1916 год

1916 год

1 час ночи, после встречи 1916 года

Опять встреча Нового года, немного шумливая, как всегда, но с искристым, стрельчатым шампанским, которое папа где-то достал за баснословную цену. У папы (что, однако, вечно бывает у него в этот вечер) клубились подозрительные тучки на горизонте. Но впоследствии он все же старался придать своему лицу благоприятное выражение! Встреча прошла как-то странно: скоро и незаметно. Правда, под звуки «Марсельезы», папа частенько подливал в мой бокал золотое реймское, но я все не пьянела, да и теперь оно совсем не шумит в голове! Kwiatek по какой-то странности не пришел: был только colonel[91]. Телефонировала Лиза В[острикова], поздравила по телефону. Очень мило с ее стороны. Женичка просила меня потелефонировать, но я забыла! Да и не хотелось что-то! Ну, пора раздеваться и идти спать! Уже поздно! Полная луна выпукло рисуется на фоне темно-лилового неба и однообразно льет свой серебристый, мертвый свет на белые стены нашего дома! От тишины неба и страшной луны становится грустно, грустно! Ja Кie… Nieokreslone. Далекие воспоминания niesta?e w pami?ci… poczucia t?sknoty i niedoceniania![92]

7 февраля 1916, воскресенье

Ой-ой-ой! Как стыдно! Больше месяца дневника не брала в руки! Но есть маленькое оправдание, даже целых два: во-первых, занята по горло, а во-вторых, занимаюсь ролью Марьи Антоновны из «Ревизора» и декламацией «Плача Ярославны». Всю эту прелесть я должна основательно знать на Масленицу, так как в гимназии готовится спектакль. Это второе оправдание не очень основательно. Потому что роль знаю назубок, а с «Плачем Ярославны» дело обстоит вполне благополучно. Елена Павловна Муллова еще не слышала моей читки, но Ольга Павловна спрашивала, одобрила дикцию – значит, tout est bien[93]! Роль Анны Андреевны должна была играть Лиза, но, кажется, неделю назад отказалась от участия, ссылаясь на сильное малокровие и неправильность сердца и т. п., но я ей что-то не верю. Это что-то другое, а не запрещение доктора. Да вообще за последнее время я ей перестала верить; абсолютно все, что выходит из ее тонких, злых губ, не интересует меня больше, и все это считаю ложью. Я в ней разочаровалась. Раскусила ее, и, увы, она оказалась лишь пустым орехом. Да и не только пустым, но и гнилым вдобавок! И физически перестала нравиться! Вначале я на нее смотрела через розовые очки, и она казалась мне даже очень хорошенькой, но теперь, сбросив волшебные стекла, я увидела ее такой, как[ая] она есть! Лоб широкий, длинный, низкий – peu d’intelligence[94]; губы тонкие, некрасивые, без изгиба, подбородок острый, но слишком маленький и выглядит каким-то бугорком на землистом лице; нос широкий, некрасивый, короткий – pas de race[95]; лицо, т. е., вернее, цвет лица мертвый, землисто-желтый, нездоровый – peu de repas[96] (не через занятия, о, нет, конечно, а больше… soir?es, cousins, cousines, promenades ? deux etc[97]). Вся фигура слишком худа для шестнадцатилетней девушки, угловатая, медвежья по своей неуклюжести. Грации ни на грош! Ноги длинные, ступни уродливые, как у ящерицы! Только глаза… ах. Какие прекрасные глаза: большие, черные, влажные. Грустные, обаятельные и чарующие. Если смотреть – зачаровывает своим взглядом, как индийская кобра – ба! Хорошее сравнение – кобра! И вся она, неуловимая, ускользающая, молчаливая, напоминает просто-напросто змею! Да, да! Хитрое пресмыкающееся, скользкое и противное! Она! Верно! И как змея колдует своими глазами, так она останавливает своим взглядом, но… магическая сила ее глаз что-то на меня не действует! Однако… это слишком! Написать почти полторы страницы о не интересующей меня личности – это ужасно! Но я хотела только показать ее недостатки! Это доказательство! Вернемся к нашему «Ревизору»! Ставят отрывок: разговоры Анны Андреевны, Марии Антоновны с Петром Ивановичем Добчинским!

8 [февраля], понедельник

Какая гадость! Вчера докончить не дали! Ну да не беда – принимаюсь сегодня! Вместо Лизы Востриковой выбрали Лиду Перепелицыну (она, кажется, играет оживленнее и веселее первой); Добчинский выпал на долю Женюрки Рукавишниковой, а я имею честь олицетворять Марью Антоновну Сквозник-Дмухановскую. И выкопал же Гоголь фамилии – умора!! Глупость – с репетициями у нас дело положительно не клеится: не то чтобы ролей не знали, или читка, или мимика плоховали – нет, но настоящих, полных репетиций во всем ансамбле было две-три. То я сижу дома (все противное горло!), то Женя не является, а перед этим Лиза отказалась – задержались репетировать, думали русской пьесы вообще не будет. Стыдно должно быть муллошечкам[98]! Ведь о французской пьеске давным-давно подумали. А у нас только тогда вспомнили, когда спектакль оказался, что говорится, на носу! И, боже мой, сколько всякой всячины пересмотрели! Пьесок подходящих для нашего возраста не находили; все больше «b?b?s»[99], а мы ведь барышни капризные – хотим играть – и ни с места! Старались, старались – наконец старания увенчались успехом! Елена Владимировна или одна из муллошечек нашла «Дорогую гостью»[100]. Мне попалась роль пустой городской кокетки – девочки, щеголихи и вертушки, – все будто бы и ничего, но как пронюхала m-elle Girard, что я в каком-то явлении должна быть barbouill?e du chocolat[101], тут она и остановила нашу деятельность. «Veto!» «Что, как, почему??» И ответ оказался таким простым! Разве прилично показаться перед публикой ученице V класса (т. е. мне) со ртом в шоколаде?! Никогда, никогда еще стены гимназии не видели ничего подобного! Остановили пьеску! Если начальство запрещает, подчиненные повинуются – значит, и наша компания согласилась! Опять рылись, рылись в пьесках и теперь (достоверно знаю; если не верите, можете справиться у m-mе Ковалевой (рожд. Марковской!)). М-elle Марковская (это еще перед свадьбой, когда о последней еще ничего не знали) торжественно принесла новую пьесу «Сюрпризы»[102], где Лиза должна была танцевать «русскую», а я аккомпанировать ей и играть вальс, гаммы и еще что-нибудь хорошенькое! Ну, обрадовались, конечно!

