Август 1991-го

Август 1991-го

Между тем работа посольства сконцентрировалась на подготовке Парижского совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, назначенного на 20–21 ноября. Решения подготовлены масштабные. Париж оказывается связанным с еще одним крупным дипломатическим событием. В то же время дает себя знать все больше озабоченность в связи с межнациональными конфликтами, обостряющимися в ряде стран Европы. Генеральный секретарь министерства иностранных дел Ф. Шеер говорит мне, что в Париже видят в этих конфликтах большую опасность для обстановки в Европе, поскольку именно с такого рода проблем в прошлом начинались столкновения на континенте.

Подготовка встречи по существу выносимых на нее вопросов ведется в Вене делегациями всех государств-участников. На нас в Париже лежат обычные в таких случаях оргвопросы. Там же, в Вене, должна быть решена и колючая проблема присутствия на Совещании представителей прибалтийских государств. Эти государства — в тот момент еще союзные республики в составе СССР — настойчиво ставят вопрос о своем участии в Совещании. Проблема разрастается, обостряется. Она касается всех государств-участников, но чем ближе дата Совещания, тем в большей степени она ложится на плечи Франции как страны-хозяйки, организатора Совещания. Исполнительный секретарь Совещания — француз. Он, конечно, должен быть нейтральным, исполнять волю всех, но, как это всегда бывает в подобных случаях, он находится прежде всего в постоянном контакте с правительством своей страны. Одним словом, если не удастся в Вене договориться насчет формы участия прибалтов в Совещании, — а договориться значит достичь консенсуса, согласия между всеми, включая Советский Союз, видимо, будут изыскиваться какие-то «хитрые», вроде бы «вне политики», варианты развязки проблемы на месте. Такие, например, чтобы никакого решения как бы не принималось, а прибалты на Совещании все-таки оказались. Забота о такой операции должна лечь на плечи французов, им же придется проявить и всю возможную изобретательность, чтобы решить головоломку.

В Вене не договорились. Во всяком случае, четко и окончательно. Советский Союз на участие прибалтов в Совещании добро не дал, считая, что согласие на это означало бы признание за этими республиками международного статуса, другими словами, независимости. Москва сопротивлялась этому.

К тому же центробежные силы в Советском Союзе нарастали так быстро, что к участию или, по крайней мере, присутствию на Парижском совещании стали тянуться, чтобы показать миру свой флаг, и другие союзные республики. Украина в частности. Это обостряло восприятие проблемы советским руководством.

Стало быть, центр тяжести в проблеме присутствия прибалтов на Совещании переместился из Вены в Париж, а сама проблема по сложности стала напоминать для французов задачу протаскивания верблюда через игольное ушко. Французские власти мудрили что-то сами, не обращаясь к посольству. Правда, при наших встречах с исполнительным секретарем последний иногда намекал, что у него имеются какие-то свои варианты выхода из положения, которые он будет готов пустить в ход, на что мы отвечали, что все проблемы в рамках общеевропейского процесса решаются сообща, а Москва нам никаких полномочий вести переговоры не давала.

Но вот 17 ноября последовало указание передать в МИД Франции сообщение о том, что президент Советского Союза пригласил представителей РСФСР, Украины, Белоруссии, Латвии, Литвы, Эстонии, Молдавии, Армении, Азербайджана и Грузии принять участие в работе Совещания в составе делегации СССР. Было пояснено, что данное решение руководства Советского Союза дает возможность французам соответствующим образом реагировать в случае обращения к ним или в оргкомитет Совещания представителей союзных республик.

Мы довели это до сведения Кэ д’Орсе. Принимая от нас информацию, французы никак ее не комментировали. Однако уже через какой-то час один из ближайших помощников Р. Дюма, директор его кабинета Кесседжан предложил по телефону следующую развязку по проблеме участия в Совещании прибалтийских республик. Делегациям этих республик будут направлены приглашения от имени исполнительного секретаря Совещания. Они будут присутствовать на Совещании вместе с другими приглашенными среди публики на специально отведенных местах, отдельно от мест, где будут размещаться члены официальных делегаций.

Мы быстро снеслись с Москвой, после чего на основании полученных указаний подтвердили: нам нечего добавить к тому, что уже было передано французской стороне относительно позиции Советского Союза. На этом наш диалог с Кэ д’Орсе прекратился.

Донеслись до нас отзвуки и украинской активности, связанной с Парижским совещанием. Незадолго до его начала представитель Украины при ЮНЕСКО В. Скофенко сообщил мне, что в Париж по случаю Совещания прилетела делегация из Киева, состоящая из трех депутатов — видных деятелей движения Рух. Делегация проявила интерес к встрече со мной, но, прежде чем сделать формальный запрос, решила прозондировать, буду ли я готов принять ее. Вскоре депутаты были в посольстве.

Украинские депутаты рассказали, что уполномочены Л. М. Кравчуком присутствовать на Совещании. Перед вылетом из Москвы их принимал Э. Шеварднадзе. Они просили у него поддержки. Беседа с Э. Шеварднадзе была, по их словам, вежливой, но, как они видят, безрезультатной. В Париже им тоже ничего устраивающего их добиться не удалось и, видимо, не удастся. Передо мной они никаких вопросов не ставили и ни о чем не просили, и зашли ко мне с визитом вежливости. Через какую-то пару лет с двумя из моих посетителей — Дмитрием Павлычко, председателем комиссии по иностранным делам Верховного Совета Украины, и Николаем Горынем — мы оказались в качестве представителей иностранных государств за столом переговоров по проблемам Черноморского флота и ликвидации ядерного оружия, дислоцированного на территории Украины.

