Божий» (И. Гессен. Годы изгнания: Жизненный отчет).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.