«Вот она, обетованная земля!» – подумали мы.

Увы! Это оказалось лишь слабым намеком на сказанное! «Сюрпризы» преподнесли нам истинный сюрпризик! И вот почему: я и Лиза взъелись! Что это, в самом деле? Нам, у которых на всю гимназию лучшая русская речь, великолепная дикция и прекрасная читка, нам дают какие-то невыигрышные роли? Черт знает, что такое! Обставили дипломатически – тонкий «complot»[103] по телефону и не менее дипломатически – тонко подсунули его Мулловым! Бедненькие! Они едва своих головок не потеряли от ужаса! Что же наконец будет? Они так были обескуражены случившимся, что почти нам с Лизой дали выбор пьесы! Подумали мы недолго (это не по моему методу, который гласит: быстрота и натиск ? la Вильгельм) и преподнесли очень торжественно диалог Липочки с Аграфеной Кондратьевной (из «Свои люди – сочтемся»). Роль матери попалась Лизе – она постепеннее да и медлительнее меня, а мне дали Липочку. (Ведь я же сорви-голова, сорванец, шалунья – и т. п. эпитеты.) Прочли мы всего один раз – читку одобрили, а вот насчет этаких забористых выражений поморщились! Нет, все хорошо, да что-то не то! Ну и наш диалог полетел в трубу прекраснейшим образом. Опять отчаяние, но кратковременней, ибо быстро нашлось утешение в почтительной и представительной фигуре «Ревизора». Немного дум, немного грез – и решили твердо, окончательно, решительно и бесповоротно. И вот мы, слабые игрушки с поломанными членами в руках всемогущей государыни Судьбы, загипнотизированные магическими словами «классическая пьеса», мы, мы… согласились и играем!

Господи, три страницы накатала?! Нет, довольно, дорогие мои, пора в кроватку!

10 [февраля], среда

Брильянты! Брильянты! Магическое слово, при звуке которого немедленно представляется какой-нибудь очаровательный кулон на шее красавицы и снопы разноцветных искр, быстрых, роскошных, богатых, но непостоянных, изменчивых и changeant[104].

И вот сегодня папа подарил маме прекрасный большой кулон, усыпанный бриллиантами чистейшей воды! Тонкая работа еще больше выделяет блеск камней – крупных и мелких, но одинаково великолепных и достойных восхищения. Милый папа! При покупке драгоценностей для жены он все же не позабыл и о дочери! Небольшой, изящный «coulant»[105] сделан с рубинами, изумрудами, брильянтами и хризопразами – мой первый кулон! Еще вначале я была очарована его изяществом и красотой, но когда узнала, что он предназначается мне, моему восторгу не было границ! О, Боже мой, даже страшно становится, если подумать, какое огромное, убийственное влияние имеют драгоценности! Кажется, все забываешь, взглянув на искрящиеся камешки, такие пленительные и колдующе-прекрасные! Я люблю драгоценности, цветы и красоту! Я хорошо знаю, что многие, глядя на одну из этих сил, завидуют обладавшим ею! До сих пор я этого чувства не испытывала. Если я вижу драгоценность, поистине прекрасную, то я вижу только ее и не забочусь о том, кто ее имеет. Глядя на цветы, я любуюсь только их цветом, формой, лепестками! Que m’importe[106], кому они принадлежат! Если смотрю на какую-нибудь красивую вещь, я испытываю большое удовольствие, что вижу ее, любуюсь ею – все равно, где и когда. Теперь о человеческой красоте! Вот здесь многие из моих барышень, даже из недурненьких, иногда восклицают:

– Ах, Соня, я видела вчера одну блондинку! Какой у нее был цвет лица, какая кожа! Вот завидую ей!

Или:

– Oh, Sophie! Il y a quelque temps, que j’ai remarqu? une dame! Qu’elle ?tait belle! Quels yeux, quels cils! Je voudrais bien en avoir de pareils!![107] И это вечно! Какое-то «perpetuum mobile»! Я – напротив! Но, увы, красоту не часто встречаешь!! Очень и очень редко, а то бывает так: глаза очаровательные – остальное не стоит внимания! Губы красивы – что-нибудь другое не отвечает закону красоты! И так очень часто! Мама иногда мне делает замечание:

– Соня, неприлично так долго смотреть! Не надо!

Но, Боже мой, что же я сделаю, если заметила великолепный изгиб рта, прекрасные глаза или красивый нос! Я смотрю долго, внимательно, пристально и упрямо; я не хочу потерять дорогого мгновения наблюдения за красотой. Мне все равно – дама или господин, на которого я смотрю, – я вижу только красоту – остальное меня мало занимает! Например, у miss O’Reilly удивительно красивый нос и великолепного оттенка волосы. И когда она дает урок, я стараюсь чаще смотреть на нее: мне это доставляет удовольствие. А ее смущает. Однажды она даже спросила, почему я на нее смотрю так внимательно? Что ж делать, пришлось объяснить. Смутилась и слегка покраснела! О, Боже мой, что же [я] виновата, что ли? Просила сказать – пожалуйста, это меня не утруждает! Но все же даже после этого я не перестаю наблюдать за нею!

Ага! Вот едва не забыла! Я отказалась от роли Марьи Антоновны. Куда мне с моим горлом! Вероятно, до Масленицы буду дома сидеть! Ничего не поделаешь! Роль на лету подхватила Лиза. Странно, ведь ей же «доктор» запретил волнения? Немного подозрительно! Хотя… такая глупость, ей просто хочется поближе подойти к m-lle Мулловой. А она ей верит! Святая простота!

А все-таки при случае непременно надо уколоть Лизу! Непременно?