Самолет с советской делегацией на Совещание прилетел в Париж вечером 19 ноября из Рима Прямо в аэропорту Э. Шеварднадзе сказал мне, что в Москву поступила информация, что присутствие представителей прибалтийских республик в зале Совещания все-таки планируется. Надо срочно связаться с МИД Франции и, ссылаясь на М. Горбачева, сказать, что этого делать не следует. Изложив это поручение, Э. Шеварднадзе как-то неопределенно добавил: «Скажите это, ну, а что получится, посмотрим». Поручение мы выполнили, переговорив с Кесседжаном.

Утро 20 ноября началось со встречи в Елисейском дворце глав делегаций двадцати двух государств — членов Варшавского договора и Атлантического союза. Они должны были подписать Договор о сокращении обычных вооружений и Декларацию 22 государств НАТО и Варшавского договора Мероприятие в Елисейском дворце непосредственно предшествовало открытию Парижского совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, работа которого должна была проходить в другом месте — на авеню Клебер, недалеко от Триумфальной арки.

Я сопровождал нашу делегацию. Едва мы расселись вокруг стола, как М. Горбачев подозвал меня и поинтересовался, исполнил ли я поручение. Я ответил утвердительно.

— Меня этот вопрос беспокоит, — заявил он сидевшему рядом с ним Ф. Миттерану, несколькими словами пояснив суть дела.

Французский президент спокойным голосом произнес: Ролан (имеется в виду министр иностранных дел Р. Дюма) это решит.

Подозвали Р. Дюма, сидевшего чуть поодаль. М. Горбачев заявил ему, что представителей прибалтов в зале быть не должно, иначе он будет вынужден выступить против открыто. Р. Дюма бросил взгляд на Ф. Миттерана. Тот чуть заметно кивнул. Тут же Р. Дюма дал какое-то указание находившемуся в зале Кесседжану. Тот пытался объяснить, что приглашенные, а среди них и прибалты, уже рассаживаются по своим местам в помещении, где должно было состояться Совещание и куда вскоре должны были приехать и участники встречи в Елисейском дворце, но Р. Дюма подтвердил свое указание, показав пальцем вверх, куда-то туда, где должен был бы находиться Бог. Кесседжан исчез.

М. Горбачев за всем этим внимательно наблюдал, затем, повернувшись к сидевшему рядом Э. Шеварднадзе, назидательно бросил: «Вот так! В таких делах надо действовать определенно».

Э. Шеварднадзе промолчал.

Войдя несколько позже в зал заседания Совещания на авеню Клебер, мы обратили внимание на то, как элегантные девушки из исполнительного секретариата быстро заполняли свободные места на трибуне, возведенной в основном зале сбоку от стола, где размещались официальные делегации государств-участников. Они любезно приглашали на эти места сопровождающих делегации лиц из соседних с залом помещений, где те могли бы следить за ходом заседаний только по телевизору. При подготовке Совещания за каждое из мест на этой трибуне велись сложнейшие дипломатические переговоры. Значит, освободились они внезапно, после решения насчет прибалтов, принятого в Елисейском дворце.

Национальные проблемы нашей страны во все большей степени выходили на поверхность международной жизни.

* * *

Как воспринималось официальной Францией быстрое развитие обстановки в Советском Союзе?

Тревоги и озабоченность французского президента, высказывавшиеся в беседах со мною, стали находить все более откровенное отражение и в его публичных выступлениях. Характерным в этом отношении стало его обращение к дипломатическому корпусу в первые дни 1991 г.

На смену хрупкому равновесию последнего времени, заявил Ф. Миттеран, приходит неизведанная эпоха, она таит в себе угрозу возрождения на европейском континенте старых проблем XIX века: всплеск национализма, классическое соперничество между европейскими странами, балканский вопрос и т. д.

Новый для президентских заявлений элемент.

В то же время Ф. Миттеран отмечал, что это происходит в условиях, когда не снята острота проблем в отношениях Север — Юг. Конечно, говорил он, кое-какие раны удалось залечить, однако глубинные причины бедственного положения развивающихся стран остаются по сути нетронутыми…

Где же выход? Его французский президент обозначал в общем плане. Когда сходит на нет лобовое противостояние блоков, должно возрастать значение диалога и обеспечение уважения между народно го права.

* * *

Показательным для курса Елисейского дворца в отношении внутриполитического развития в СССР явилось отношение французского правительства к кризисной обстановке, возникшей в начале января 1991 года в Прибалтике. Сам президент воздержался от каких-либо публичных комментариев по поводу силовых акций в Вильнюсе и других пунктах Прибалтики с пущенными в ход танками и жертвами. Ролан Дюма опубликовал вместе со своим коллегой министром иностранных дел ФРГ критическое заявление. Позвонив мне по телефону, он счел необходимым пояснить: «Не сделать этого мы просто не могли».

Выступая по телевидению, французский министр повторил известную позицию насчет того, что Франция никогда не признавала аннексию прибалтийских государств, однако добавил существенный для баланса элемент о том, что не следует забывать также о пятидесяти годах совместной жизни в рамках Советского Союза.

Что касается общественного мнения Франции, то его реакция была бурной и остро критической.

