Глава тридцать четвертая ЧИСТКА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава тридцать четвертая

ЧИСТКА

С выставки Луначарский шел вместе с Михаилом Кольцовым. В этом писателе жили журналистская хватка и журналистское любопытство ко всему происходящему вокруг. Сначала они говорили о выставке, а когда тема была исчерпана и наступила небольшая пауза, Луначарский неожиданно для себя разоткровенничался:

— Позволю себе поделиться с вами, может быть, посоветоваться. Одно обстоятельство меня огорчает, тревожит. Я был избран в президиум на Втором Всероссийском съезде Советов ночью 25 октября 1917 года, сразу после взятия Зимнего. С тех пор я неоднократно переизбирался и бессменно был членом президиума ВЦИКа. Сейчас меня не переизбрали. Это меня огорчает…

Кольцов живо откликнулся на эту заботу Анатолия Васильевича и взглянул на дело весьма оптимистично:

— Я полагаю, что это какое-то бюрократическое недоразумение. Вам следует позвонить товарищу Сталину и в тактичной форме указать на эту явную несправедливость.

Луначарский принял совет и решил позвонить Сталину. Что и сделал после долгих размышлений и колебаний вечером того же дня. Сталин молча выслушал Луначарского и, когда тот закончил говорить, долго ничего не отвечал. Затем Сталин медленно, с нажимом, произнес:

— Если вы, товарищ Луначарский, считаете несправедливым, что вас не избрали в президиум ВЦИКа, мы можем это исправить. Однако тогда мы опубликуем с комментарием ваше письмо, в котором вы в связи с борьбой с троцкистской оппозицией пишете о лояльности ЦК. О лояльности! Не о преданности ЦК, не о беззаветной преданности делу партии, а о лояльности!

Луначарский смутился и, извинившись, попросил не придавать серьезного значения его звонку.

Анатолий Васильевич рассказал об этом эпизоде Семашко. Тот огорчился и сказал, что Кольцов дал Анатолию Васильевичу неумный совет. Не следовало никуда звонить, и менее всего — Сталину. Семашко напомнил: «Я же дал вам прочесть письмо Сталина к немецкому товарищу. Там ясно сказано, что мы с вами — люди несовременные, от которых пора избавляться».

…Наталья Александровна уже спала, когда Анатолий Васильевич вернулся. Сегодня была чистка, и на открытом партсобрании «чистили» Ярославского. Собрание кончилось поздно. Процедура оказалась поучительной для Луначарского: завтра ему предстояло самому пройти чистку.

Анатолий Васильевич пожалел, что не взял ключи и что ему придется будить или домашних, или домработницу. Он позвонил — открыла домработница. По его просьбе она ушла на второй этаж квартиры, где помещалась кухня, и приготовила ему ужин. Анатолий Васильевич быстро проглотил его и прошел к себе в кабинет. К завтрашней чистке, решил он, нужно составить что-то вроде хронологии своей жизни, припомнить основные даты, события, поступки.

Он обмакнул перо в чернильницу и написал: «Автобиография. Я, Анатолий Васильевич Луначарский, родился в Полтаве 11 (23 ст. ст.) ноября 1875 года в семье чиновника. Учился в Первой киевской гимназии Александра Ивановича Антонова и Александры Яковлевны Ростовцевой.

С пятнадцати лет под влиянием нескольких польских товарищей стал усердно изучать марксизм и считал себя марксистом. Был одним из участников и руководителей обширной организации учеников, охватившей все средние учебные заведения Киева. С семнадцати лет начал вести пропагандистскую работу среди рабочих железнодорожных мастерских и ремесленников».

Этот абзац Луначарский прочитал и усомнился, следует ли его оставить, и поставил на полях карандашом знак вопроса. Он стал писать далее: «Гимназию окончил в 1895 году и для продолжения образования отправился в Швейцарию, в Цюрих».

Тут Анатолий Васильевич вспомнил, как приехал в Цюрих. Весна в двадцать лет всегда необыкновенна. А когда он вышел из поезда на Цюрихском вокзале и на него пахнуло теплым и свежим воздухом, настоянным на далеких отсюда альпийских лугах, он весь был переполнен радостью и ожиданием. А ожидать было чего: в нагрудном кармане — рекомендательное письмо к Аксельроду — человеку, знакомому с самим Плехановым. Глядишь, и повезет, и удастся увидеть, и, может быть, даже поговорить с известным теоретиком марксизма и революционного движения.