19 [февраля], пятница

Масленица! Ну и что ж? Масленица так Масленица, но она мне ничего нового не принесла. Ну, решительно – ничего! Блины? Ничего нового и самое обыкновенное кушанье! Их не люблю! Сегодня была в школе, на спектакле. Я не играю и бешусь! Черт знает, почему эта несчастная болезнь отняла у меня роль и удовольствие. И «Плач Ярославны»?! Aujourd’hui j’ai assist? ? cette c?r?monie![108]

Приехала – и увидела моего милого Добчинского. Загримирован восхитительно, прямо не узнаешь в этом вертлявом господинчике мою Женюрку. Еще многих увидела: и Лиду Перепелицыну, и Александру Мейштович, ставшую прямо красавицей в изящном костюме эльзаски, и Изу, седую старушку, и Сесиль Воду, злую цыганку-шпионку! Получила массу легких, как ветер, поцелуев; чтобы не запачкать меня губной помадой, девочки нежно прикасались к моей щеке. Но и это все глупость! Играли… да. Как играли??!.. Ни то ни се! Мое стихотворение читала Наташа Забелло (сестра Любы Геймансон). Читала ни шатко ни валко, ни хорошо ни плохо – я могла бы прочесть лучше, это я знаю! Русская пьеса шла хорошо, даже больше, чем хорошо. Лида и Женя очаровательны, зато Вера Добужинская (она заменяла Лизу, заболевшую краснухой) если не испортила пьесы, то поколебала прекрасное впечатление своим мертвым голосом и бездушной игрой. Гадко, гадко, очень гадко! Но… ничего! ?a me regarde peu! Qu’ importe!![109] Французская пьеса («Une nuit d’Alzace»[110]) была испорчена пением, т. е. не то чтобы по-настоящему пели, а вообще говорили певуче, певуче и ненатурально! Оживила крошка Tamara Fietta и Sonia Jafarova, очаровательная татарочка! В общем, сошло ничего! Мило! Что мне понравилось – это гимны Polonaise Militaire Chopin’a, сыгранный Зиной Айсмонт (ведь она ученица Бариновой), и, конечно, русская пьеса! Elda Fietta пела solo Итальянский гимн, а остальные исполнял хор! Французский флаг держала Jeanne Micaud, русский – Лида Перепелицына, исполнявшая еще русскую пляску в изящном костюме боярышни, английский – Nelly Havery, милый английский матросик, бельгийский – не помню, кто, итальянский – Elda Fietta, а японский – Михайловская, удивительно похожая на японку! Так что все удалось! A propos, j’ai re?u un prix pour l’ann?e pass?e[111].

Среда, 2 марта

Снова хожу в школу: уже неделя. Выдали «bulletins»[112], и я получила кокарду. Очень боялась потерять ее из-за анатомии, но все сошло благополучно. Вернулся из Москвы папа; привез очень много конфет и мне шесть томов книги «Великая реформа 19 февраля 1861 г.»[113]. Красивое и интересное издание! Ф.А.[114] получил отставку и чин генерала. Вчера поздравили. По телефону, конечно, иначе пока невозможно! В гимназии все то же самое. Много манкирующих учениц. Прочла «Войну и мир». Ростовы все – слякоть; Курагины – гадость, а лучше всего семья Болконских. Особенно Андрей. И красив, и мой тип! Наташа порядочная «b?te»[115] и слишком влюбчивая, что очень глупо. Вначале и Пьер Безухов нравился очень. Потом перестал и интересовать. Лучше всего описана война. Александр, Кутузов и Каратаев; таких, как он, в русском народе много, но они где-то спрятаны, заброшены в далекую глушь, за тысячи верст от центров культуры и цивилизации. Подхвачен верный тон всеобщего настроения и особенно штаба при генералах. В общем, больше всего меня занимали война и масонство. Этот орден, таинственный, странный, но, вероятно, хороший, меня живо интересует. Когда окончу школу, буду изучать оккультические науки: это меня захватывает, как и все мистическое, загадочное, далекое. Но масонство не всегда меня привлекает: не всегда и не совсем. Слишком много противоречащего моей натуре!

Видела Елену Владимировну Ковалеву. Изменилась и стала хуже. И чего замуж вышла?! Обстригла волосы, подурнела и стала какой-то желтой! А раньше была похожа на вдохновенную музу истории. Не знаю, как пойдет дальше с этой изящной дамой в модных платьях! M. O’R[eilly] все то же. Осторожная, пикантная, изящная в своей простоте, но с легким оттенком врожденного кокетства и грации, что придает ей beaucoup de charme[116]. О, если бы ее одеть ? la moderne[117] с ее роскошным цветом волос, красивым носом, насмешливой улыбкой, холодными голубыми глазами, элегантными манерами и очень стройными ногами (что, ? propos[118], у англичанок очень редко!), о, воображаю, что это был бы за petit demon de femme![119] Я ее не люблю самое, но люблю тонкий, острый ум, ее mots[120], брошенные будто вскользь, ее нос, ее лицо, ее очаровательно сложенную фигуру, аристократическое «tenue»[121] – одним словом, люблю ее красивое тело, а душа и elle-m?me[122]… that is the question[123]!!

22 [марта], вторник

By?o cicho i dobrze[124].