Наши многочисленные официальные собеседники стремились в те дни подробно разъяснить в беседах с нами положение, в которое они были поставлены. Директор европейского департамента Жак Бло всячески оттенял стремление Парижа не осложнять и без того нелегкую жизнь советского руководства Франция, говорил он, не поощряет ничего такого, что могло бы дестабилизировать центральные власти в СССР, выступает за решение проблем путем диалога. Более того, Франции до сих пор удавалось также снимать в рамках Европейских Сообществ негативные для советских властей последствия возникшей в Прибалтике напряженности.

Однако, пояснил Бло, одно дело, если речь идет о «случайной оплошности», которая может произойти в любом государстве, и другое, если начинается процесс, чреватый угрозой распространения и на другие районы Советского Союза.

Вывод генерального директора французского МИД состоял в том, что события подошли к опасной черте, когда вот-вот могут «вспыхнуть красные сигнальные лампочки» и сомнения начнут перевешивать искреннее стремление и дальше поддерживать начатую в Советском Союзе политику реформ. Все будет зависеть от того, насколько последовательно советское руководство будет осуществлять объявленное им намерение добиваться решения проблем именно политическими средствами…

Ф. Миттеран направил специальное послание на эту тему М. Горбачеву. Нам в посольстве было ясно, что, если в Москве не будет быстро найдено политическое решение кризисной ситуации в Прибалтике, могли возникнуть последствия для советско-французских отношений в целом, не говоря уже об издержках более широкого плана. Мы об этом подробно и в острой постановке информировали центр.

Некоторое время спустя М. Горбачев, явно отыгрывая в неблагоприятно обернувшейся ситуации, писал в ответном послании Ф. Миттерану, что он поражен неадекватным по размаху и тону отзвуком в мире на эти события. По мнению М. Горбачева, на Западе сработал блоковый рефлекс холодной войны, глубоко, видимо, засевший в порах политики и т. д. В завершении послания он отмечал, что высоко оценил взвешенность и трезвость подхода в обстановке, очень напоминавшей худшие времена идеологической войны.

Однако для целей данного очерка имеет значение не столько детальный разбор этого эпизода, сколько отражение сквозь призму этих событий настроений президента и правительственного аппарата в отношении Советского Союза и развивающихся там процессов. Линия Елисейского дворца, воздержавшегося от каких-либо громогласных деклараций по этим делам, отличалась от оценок ситуации в Прибалтике средствами массовой информации Франции.

Более того, 24 января Ф. Миттеран говорил мне: в последние дни мы постарались умерить реакцию некоторых наших европейских партнеров на то, что происходило в Прибалтике.

Во французских средствах массовой информации нарастала кампания с критикой за поворот М. Горбачева к опоре на консервативные силы. Р. Дюма прореагировал на это публичным заявлением, отметив, что «настоящий вопрос для нас заключается не в том, опирается ли М. Горбачев на тот или иной элемент своего общественного мнения. Он состоит в том, намерен ли президент Советского Союза продолжать свою политику или же группы давления возьмут верх над ним».

В последующие месяцы во Франции стали набирать силу дебаты вокруг того, кто должен быть партнером Франции как на самое ближайшее время, так и в долгосрочном плане: центр или республики. Усиливалась поляризация между двумя тенденциями. Французское правительство демонстрировало надежду на то, что хаос в СССР будет преодолен и ситуация будет поставлена по контроль центра.

Официальные представители не только в беседах, но и публично высказывали беспокойство по поводу катастрофических последствий, которые мог бы иметь развал страны, ее «атомизация», что поставило бы под вопрос статус-кво в Европе, сложившийся на базе итогов не только второй, но и первой мировой войны, т. е. в результате территориального урегулирования времен Версальского мира.

Р. Дюма отмечал непредсказуемость последствий возможного образования на месте СССР 10–15 государств и роковую роль, которую это могло бы сыграть в «дестабилизации континента». Эти размышления увязывались со все более неблагоприятным развитием обстановки в Югославии — государстве, к созданию которого была причастна Франция.

В то же время представители другой тенденции — главным образом это была правая оппозиция — настаивали на том, что надо спешить с установлением прямых контактов с новыми центрами власти, прежде всего в союзных республиках. Борьба по этому вопросу усиливалась.

Результаты референдума, проведенного в нашей стране 17 марта, давшие большинство в пользу сохранения Советского Союза, вызвали в этих условиях противоречивую реакцию во Франции.

В руководящих кругах тон задавал Елисейский дворец. Там считали, что референдум стал успехом союзного правительства, шагом к прекращению деградации обстановки и выходу из тупика последнего времени. Высказывалась надежда, что начнется прагматическая работа по решению острейших проблем в области экономики и национальных отношений.

В разговоре со мной Ф. Миттеран 21 марта заявил, что он желал именно такого результата референдума.

Р. Дюма тоже выражал удовлетворение. По его мнению, итоги референдума давали дополнительные аргументы, чтобы продолжать работу с французским общественным мнением в поддержку конструктивной линии президента Франции в отношении Советского Союза.

Наряду с этим министр давал и совет: надеемся, что советское руководство найдет возможность использовать результаты референдума в интересах решения межнациональных проблем в спокойном ключе.

У правых политиков и советологов была иная точка зрения: референдум — это бесцельно потраченные деньги. Голосование за Союз ничего не изменило в раскладе политических сил и является лишь видимой победой центра, поскольку ряд республик не участвовал в голосовании, в некоторых крупных городах результаты голосования неудовлетворительны для центрального правительства, а Россия поддержала предложение об избрании президента этой республики всеобщим прямым голосованием.