Mon ?me est pure et chaste, comme si j’?tais une enfant de deux ans et je n’avais aucun p?ch?…. notre p?ch? originel! Apr?s la confession – j’ai commenc? ? prier. Mais le jour-ci je ne priais pas pour s’en debarasser seulement; non, je priais, parce que je sentais que je dois le faire. Suis-je devenue pieuse? Je ne sais pas; il me semble, que je suis reste? la m?me, seulement… je n’?tais jamais si calme, si calme que maintenant. Oh, oui! J’adore notre Sauveur et sa bienheureuse m?re Virgo Virginum![125]

23 [марта], среда

Le soleil, le ciel bleu-clair et la Sainte Communion! Bien, quoi?![126]

Гельсингфорс [127] , 30 [марта], среда

Что ни край, то обычай! Город чистый, симпатичный, даже, можно сказать, красивый, но странный, странный ужасно! Может быть, это только с непривычки так кажется, а потом, как привыкнешь, так и по душе придется, но… Вот уже целый день брожу с мамой по чистеньким, хорошо мощенным улицам, наблюдаю, рассматриваю, но никак не привыкаю к некрасивому, куриному языку финнов, ни к аккуратным, розовым, белокурым мужчинам со снежными воротниками и манжетами, ни к стремительно несущимся велосипедам, но, главное, не могу спокойно видеть их финнок… О, Боже! Кто бы мог выдумать когда-либо что-нибудь более ужасное и уродливое?! В Петрограде немного, но все же встречаются изящные ножки, а здесь… Horreur[128], и больше ничего! Огромные, толстые, широкие, плоские, с неимоверно большой пяткой, такие страшные и неэстетичные, что даже глядеть противно! И подростки такие ужасные, особенно девочки, с вытаращенными, рыбьими глазами и короткими вздернутыми носами, некрасивые, бледные, вялые и сонные, или слишком смелые с разбитными, неприятными манерами… ну, прямо гадость, и больше ничего. Гуляли много, ходили по каким-то Александровской, Правительственной улицам, смотрели какие-то красивые здания, вероятно, государственные учреждения, но в финских надписях так и не смогли разобраться, купили красивые ботинки и лакированные туфельки для меня (очень недорого и очень элегантно), прелестнейшие кружевные combinaisons[129] с широкими прошивками и еще многое покупали: духи Roger et Gallet[130] extrait santalia[131] и еще что-то, но что именно как-то ускользает из моей памяти, потому что спать хочется до безумия!!

Петроград, 3 апреля, воскресенье

Мне снился сон… мне снился, спокойный, ясный и красивый… Мне снился чудный, светлый сон! Сон спокойствия, тишины, забвения и красоты! И, как все сны, промелькнул так же быстро и легко, едва коснувшись души и оставив прелестный, немного грустный отклик. Печальное эхо того, что прошлое, может быть, вернется, но не точное, но не точное… Может быть, и лучшее, но никогда не то же самое!

Szcz??liwa m?odo??!.. dzie? szcz??cia – d?ugi, ?alu – kr?tki[132]… или что-то в этом роде! Но это неправда, это неправда! Или же это сотворено для нежных, воздушных голубоглазых девушек со льняными волосами, прозрачным, чистым взглядом и нетронутым, наивным ртом, которые беспечно живут в старинных усадьбах с белыми домами, окруженными липами, сиренью и жасмином, живут тихо и безмятежно под крылышком родных, со своими полудетскими радостью и горем; для них, может быть! для не знающих, не понимающих, не чувствующих нервной, напряженной атмосферы жизни! для детских желаний и сердец, чистых, невинных и прозрачных, как слеза! Но… оставим это! Все хорошее в жизни проходит быстро и незаметно… Как сон, как радужный, светлый сон! Дурных снов не бывает: есть только чудные, мгновенные, прелестные видения счастья, сны лучшей жизни, сны просто прекрасные по своим новизне, красоте и тонкости! Одним из этих чудесных снов было кратковременное и не стирающееся из памяти пребывание в Гельсингфорсе. Вечера, правда, довольно скучные, но, несмотря на это, все же милые, потому что я так люблю тишину и спокойствие. А там было так тихо, так тихо! Хотя не всегда это мне нравится; это зависит от моего настроения. Когда я нервна до последней степени, решительно все раздражает и злит, когда безумно хочется заплакать, застонать от невозможности найти хоть минуту тишины, тогда я жажду полного спокойствия. Чтобы никто не говорил, никто не смеялся, не ходил; чтобы все молчало и застыло в тихой, прелестной грусти… И только чувствовалось бы непривычное движение воздушных атомов и непрерывный, неслышный говор их! Тогда я стараюсь забиться в гостиную или в кабинет, лежать там молча и неподвижно и слушать песнь моей души и моей мысли! Иногда бывает так хорошо… так хорошо и спокойно! А если мне прервут мое уединение, если чей-нибудь смех или голос резко прорежет дорогую мне тишину, мне хочется плакать, что не дали молчанию и спокойствию водвориться в моей душе и отдать ей мир и спокойствие ко всему. Хочется плакать, но… слез нет! Я никогда не плачу; что-то не умею. Забыла! И на весь день испорчено настроение, ибо тот молчаливый экстаз тишины не всегда приходит! Не всегда.

А то иногда хочется смеха, людей, музыки, красоты. Хочется театра, ресторанной залы, улицы. Хочется сознавать и видеть, что… да, но это все равно. Спохватилась вовремя! Gr?ce ? Dieu! Quoi, c’est mieux![133] Oднако… вернемся к Гельсингфорсу! Там я узнала человека со странными, с красивыми, стальными, голубыми глазами, удивительно похожими на глаза… я знаю, на чьи глаза!

Спокойные и ласковые, насмешливые и вызывающие, они похожи на холодную сталь, когда глядят чисто, холодно и умно, и на предутреннее голубое небо в минуту ласкового, милого, но в то же время вызывающего взгляда! Красивые глаза, очень ничего!

Я любила прогуливаться по Runebug’s Esplanaden[134] и по Александровской улице. Любила пройтись неторопливо и осмотреть публику, встретиться взглядом с военными и морскими офицерами и чувствовать, сознавать…? Ничего особенного!!!