Во влиятельных политических кругах все серьезнее стали задаваться вопросом по поводу возможных сценариев развития отношений между центральным руководством и руководством России.

Р. Дюма в разговорах со мною говорил, что к Ларину все больше обращений, просьб об установлении различного рода контактов со стороны союзных республик. Мы хотели бы, отмечал он, найти золотую середину между желанием откликнуться на эти обращения и стремлением уважать советскую федерацию.

Французский министр пояснял вместе с тем, что в Париже намерены пойти на развитие ограниченных контактов с прибалтийскими республиками в области культуры и образования, но эти контакты не будут носить дипломатического характера.

Ритм событий в Советском Союзе ускорялся. Последовавшее в начале апреля заявление о независимости Грузии вызвало в Елисейском дворце беспокойство по поводу нарастающих в Советском Союзе центробежных тенденций. Близкие к аппарату президента советологи расценили это решение как безответственное, поскольку помимо всего остального взятый новым грузинским руководством курс явно вел к расширению уже начавшейся гражданской войны в Южной Осетии и Абхазии.

10–11 апреля в Париже состоялся международный форум на тему «Безопасность Европы на пороге XXI века». Состав участников был представительным.

Во многих выступлениях звучала обеспокоенность за будущее международной безопасности. Практически единодушной была констатация, что возможность мирового конфликта, порождаемая конфронтацией Восток — Запад, существенно отдалилась. В то же время все больше говорилось о новых опасностях — особенно на региональном уровне. Отмечалось, что во многих регионах, если не повсюду, меняются параметры внутренней политики, оживают дремавшие до сих пор национальные противоречия. Ставился вопрос о новых концепциях безопасности. В то же время мысли о таких новых концепциях, как правило, отличались поверхностностью, эклектичностью. Чувствовалась нарастающая растерянность перед ходом событий, которые, казалось бы, должны были развиваться к лучшему.

Ф. Миттеран воспользовался форумом, чтобы изложить свой взгляд по вопросу о «новой архитектуре Европы». Безопасность континента он представил в виде системы взаимодополняющих друг друга европейских институтов — Североатлантического союза, Европейских Сообществ, Совета Европы, Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. В совокупности они составили бы своего рода «страховочную сетку» для предотвращения конфликтов. Совещанию по безопасности отводилось при этом особенно важное место.

Поставил Ф. Миттеран и проблему национальных меньшинств. Ее решение французский президент считал одним из ключевых компонентов нового мирного и демократического порядка Суть его размышлений состояла в том, что «в интересах безопасности и стабильности на континенте, чаяния национальных меньшинств, их законные права должны обеспечиваться в рамках существующих государств». Тем самым Ф. Миттеран стремился способствовать предотвращению распада европейских государств.

То, о чем все более настойчиво французский президент говорил в беседах, звучало теперь публично.

В середине апреля Ф. Миттеран отмечал в беседе, что он советовал и советует своим западным европейским партнерам и США содействовать необходимому «умиротворению» в сфере межнациональных проблем в Советском Союзе. Важно, говорил он, избежать такого положения, при котором прибалтийские республики «заразили бы» своим примером другие, более значительные во всех отношениях советские республики. При этом он сетовал, что следовать взвешенной, серьезной линии французскому руководству иногда нелегко, учитывая поступающие от некоторых союзных республик настойчивые просьбы об установлении каких-то особых отношений с Францией. Однако, подчеркивал Ф. Миттеран, с избранного курса он сворачивать не собирается.

В эти дни нам стало известно от французских знакомых о намечавшейся поездке во Францию Б. Н. Ельцина. Судя по переданной в посольство организаторами поездки программе, пребывание Б. Н. Ельцина, в то время Председателя Верховного Совета РСФСР, должно было быть весьма насыщенным и включало, в частности, встречу с председателем Национального Собрания Франции Фабиусом.

Б. Н. Ельцин занимал высший государственный пост в самой крупной союзной республике нашей страны. В силу этого я счел необходимым проинформировать Москву о полученной нами программе его пребывания. Я знаю, что эта телеграмма, как и положено, была размечена, иными словами, послана, в его адрес. Никаких указаний из Москвы о возможных действиях посольства я не получил. Вместе с тем я полагал естественным и непременным, как посол Советского Союза, встретить Б. Н. Ельцина и принять участие, разумеется, в случае одобрения с его стороны, в официальных мероприятиях по случаю его пребывания.

Б. Н. Ельцин прилетел 14 апреля в Страсбург. Туда я и отправился, взяв с собой нашего консула для помощи во всех возможных формальностях, а также дипломата — знатока французского языка на случай необходимости в переводе. Все официальные представители — мэр Страсбурга, руководство Совета Европы — с большим удовлетворением восприняли сообщение о моем возможном участии в основных мероприятиях программы. Они откровенно говорили мне, что это снимало с них определенные неудобства, связанные со сложностью внутриполитических отношений в Советском Союзе.

Самолет Б. Н. Ельцина прилетел в Страсбург из Минеральных Вод, где Б. Н. Ельцин находился на отдыхе. Уже стемнело. Вместе со встречающими я вышел к трапу. Предстоял мой первый контакт с Б. Н. Ельциным. До этого я видел его только издали на пленумах ЦК КПСС. Французы соблюдали необходимый протокол. Я поздоровался с Б. Н. Ельциным первым и представил ему основных французских официальных лиц во главе с заместителем мэра Страсбурга. Несколько в стороне расположилась группа журналистов.