Май, 5, четверг

Долго не писала, очень долго! Больше месяца. Но работы по горло: репетиции, репетиции и репетиции! Почти все сдаю блестяще (отметки мои лучше всех), а сегодня, на экзамене физики, так прямо скандал из-за моего балла вышел. Ольга Константиновна никогда никому пятерок не ставит и очень придирается к слогу, требуя точности, ясности в выражениях, желая приучить нас к так называемому «научному» слогу, каким доказываются теоремы, алгебраические вычисления и объясняются законы и опыты по физике. Но мы, конечно, очень трудно привыкаем к ее речи, и часто она принуждена повторять то же самое по нескольку раз, чтобы мы могли составить более или менее ясное понятие об объясняемом. И вдруг, о, неожиданность! Сегодня я держала по физике форменный переходный экзамен; со мною вместе исправляли свои репетиционные двойки Женя Рукавишникова и Женя Видаль. На первую голову вызывают Ж.В.; «Физика» сидит у пюпитра Ады Моржицкой, высокая, длинная, тощая, в белой воздушной блузке. Сидит и думает, вытаращив свои огромные черные глаза, выпуклые, тусклые, некрасивые! Задает Жене сифон[135]. Эта строит физиономию, поворачивается на каблуках к классу и оглядывает девочек с таким видом, будто первый раз слышит о том, что на свете существует нечто, именуемое сифоном! В это время «Физика» занята обдумыванием какого-то сложного вопроса. Женя быстро наклоняется к Рукавишниковой, которая сидит почти что рядом с доской, и стремительно просматривает чертеж сифона, слушая бессвязные и торопливые слова моего «Ваbу» о устройстве сифона и, вероятно, еще о чем-то. Неожиданно «Физика» поднимает глаза:

– Госпожа Видаль, прошу без этого… Занимайтесь делом и оставьте госпожу Рукавишникову в покое…

Женя Видаль принимает вид оскорбленного самолюбия:

– Я, mademoiselle, я ничего… Она даже не слышала, что я ей сказала… Я, mademoiselle, я…

Но в это время «Физика» вдруг извергает мою фамилию. Встаю. Страх пропал, и даже стало смешно. Потом тупое равнодушие. Что спросит? Насосы, коэффициент линейного расширения, Бойля-Мариотта?

– Расскажите о барометрах!

Минуту молчу, подбирая первую фразу, в мозгу укладывается быстро красивая, длинная, витиеватая. Начинаю. Выходит резко и обрывисто: слова падают короткими отдельными предложениями, отрывистыми, маленькими, сухими. Я в отчаянии. «Будет злиться!» Но ни слова с ее стороны. Потом быстро осваиваюсь со своей ролью, уже, свободно и улыбнувшись, испрашиваю позволения подойти к доске и начертать около кривого, безалаберного рисунка о сифоне мою схему металлического барометра. Потом говорю еще что-то о циклонах, о погоде, о законе плавания[136], термометры, неудобства водяных термометров и т. д., и т. д….

– Довольно! – падает отрывистый звук.

«Неужели конец?» – думаю. Нет! еще придется дать листочек и решить задачу о теплоте. Граммы, градусы, калории привычным, машинальным движением набрасываю на бумагу, потом приписываю уравнение и подаю листок «Физике». Она только что кончила спрашивать Женю Видаль и отпускает ее на место. Просматривает мою задачу – верно. Еще несколько вопросов, и я готова. Сажусь и сейчас же втягиваюсь в доказательство и объяснение закона Бойля-Мариотта, который попался бледной и дрожащей Ж.Р. От испуга она стоит молча и неподвижно. «Физика» задает ей другие вопросы, но я их не слышу, потому что ни о чем не думаю. Вдруг вижу, что «Физика» быстро берет классный журнал.

«Отметки!» – вихрем проносится у меня в голове, и, едва шепнув Аде, чтоб узнала, сколько мне, снова впадаю в странное, полусонное состояние. Женя кончает письменное объяснение Архимеда, говорит что-то о капиллярности и еще о чем-то, но я все-таки ничего не понимаю. Женя идет на место. Кончила. «Физика» берет журнал и неторопливо и ясно говорит, что Ж.В. ответила лучше – ей тройка, Женя Р[укавишникова] – тоже ничего, но путалась – тройка с минусом; Я –…

– Пять!

Вихрь радости кружит мне голову. Мне хочется смеяться, разговаривать. Но на меня смотрят; смотрит весь класс, неприятно удивленный и недовольный. Я спокойно поднимаю глаза, без улыбки осматриваю девочек и встречаю их злые, изумленные взгляды.

«“Физика” поставила пять?»

Это читаю в каждом взоре. Меня окружают злые, холодные дети с неприятными глазами. Только моя Женюрочка как-то съежилась на своей скамейке. Перевожу взгляд на Аду. Она оглядывает класс с триумфом.

«Ага? Ага? что я говорила? Одна она получила пять?!» – без слов говорит она остальным. Неожиданно молчание прерывается рокочущими, тихими перешептываниями. Я молчу и в душе смеюсь над ними.

«Pr?fer?e!»[137] – это слово всасывается в мои уши.

«Я заслужила!» – отвечаю им глазами.

«Она заслужила!» – молчаливо говорит «Физика».

«Ага! Ага!» – взывает взгляд Ады.

Да, я заслужила, знаю это, а остальнoе… peu importe[138]. К завистливым глазам я равнодушна; по злому шепоту за спиной читаю презрение, ибо все, что прячется, неправда, ложь и гадкая низость!

Май 21, суббота

Неужели все так глупо на свете? Так пошло и так глупо? Неужели? Тогда зачем же мы живем? Но нет! Так быть не может! Есть много прекрасного, но я всегда боюсь, чтобы и оно не оказалось таким низким и вульгарным, как другие! А этих других так много… так много!! Неведение лучше всего! Обман, может быть, все же не так отвратителен, как действительность! Ах, Боже мой, я начинаю впадать в пессимизм – становлюсь каким-то бездушным скептиком! Но лучше ли это? Может быть, что так! Однако есть люди на свете добрые, милые и красивые, с чистым, ласковым взглядом и умной речью, есть, и я их знаю; это подбадривает и вносит оживление! «Остальное» меня злит, и я ненавижу его.

Неужели так всегда? Я верю в другой мир, который нам бесконечно близок, ибо я верю в его сношение с нами, и страшно далек, ибо превосходит и подавляет тайной и величием! И есть люди, имеющие близкое соприкосновение с ним; я их люблю и поклоняюсь их душе; есть люди, которые смеются над всем и отдаются легкомыслию и пустоте; я их ненавижу и презираю их ослепление! Счастье, кто принадлежит к первому сословию!