Направившись к журналистам, Б. Н. Ельцин кратко изложил цели своей поездки. Сделал он это сбалансированно, подчеркнув, что его «демарш» является не альтернативой политике М. Горбачева в отношении западных стран, а возвращением России в Европу. Говорил он и о том, что не имеет намерения заключать какие-либо стратегические договоры, относящиеся к компетенции Союза, но хотел бы завязать экономические и культурные связи с Европой, с которой каждая союзная республика должна иметь возможность сама подписывать соглашения.

В кратком разговоре в аэропорту я сказал Б. Н. Ельцину о своем намерении принять участие в официальных мероприятиях по случаю его пребывания. Это он воспринял с удовлетворением.

Б. Н. Ельцин выражал готовность незамедлительно подписать европейскую конвенцию по правам человека, другие документы, которые открывали бы путь для вступления РСФСР в Совет Европы. Об этом он прямо говорил, в частности, на завтраке, который дала в его честь генеральный секретарь Совета Европы Катрин Лялюмьер. Ответ со стороны Катрин Лялюмьер состоял в том, что Совет Европы может поддерживать отношения только с международно признанными суверенными государствами. Таким государством в данном случае является Советский Союз. К. Лялюмьер добавляла: надо дождаться подписания нового союзного договора, чтобы вести разговор об установлении отношений с отдельными республиками, входящими в СССР, с учетом содержания этого договора. Секретарь Совета Европы оговорилась, что подготовка нового союзного договора, равно как и решение вопроса о взаимоотношениях между центром и республиками, являются сугубо внутренним делом Советского Союза.

Б. Н. Ельцин выразил уверенность, что необходимая правовая база для решения вопроса о присоединении России к Совету Европы будет создана в ближайшее время.

В Париже французы предусмотрели в программе пребывания встречу Б. Н. Ельцина с Председателем Национального Собрания Л. Фабиусом. Я предупредил их о своем намерении сопровождать Б. Н. Ельцина на этой беседе. Однако еще в Страсбурге они мне доверительно сказали, что против моего участия выступает кто-то из ближайшего окружения Б. Н. Ельцина, кто отвечал за программу. Меня это удивило, и я переговорил с Б. Н. Ельциным, который сразу же заявил, что он за мое участие в беседе.

Со стороны собеседников Б. Н. Ельцина и в Париже, и в Страсбурге открыто выражалась озабоченность сепаратистскими тенденциями внутри Советского Союза, подъемом националистической волны. Отмечалось, что это грозит целостности не только Советского Союза, но и стабильности в Европе в целом. Председатель Европарламента Э. Барон Креспо сетовал на то, что, в то время как Западная Европа объединяется, вырабатывает общую политику, создает общую валюту, на другом конце континента наблюдается обратная тенденция.

Б. Н. Ельцин в беседе с Председателем Национального Собрания отрицал наличие личного конфликта с М. С. Горбачевым, но говорил, что не разделяет позиций М. С. Горбачева по целому ряду вопросов. Подчеркивал, что если демократия в стране окажется под угрозой из-за выступления правых сил, то будет найдена возможность объединиться с М. С. Горбачевым.

После завершения официальных мероприятий в Страсбурге я по договоренности с Б. Н. Ельциным улетел в Париж.

Б. Н. Ельцину предстояли в Страсбурге встречи с Европейским парламентом, и поэтому он прилетел в Париж на день позже меня. Я встретил его в аэропорту Шарль де Голль. В его кратких оценках чувствовалась неудовлетворенность тем, как идет поездка. Она усилилась, когда в Париже возникли сложности в организации встречи Б. Н. Ельцина с Ф. Миттераном. Этим команда Б. Н. Ельцина занималась сама, не прибегая к помощи посольства Нам стало известно, что принимал Б. Н. Ельцина в Елисейском дворце его генеральный секретарь Ж-.Л. Бьянко, а во время беседы к ним присоединился Ф. Миттеран, которого Б. Н. Ельцин пригласил посетить Россию. По окончании беседы официальный представитель Елисейского дворца Ю. Ведрин сделал публичное заявление, в котором говорилось: «Ельцин представляет Россию, и интерес имеет беседа с ним именно в этом качестве. Однако здесь не должно быть неясности. У Советского Союза один президент. Им является М. Горбачев».

Оценка этой поездки дана Б. Н. Ельциным в вышедшей в 1994 г. книге его воспоминаний «Записки президента».

За отказ Ф. Миттерана от полноценного приема Б. Н. Ельцина он был подвергнут массированной критике со стороны оппозиции. Вряд ли где-либо в мире противоречия по вопросу об отношении в тот момент к Российской Федерации проявились с такой силой, как во Франции, и это во многом сказалось на действиях французского президента в первый день августовского путча в Москве. Но об этом позже.

В начале мая Ф. Миттеран посетил Москву с однодневным визитом. Переговоры были нацелены на развитие линии на сотрудничество двух стран в духе подписанного в октябре Договора. Много, значительно больше обычного, места заняло обсуждение крупных экономических проектов в отношениях между СССР и Францией. Основную политическую окраску визиту придала подчеркнутая публичная политическая поддержка Ф. Миттераном М. Горбачева.

Ситуация в союзных республиках СССР привлекала к себе все большее внимание Национального Собрания Франции. Отвечая 3 июня 1991 г. на соответствующий вопрос, госсекретарь по иностранным делам А. Вивьен отметил, что Франция проводит различие в подходе к прибалтийским странам и другим республикам Советского Союза. В отношении первых Франция будет продолжать с особой бдительностью следить за развитием ситуации, поощряя любые действия, направленные на продвижение мирного переговорного процесса, в результате которого эти три государства должны вновь обрести атрибуты своего суверенитета.

Что касается других республик, то Франция поддерживает инициативы, позволяющие республикам по-новому определить свои отношения с Советским Союзом в духе уважения к законам и Конституции СССР.

Госсекретарь пояснил, что в таком духе французская позиция излагается представителям советских республик, посещающим Францию, в частности президенту Армении Тер-Петросяну, которого принимал для беседы Ф. Миттеран.

Избрание З. Гамсахурдия президентом Грузии было встречено в Париже с настороженностью. Его политическое кредо вызывало сомнения в отношении его демократичности, поскольку действия З. Гамсахурдия носили густой налет воинствующего национализма, авторитарного стиля руководства.

Поздравление Б. Н. Ельцину в связи с избранием президентом Российской Федерации было направлено от имени премьер-министра Э. Крессон. В нем выражалось пожелание, чтобы «развитие многообещающих отношений между Францией и Советским Союзом нашло многочисленные точки приложения в Российской Республике». Президент и правительство Франции намеревались сохранить курс на диалог с союзным руководством при одновременном развитии контактов с республиками в рамках СССР. В то же время мэр Парижа Ж. Ширак направил Б. Н. Ельцину развернутую поздравительную телеграмму.

С пристальным вниманием наблюдали в Париже, как идет в Москве обсуждение вопросов, отягощавших подписание нового союзного договора. Визит Б. Н. Ельцина в США более предметнее, чем раньше, поставил в повестку дня вопрос о том, каким образом становление новой власти в Российской Федерации скажется на внешней политике СССР. Французские наблюдатели делали вывод, что этот визит усилит в США тенденцию к проведению в отношении СССР политики на двух уровнях — союзном и республиканском. В Париже по-прежнему старались не забегать в этом отношении вперед, но и не отставать от других западных стран.

В то же время не только в оппозиционных французских кругах, но и в правительстве чем дальше, тем больше возникали сомнения, сумеет ли М. С. Горбачев сохранить ситуацию под своим контролем. Это проявилось в затягивании процесса ратификации советско-французского договора. В июне французское правительство пересмотрело практику, в соответствии с которой поездки официальных французских представителей в союзные республики осуществлялись только с заездом в Москву. Произошло это в связи с визитом Р. Дюма в Киев. Формальным поводом было открытие там генконсульства Франции. Москва рассчитывала, что Р. Дюма посетит союзную столицу во время этой поездки, о которой, кстати, в Москве узнали в последний момент. Р. Дюма не возражал, но выдвинул условием непременный прием его президентом СССР. М. С. Горбачев всегда охотно встречался с Р. Дюма, но, судя по сообщениям, которые я получал из Москвы, действительно не мог принять Р. Дюма в названный французским министром день. С нашей стороны предлагалось (об этом мне не только писали, но и настойчиво говорили по телефону) либо организовать беседы с Р. Дюма на других, самых высоких возможных уровнях, либо изменить даты его поездки в Москву и Киев, с тем чтобы сделать возможной его беседу с М. С. Горбачевым. Все эти варианты были отведены французским министром, что не оставило сомнений в политическом выборе французского правительства.

В конце июня Ф. Миттеран принял Ландсбергиса. Однако этот шаг отличался большой осторожностью. В средствах массовой информации промелькнуло сообщение, что с Ландсбергисом обсуждался вопрос об открытии в Вильнюсе французского культурного центра Однако МИД Франции подавал нам достигнутую договоренность как расширение уже имеющихся культурных связей с Литвой по линии «Альянс франсез» на базе существовавшего в Вильнюсе «Дома Стендаля». При этом было подчеркнуто, что никакое окончательное решение не будет приниматься Парижем без соответствующего информирования Москвы.

Появились новые моменты и в поведении Совета Европы. Нам передали от имени К. Лялюмьер, что с учетом хода подготовки нового союзного договора, результатов выборов президента Российской Федерации, намечаемых аналогичных выборов в других республиках, в частности на Украине, руководство Совета Европы приняло решение о диверсификации его связей с Советским Союзом. Если до этого единственным партнером Совета Европы было центральное правительство, то отныне в силу реальностей, складывающихся в Советском Союзе, организация хотела бы развивать прямые параллельные связи с республиками европейской части Союза При этом сообщалось, что такие связи будут осуществляться с ведома и согласия центральных властей.

Провозглашение независимости Словении и Хорватии было встречено во Франции с тревогой. В Париже опасались, что такое развитие событий может поставить под вопрос европейскую стабильность. Р. Дюма выразил сожаление по поводу этого решения. Он заявил, что Франция не признала эти государства. В каком направлении шли в те дни размышления в Париже? Я задаю этот вопрос не для того, чтобы браться за анализ югославской ситуации, а для того, чтобы лучше виделась общая направленность мышления официальных властей в период, непосредственно предшествовавший августовским событиям 1991 г. в СССР. Да, в Париже признавали, что модель федеративного устройства, сконструированная Тито, изжила себя в глазах всех югославских республик. Но там не исключали (а хотели в еще большей степени) сохранения югославского государства в форме конфедерации суверенных республик. Правда, уже тогда взвешивались и другие сценарии вплоть до распада Югославии, но этот последний вариант рассматривался как наихудший.