Май 24, вторник

День был душный и жаркий. Асфальтовые плиты тротуаров стали мягкими и поддавались под ногами. Пышные, круглые и низкие облака выпукло выделялись на синем небе и плыли медленно и лениво, словно боясь растаять и исчезнуть. Невский пестрел летними платьями и цветными зонтиками. Эдя все время ныл, жалуясь на жару; наконец мама отпустила его домой одного, и он, схватив быстро и проворно свои коробки от «Скорохода»[139], стремительно понесся по тротуару, изредка мелькая красной шапкой. К четырем пришел его товарищ, Виктор Космовский, некрасивый и нескладный мальчик в больших очках. Своим шепелявящим говором он немного напоминает Диму Воскобойникова.

Лишь под вечер стало как будто бы прохладнее, но опять это только так показалось, потому что воздух продолжал быть тяжелым и жарким. Я уговорила маму проехать на острова. Ведь теперь стоят белые, странные ночи, и так поздно мы еще на Стрелке[140] не бывали. Поехали. Было очень светло, и даже не верилось, что скоро полночь. Ясно виднелась яркая зелень, проглядывающая на Дворцовой площади. Небо было окрашено красно-желтым огнем, и облака, как огненные птицы, осторожно скользили по нему. Зимний дворец стоял, как всегда, строгим и прекрасным. Государь был в отсутствии. Нева, казалось, замерла в своем блестящем величии. Вода сверкала и переливалась однообразным матово-золотистым и серебряным блеском, и ни одна волна не бороздила зеркальную поверхность. Петропавловская крепость навеяла минутную печаль о ее безмолвных, страшных жертвах. У ее низкого таинственного входа мерцал желтый огонек. И огромная тишина царила здесь. Неожиданно с Троицкого моста донесся пронзительный и долгий трамвайный звонок; потом загудела пароходная сирена, и беспокойная, бурливая жизнь большого города окружила нас кипящей, непрерывной волной. Роман всегда едет шагом в начале Каменноостровского, около мечети. Ее голубые купол и минареты сверкали тихим и спокойным отблеском зари. Всю красоту вечернего настроения портили беспрерывные гудки моторов, звонки трамваев и окрики кучеров и простой, неизящный народ, рассевшийся на скамейках и спокойно лущащий семечки. Минув оживленный, красивый проспект, мы въехали на Острова. Никогда Стрелка не бывает такой многолюдной, как в дразнящие белые ночи, когда «одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса…»[141]. Моторы, лихачи и собственники так и рыскают по ее аллеям, и влюбленные парочки встречаются на каждом шагу. Последнее явление становится в это время самым обыкновенным, так как редко-редко встретишь двух гуляющих одного пола! Все только и мелькают: офицерская или вообще защитная фуражка и дамская шляпа. Котелки и мягкие шляпы тоже нечасты. На военных теперь нашла странная мания – каждый должен непременно иметь свою «belle»[142]; но, увы, они бывают, и почти всегда, противоположностью этого слова. По густой, яркой траве ползла лиловая роса; вода озер, прудов и рек таинственно золотилась сквозь голубоватую дымку мглы. Очертания деревьев то выделялись рельефно и выпукло на светлом небе, то окончательно терялись, образовывая темную, сплошную массу, сквозь которую часто мигали электрические прожекторы автомобилей. На самой «pointe»[143] мы вышли немного пройтись: в этот вечер я выглядела очень эффектно и хорошо. Мое элегантное платье, пелеринка и изящная шляпа с сине-лиловыми цветами обращали на себя внимание. Возвращались быстро. Острова исчезли из виду; мистично сверкнул пустыми окнами таинственный особняк Строгановых[144] – и мы мчались по Каменноостровскому. Становилось темнее, потому что густые и плотные облака наполовину заполнили светлое небо, и оно покрылось многоцветными, фантастическими арабесками. Дул легкий жаркий ветер. Улицы были сравнительно пустынны. Сергиевская[145] была еще красивее, чем днем; странное освещение полуугасшей зари и темного и светлого неба делали ее удивительно изящной и тонкой. Особняки стояли мрачными и тоскливыми и блестящими, слепыми окнами пристально вглядывались в проезжающий экипаж.

Ах, странные белые ночи, ночи чего-то недоговоренного, ночи горячих зорь и пылающих губ, как вы бесстыдны и откровенны в своем светлом мраке и мерцающих полусветов неба! До чего дразнит ваше горячее, прерывающееся дыхание, утомленное и голодное! До чего нервирует ваш матовый переливающийся блеск – и никогда не знаешь, что это: день или ночь, занимающееся утро или поздний светлый вечер?!

Май 25, среда

Вернулся папа из Олонецкго края: утомленный и расслабленный. Рассказывал много интересных подробностей о тамошнем быте. Познакомился там с гастролирующими актерами. На обратном пути была мучительная качка; папе было плохо. Привез из Сегозера[146] железную руду и образцы горных пород, как кварц, мрамор и т. п.; все это я прибрала для своей коллекции. Сегодня стояла гадкая погода; никуда не выходили, так как после обеда, на котором, кстати, был «Kwiatek», лил сильный дождь. И небо было черно-синим с серыми клочками низких облаков и туч, и ветер собирал и разгонял их группы, и было гадко, тоскливо и неприятно. Получила письмо от N. Ненавижу! Бог мой, как эта комедия надоела!! И подумать только: далеко где-то плывет волна войны, сметая жизни и калеча судьбы, а здесь, в городе, головы заняты пустотой и глупостями. Стыдно господам офицерам! Даже в нашем доме живет некий типик. Мразь какая-то!!! Когда конец войне? Увы, моя любимая Англия потерпела вчера большой урон в лице славного вождя лорда Китченера. Направляясь в Россию на миноносце «Хемпшайр», он погиб в море от мины или торпеды. Весь его штаб потонул, и только слабый, но отчаянный крик прессы всех стран возвестил нам эту тяжелую потерю, ибо известие о гибели любимца солдат было встречено народом мрачным молчанием! Pax, pax, pax!!![147] Это было 23 мая, в 8 часов утра. В этот же день, утром, скоропостижно скончался Юань Шикай, президент Китайской республики. Теперь его место временно занял вице-президент Лиунь-Хунь. Остальное все в порядке.