В официальном Париже с надеждой следили за развитием новоогаревского процесса Результаты встречи М. С. Горбачева с руководителями девяти союзных республик были расценены как успех президента СССР. Особое удовлетворение вызвало то, что на встречу с семеркой в Лондоне Советский Союз идет как единое целое. В Париже считали важным, что М. С. Горбачев будет выступать там от имени всех девяти республик, имея на это ясный политический мандат. Особое внимание в этой связи обращалось на заявления руководителей Российской Федерации и Украины. Эти заявления во многом снимали спекуляции, вызванные на Западе тем, что до встречи в Лондоне оказалось невозможным подписать новый союзный договор. Удовлетворение вызвало и то, что в Новоогарево был достигнут консенсус на базе четкого выбора в пользу радикальной экономической реформы и интеграции Советского Союза в мировую экономику.

14 июня состоялась встреча Ф. Миттерана с Дж. Бушем в Париже. Из Елисейского дворца нам сообщили, что французский президент подчеркнул в беседе: следует положить конец философскому спору, что первично — курица или яйцо, — и не дожидаться осуществления реформ, а уже сейчас оказать президенту Советского Союза необходимую помощь в их успешном проведении. Эго было французским ответом на тезис Дж. Буша — сначала реформы, затем помощь. Встреча в Рамбуйе вновь показала, что французский президент готов пойти дальше и решительней в поддержке политики преобразований в Советском Союзе, чем его американский коллега.

А затем были трагические августовские дни. Сказанное до этого призвано ввести читателя в те настроения во французских правящих кругах, превыше всего настроения самого Ф. Миттерана, которые определили их позицию по отношению к этим событиям. Эго важно, потому что именно это, а не второстепенные преходящие обстоятельства лежали в основе поведения Ф. Миттерана в августовские дни, и прежде всего в решающий день 19 августа.

* * *

Этот день, 19 августа 1991 года, был моим первым рабочим днем после отпуска. Только накануне мы с женой приехали на машине из Марселя, куда приплыли на теплоходе «Белоруссия». Утро началось с тревожного звонка дежурного по посольству дипломата, сообщившего о событиях в Москве. Включаем радио, телевизор. Информация отрывочная, но все более драматическая. ГКЧП, чрезвычайное положение, первые кадры с танками на улицах. Эго не где-то, а у нас, в столице! Нарастает беспокойство за страну, за ее будущее, за близких там, в Союзе, в Москве. Реакция общественного мнения Франции, Запада формируется быстро. Встревоженная, осуждающая.

Спешу в посольство. По дороге слышу в машине первый официальный отклик Франции. Краткое сообщение, которое передается со ссылкой на Р. Дюма «Смещение М. Горбачева, — говорится в сообщении, — если его окончательный характер подтвердится, — это значительное событие…» Нечто нейтральное? Нет, больше чем нейтральное — холодно бесстрастный текст.

В первые часы по линии МИДа из Москвы не поступает ничего. Потом приходит циркулярное указание, подписанное первым заместителем министра, в котором всем загранучреждениям предписывается руководствоваться документами ГКЧП. Эти документы мы получаем отдельной телеграммой, подписанной начальником общего секретариата Это обычный для мидовской практики порядок направления директивных установок центра Стало быть, Министерство иностранных дел функционирует нормально. Но у меня уже достаточно впечатлений из французских средств массовой информации, чтобы относиться к тому, что исходит из Москвы, с нарастающей настороженностью. С телеграммами знакомлю только трех политических советников. Некоторое время спустя новая телеграмма за подписью первого заместителя министра с указанием срочно передать руководству Франции текст обращения ГКЧП к руководителям иностранных государств.

В нормальных условиях естественно стремление любого посла исполнить такое задание на максимально высоком уровне. В тот день, несмотря на отпускной период, все французское руководство в Париже, так что выбор для запроса о встречах может быть самым широким. Но у меня уже достаточно сомнений насчет того, что следует искать аудиенции высоко — у премьер-министра, а тем более у президента Какой ответ, например, давать на вполне уместный вопрос: «Что с президентом СССР? Действительно болен? Как относится к событиям он сам, его окружение? И что вообще происходит в Москве?»

В то же время репортажи французского телевидения усиливают впечатление трагичности московской ситуации. Нет, ни о какой инициативе о встрече на высоком уровне не должно быть и речи. Я останавливаюсь на варианте формального исполнения поручения через Министерство иностранных дел. Связываемся с кабинетом министра Мне назначает свидание сам министр на 16.00. Но чем дальше уходят стрелки часов, тем больше у меня сомнения в том, чтобы вообще встречаться в этих условиях с министром иностранных дел. Да, у посольства есть указание из МИДа. У посольства тексты документов для передачи, но уже к полудню мне ясно, что я не в состоянии, не могу, не должен защищать ни содержание этих документов, ни то, что происходит в Москве. Зачем же тогда встреча с министром иностранных дел? Более того, быстро утвердившаяся в средствах массовой информации Франции оценка московских событий начинает все больше подтверждаться. В этих условиях правильно было бы найти способ отмежеваться от действий ГКЧП. Решаю позвонить министру. Зачем? Чтобы отказаться от встречи. Р. Дюма на проводе. Интересуется, как дела.