Что будет? Что будет??..

Июнь 3, пятница

Что со мною? Разве я знаю? Пустота, пустота и лень. Много хорошего случилось за это время: приезжал Алексей Васильевич Красавин, наш милый московский знакомый, ездили в Павловск, завтракали в «Европейской», были у очаровательной Мосоловой[148]… И еще что-то было, тоже прекрасное, но, несмотря на это, я часто нервничаю и сержусь. Особенно теперь. Почему… не знаю! Становится пусто и как-то неопределенно тяжело, и не знаешь, что делать, за что приняться… Вчера вечером были у Руфины Зиновьевны Баженовой. Она снимет порядочную квартирку на Сергиевской, но сдала несколько комнат богатым беженцам из Польши, которые чувствуют себя как дома[149]. Сама она странная и ускользающая личность… Сразу не поймешь… Странная, тяжелая драма произошла в их семье. Я думаю, что она мне послужит новой темой.

На Волгу ехать не хочется. Тянет в Гельсингфорс. Что-то маняще-милое имеет в себе этот городок. Что именно? Может быть, я и знаю. И к тому же у нас такие платья, что только и есть, как сверкнуть где-нибудь в людном уголке, и… и исчезнуть, оставив хорошее (peut ?tre m?me plus que ?a![150]) впечатление.

Папа купил изящный английский шарабан. Пришла фантазия править самому. Что поделаешь avec cet enfant, avec ce grand b?b??[151] Но он прелесть. Кстати, иногда на ум приходят декабрьские и майские дни, но… это так далеко, так старо, что и вспоминать не стоит.

Июнь 8, среда, ночь

Я не довольствуюсь малым, нет! Все мне кажется еще недостаточным, и я желаю, требую чего-то огромного, большого… чего? Ха-ха… Ответа нет. И не будет. В общем – что я такое? Контраст сама себе: то дикость, то спокойствие; то веселье, то мрачное, гнетущее настроение; иногда хочется толпы и шума, другой раз безумно жаждешь такой великой, огромной тишины, что даже сама удивляешься. Все, кого я знаю, не отвечают совсем моим требованиям; о, может быть, последние слишком широки? Все возможно! Но до сих пор не встречала ни женщину, ни мужчину, совершенно подходящим ко мне и моего типа, нет, нет…

Июнь 11, суббота (ночь)

Только что приняла ванну и чувcтвую себя великолепно. Весь день сидела дома, так как лил невозможнейший дождь. Был N. Влюблен, смешон и глуп. Я получила огромную корзину бело-розовых гортензий. Этих цветов я не люблю. Почему-то припоминает усыпальницы богатых людей. Папа уехал в Новгородскую губернию, Боровичский уезд, смотреть имение. С ним уехал к себе Молчанов. Утром написала письмо Ольге Павловне и Филиппу Артемьевичу. Буду ждать ответов! Больше писать нечего, потому что настроения и души нет.

Июнь 19, воскресенье

Были на скачках. Я – в первый раз, конечно; но мне безумно понравилось. Очень, очень хорошо. Встретили г. Волка со своей дамой. Говорят, что она… да мало ли что говорят о накрашенных женщинах! Был также г. Иванов. Он лишь недавно вернулся из Англии; и в Париже побывал. Папа играл, все же остался в проигрыше. Пустяки, конечно! Я угадывала номера лошадей, и они выигрывали. В компанию с Ивановым выиграла что-то такое. Было очень весело, очень хорошо. Погода была не из важных, но в общем… pas mal[152]! Несколько изящно одетых дам, несколько оригинальных туалетов… остальное… остальное интересует только меня. Никого другого. А то, что нужно и великолепно, упомню без помощи дневника.

Июнь 30, четверг

Боже мой! Это был последний день июня! Какой ужас! Однако это время невероятно гадко мчится. По-моему – слишком быстро. Не успеешь оглянуться, а тут уж школа нагрянет со всеми ее атрибутами. Как не хо-чет-ся! Уух, не хочется! Впрочем, что я болтаю? И в гимназии весело. Все же девочки, учительницы, маленькие радости и скандалы, мой Сфинкс, молчаливый, хищный и холодный!!! Ой, ой, ой! вероятно, никогда не соберусь черкнуть «моим». А, право, иногда хочется. Но боюсь. Чего? Может быть, буду слишком откровенной. А пока это нельзя. Потом… кто знает!!! Настроение писать письма приходит поздно вечером, ночью… А тогда я бываю возбуждена и нервна до крайности и могу Бог знает что накатать! Ночью опасаюсь писать письма; а если и пишу, то крайне осторожно и осмотрительно, чтобы не сказать co? niew?a?ciwego[153]! Но это невероятно трудно, так как ночь на меня волнующе действует, нервирует, возбуждает и дурманит, а при таком дьявольском настроении, да еще в руки себя взять, наблюдать за собой, контролировать свои действия, – это уж теорема, которую не в состоянии доказать никто!

Сегодня холодно, неопределенно-серо, противно!!! То дождь хлынет, то снова проглянет солнце и на минутку станет потеплее. Но в общем день мне не нравился. Половина шестого уехали на острова; по дороге нас нагнал дождь. И мы минут двадцать простояли на Сергиевской. На Стрелке было очень мало народу, очень мало! Это мне не нравилось. Я люблю изящную толпу. А тут лишь несколько добродетельных мамаш с ребятами, две-три парочки с посиневшими носами, да так еще немножечко порасселось на «point». «Моего» не было. Да ведь «он» позднее приезжает, и немудрено, что в этот час не гулял по Стрелке. А propos, он очень странен, и я не могу понять, старик он или молодой? Удивительная личность. Больше, кажется, писать нечего! Впрочем, есть еще несколько маленьких пустячков: получила письмо от Андрея. Милый мальчик – я ему очень симпатизирую! Потом познакомилась с нашей визави: mademoiselle Nata, тринадцатилетняя смолянка!!! Тоже особа; дома совсем одна: отец убит, а мать в Лозанну за младшими детьми уехала. Кажется, cette petite est plut?t gentille[154]. Но не знаю!

Июль 5, вторник

Дальний благовест, гроза с солнцем, дождь и тоска! Такая ужасная, беспричинная тоска. Может быть, потому, что хотя уже шесть часов вечера, но я и не одета, и не причесана, и ничего не делаю!! Парикмахер придет к восьми завить мои волосы… что дальше? Если будет хорошая погода, попрошу маму пойти на Невский. О кинематографе уж молчу! Верно, мама найдет девятый час слишком поздним и поэтому «неприличным» для посещения публичных мест. Но мне это все равно. Дни или мелькают неестественно весело, или тащатся неестественно тяжело и скучно. Среднего нет – все натянуто, ненатурально, нехорошо. Ничего мне что-то не нравится. Такое низкое, грубое. Вульгарно, неэстетично! Боже. Боже! Один ужас, один страшный кошмар! Я хочу света. Хочу радости и оживления! Я хочу жизни, но настоящей, моей жизни!.. Где моя жизнь?

Завтра в Гельсингфорс. Что меня ждет там?

Гельсингфорс, июля 7, четверг

Нет, положительно это комично до невероятности! Сижу я в номере гостиницы одна и будто бы не одна. Эдуард сладко спит в кресле, утомившись длинной дорогой, и мама тоже задремала на диване. Я вижу лишь закрытые глаза, сонное выраженье лиц и лениво надутые губы. Сон снизошел к нам в комнаты и среди бела дня охватил всех, кроме меня. О, я счастлива, что могу свободно бороться с каким бы то ни было чувством усталости и никогда не поддамся ему. Сижу, пишу, взгляну иногда на уморительные физиономии моих заколдованных принца и принцессы и едва-едва удерживаюсь, чтобы широко, смело не расхохотаться. Но… я принуждена молчать. То есть не то чтобы меня кто-то принуждал, нет, а только мне как-то не хочется нарушать общей тишины. Комнаты нам попались удивительно хорошие: обширная передняя, большая, красивая гостиная, затянутая сукном, с шелковой густо-розовой мебелью, затканной золотыми, фантастическими цветами, с портьерами из той же материи и того же рисунка; зеркало в богатой золотой раме со старинным мраморным подзеркальником на золотых ножках очень скрашивает комнату; у письменного столика лежит шкура какого-то серого зверька, и ноги мягко утопают в его пушистой шерсти. Спальня находится рядом: две пышные кровати, плюшевая кушетка, туалетный столик, зеркальный шкап, умывальник с разрисованным прибором, пара мягких стульев… l? voil?, notre chambre ? coucher![155] В общем, пока все ничего. Но сейчас перестану писать, так как интересных подробностей нету. К вечеру, вероятно, наклюнутся. Ой, не могу видеть их спящие лица, сейчас улетучиваюсь в читальню. Adieu!!!

Вечер. Одиннадцать пробило. Вернулись давно с прогулки: ходили по Александровской, Эспланаде, гуляли в Обсерваторном парке[156], откуда открывается великолепный вид на задернутый вечерней дымкой город и на спокойное море, служащее стоянкой многочисленным судам, канонеркам, шхунам, лодкам и яхтам. Посреди воды разбросаны небольшие островки; там построены миниатюрно-изящные виллы с красными крышами, какие-то домики. Даже несколько церквей, кажется. Но на это я не обращала внимание. Не хотела… и кончено!! Почему? Было грустно, скучно и гадко. Как-то неопределенно тоскливо и пусто. Я возненавидела в эту минуту всех финнов и финнок, их тупые, равнодушные лица. Здоровенное телосложение, маленькие светлые, светлые или бесцветные глазки, некрасивые носы… Бог мой, как я счастлива, что не живу где-нибудь в провинции; как я горда, что могу назвать себя жительницей столицы, нашего роскошного, огромного Петрограда. Как я люблю наш Петроград, мой дорогой, горячо любимый Петроград. Милый мой, хороший!!! Хотелось, безумно хотелось Невского, Стрелки, кинематографа… Но нет – места!! А раньше как я рвалась сюда, в этот несчастный Гельсингфорс!! Увы, обман, опять обман!

Хотя… ведь я здесь всего лишь первый день! Значит, надо приложить старания и… играть жизнью!

Петроград, июля 19, вторник

Вчера вернулись в Петроград. Я так хотела поскорее увидеть этот город, но вот уже второй день, как идет неприятный дождь, и я принуждена сидеть дома. Это противно! Но я всегда думаю, что завтра принесет мне утешение. Я всегда жду этого таинственного «завтра». Одно время мы провели на Иматре[157]. Было сначала скучно: ходили с мамой на водопад, бродили по парку, и хотя гостиница была переполнена, мы не знакомились ни с кем. Все ужасно несимпатичные физиономии, так что даже заговорить не хотелось. Однако на второй или третий день, я уже не помню, я познакомилась с барышней моих лет. Elegancka, bardzo, nie brzydka warszawianka, Halina Getdzi?ska. Jest uciekni?ta z ?odzi, i matka jej pozosta?a teraz w Kr?lestwie[158]. Мне она понравилась, я ей тоже, по всей вероятности. Значит, быстро сошлись и почти что подружились. Гуляли вместе, делились впечатлениями, рассказывали друг другу свои маленькие приключеньица и «aventures»[159]. О, много их было, есть и будет, много пройдет незамеченным, много же оставит след на целую жизнь! Как вспомню сейчас некоторые более мелкие подробности моего пребывания в Гельсингфорсе, так даже смешно становится. Но, однако, вернемся к Иматре. Мелочей было масса, иногда даже испуг вкрадывался в душу, но все это прошло и, вероятно, никогда не вернется в той же форме. Боже, как бы я хотела видеть одну личность, которую я знаю и будто бы не знаю! Dieu de mis?ricorde[160] – она мне поистине нравилась! Даже больше Котика. Еще… да. Еще познакомилась с гр. Шембек-де-Норта. Очень тонкий, изящный и умный молодой человек. Симпатичный, общественный, светский и ненавязчивый. En un mot[161], совершенно «bon ton».

Июль 22, пятница

Данный текст является ознакомительным фрагментом.