— Ужасно, — отвечаю. Далее благодарю министра за готовность принять меня, но заявляю, что не вижу необходимости в назначенном свидании, и прошу отменить его.

Р. Дюма спрашивает, в чем дело.

Я поясняю, что у меня указание из Москвы передать французскому руководству обращение ГКЧП, но я не в состоянии разъяснять этот документ, и поэтому беседа с министром теряет всякий смысл. Добавляю, что, если министра интересует сам документ, я могу передать его на Кэ д’Орсе.

Думаю, не надо быть профессиональным дипломатом, чтобы понять значение такого рода действий с моей стороны. Встреча с министром иностранных дел всегда событие в деятельности посла, и, если он от такой встречи, к тому же назначенной, уходит, это означает, что он не хочет защищать то, что ему поручено сообщить центром. Иными словами, демонстрирует свое несогласие с полученной директивой.

В разговоре наступает пауза, после которой Р. Дюма, проявляя настойчивость, говорит, что он все-таки хотел бы видеть меня. Это неожиданность уже для меня. Отказать в просьбе министра в таких обстоятельствах становится и нетактичным, и неразумным. Во-первых, потому что свою политическую позицию я ему уже изложил и он не мог не понять ее. Другой у меня не будет и у него в кабинете. Во-вторых, это фактически уже его инициатива, его пожелание поговорить со мной, и уходить от этого было бы некорректно. Я даю согласие. Отправляюсь на Кэ д’Орсе. Где-то в конце Елисейских полей, через которые пролегает путь от посольства до французского МИД, в машину звонит жена. Она почти всегда у радио или телевизора. Говорит, что о моей встрече с министром сообщено по радио. Не успел повесить трубку — звонок помощника Павла Котова. Он спешит предупредить меня о том же. Вот тебе и сюрприз. Я просил встречу отменить вообще. Согласился на нее в порядке учтивости в отношении министра. А французский МИД стремится придать ей публичный характер. По принятым во Франции правилам, далеко не о каждой встрече посла с министром иностранных дел вообще сообщается средствам массовой информации, тем более заранее. Заблаговременное объявление означает и другое: более чем вероятное присутствие журналистов около кабинета министра Но если я решил, что не хочу и не буду защищать обращение ГКЧП в закрытой беседе с министром, то тем более я считал недопустимым для себя делать это перед журналистами, перед Францией, перед всем миром. Эти мысли стучат тревожными ударами в моем сознании. Но машина уже перемахнула через Сену. Вот и парадная лестница Кэ д’Орсе. Навстречу бежит привратник. Заведенная техника несет меня туда, куда я идти не хочу, куда идти не надо. Привратник приглашает меня присесть на минутку на диван, чтобы, как обычно объявить Р. Дюма о моем приходе. Я вижу, как в этот момент через зал спешат телерепортеры в соседнюю комнату, явно накапливаясь для встречи со мной после беседы с министром. Эго последний сигнал. Приходит окончательное решение: этому не быть! Я встаю и ухожу от кабинета министра Навстречу улыбающийся заместитель начальника пресс-службы министерства:

— Здравствуйте, господин посол. Видите, мы здесь готовимся.

— Здравствуйте. Спасибо, но где мне найти кого-нибудь из помощников министра?

Сотрудник поясняет и спешит к своим журналистам. Я отправляюсь к заместителю директора кабинета министра иностранных дел Д. Жерару. Мое появление для него неожиданность.

— Но ведь вас ждет министр, — недоуменно говорит Д. Жерар.

— Знаю. Но не могу быть у него сейчас. Зашел к вам, чтобы предупредить об этом. Если вас интересует документ из Москвы, я могу отдать вам его.

Помощник проявляет интерес к документу. Пробежал обращение ГКЧП. Говорит:

— Мы этот текст не только получили еще утром из посольства в Москве, но и прочли в уже вышедшем номере газеты «Монд». Могли бы вы что-нибудь добавить к этому?

— Положение в Москве отвратительное, и так же чувствую себя я.

Д. Жерар пробует уговорить меня все-таки зайти к министру. Я отказываюсь, но говорю, что готов по внутреннему телефону объяснить лично Р. Дюма мотивы моего решения. Д. Жерар соединяет нас. Еще раз повторяю министру свою позицию, которую изложил министру в телефонном разговоре из посольства. Добавляю, что положение осложнено присутствием журналистов. Это неожиданность для меня. Разъяснять им действия ГКЧП не считаю возможным, стало быть, невозможна и моя встреча в данный момент с министром.

Р. Дюма говорит, что пробовал связаться по телефону с Бессмертных, но ничего не вышло. А контакт иметь хотелось бы. Что с ним?

— У меня нет сведений о министре. Просьбу о желательности контакта, разумеется, передам.

— Состоится ли в Москве гуманитарный форум в рамках Общеевропейского совещания?

— Через пару часов в Париж прилетает заместитель министра иностранных дел В. Ф. Петровский. Он занимается форумом и все расскажет.

— Может быть, несколько слов о перспективах, — просит министр.

— Трудно быть конкретным, но убежден, что демократия восторжествует и мы пойдем дальше курсом преобразваний. Убежден в этом твердо, потому что знаю настроения народа.

Я покидаю Кэ д’Орсе, отмежевавшись, таким образом, от тех, кто давал мне указания из Москвы. Эта позиция должна была быть ясна и для моих французских собеседников.