На философском факультете Цюрихского университета он изучает естествознание и математику, слушает лекции создателя эмпириокритической системы Рихарда Авенариуса. Увлекается им… Да, это увлечение ему дорого стоило потом… Не захотелось вспоминать неприятное, и он вновь вернулся памятью к своим первым дням в Цюрихе. Ему живо представилось, как он впервые посетил Павла Борисовича Аксельрода.

— Павел Борисович, у меня к вам рекомендательное письмо от наших общих друзей.

— Такой милый молодой человек, как вы, не нуждается в рекомендациях, — с этими любезными словами Павел Борисович взял конверт, вскрыл его и внимательно прочитал письмо.

— Так вы хотите познакомиться с Георгием Валентиновичем? Похвально. Вас можно понять. Плеханов — человек выдающийся. Сегодня, я полагаю, он самый образованный марксист в мире. Я благоговею перед ним, перед масштабом его личности и ума.

Наконец знакомство с Плехановым состоялось. Помнится, они сейчас же схватились в философском споре. По молодости лет он тогда не боялся никаких авторитетов. На другой же день он, прислушавшись к совету Плеханова, отправился в библиотеку и выписал Шопенгауэра, Фихте и Шеллинга.

И в ту же пору в Цюрих приехала совсем еще юная Роза Люксембург и он немного даже увлекся ею.

Анатолий Васильевич отогнал воспоминания и вновь начал писать: «В сентябре 1898 года вернулся в Москву.

В ночь на 13 апреля 1899 года по предписанию начальника Московского охранного отделения С. В. Зубатова у меня был произведен обыск, и я был арестован.

Вскоре, а точнее 27 апреля того же года, был освобожден из-под стражи. 24 мая 1899 года вновь арестован и заключен в одиночную камеру Таганской тюрьмы, где изучал историю философии и английский язык. 8 октября освобожден из Таганской тюрьмы. В ожидании приговора переехал в Калугу, где ожидали приговоров многие революционеры».

Он опять погрузился в воспоминания.

Более двух лет после рассмотрения его дела не выносился административный приговор. Неизвестность всегда мучительнее даже худшей определенности. Ожидание в этом случае особенно томительно. Он жил в Калуге под надзором полиции. Здесь же, в Калуге, ожидал приговора и Александр Александрович Богданов (Малиновский). Посещать его было особое удовольствие: он был интересный и образованный собеседник. Споры и обсуждения политических и философских проблем шлифовали ум молодого человека двадцати шести лет от роду. И все же самой существенной причиной сближения с Богдановым была его обаятельная сестра Анна Александровна. В конце 1901 года он заболел, и Анна выхаживала его. Однако под Новый год она с братом покинула Калугу — пришел административный приговор, и Богданов должен был ехать к месту ссылки — в Вологду.

Нет! Как странно! В его памяти все путается… Ведь с Анной он познакомился только в Вологде в 1902 году и в июле, после трехдневного знакомства, сделал ей предложение. Помнится, были еще сложности с венчанием. Документы у него были отобраны полицией при аресте и отосланы в Вятку. Пришлось тогда давать телеграмму в Вятку губернатору с просьбой выслать документы вологодскому полицмейстеру. Нет, вовсе не документы он просил прислать. Он вдруг вспомнил текст телеграммы: «Прошу удостоверить вологодского полицмейстера телеграммой согласно документам, что холост Анатолий Луначарский».

Перенеся тяжелую болезнь, не дождавшись приговора и предполагая высылку в отдаленные и глухие места, он в начале февраля 1902 года уехал в Вологду, где была большая колония ссыльных революционеров.

В мае 1902 года состоялось решение: он подлежал высылке в Вятскую губернию. Приговор сулил пытку одиночеством. Он пишет письмо министру внутренних дел и шефу жандармов В. К. Плеве, в котором просит оставить его в Вологде по причине болезненного состояния. Этого оказывается достаточно, и вскоре Плеве отвечает разрешением. Сколь либеральна была царская пенитенциарная система по сравнению с нашей советской!

В конце марта 1903 года он был переведен из Вологды в То-тьму… Ему сначала казалось, что он погружается в самую глубь народной жизни, нетронутой цивилизацией, жизни, содержащей свою «народную правду». Кругом стояли глухие леса, говорившие голосами птиц и лесных призраков. Вдоль реки несло легким снегом, и низко над лесом шли мглистые тучи. Над заснеженными крышами домов, тяжело хлопая крыльями, летали вороны и громко кричали. Тотьма. Впрочем, всюду жизнь… В городе оказались учительская семинария, художественное училище, некоторый интеллигентский круг. Шла тихая провинциальная культурная жизнь: устраивались выставки, ставились любительские спектакли, был круг книгочеев. В городе находился богатый монастырь. Город дал ряд знаменитых мореплавателей.

Луначарский снова прервал свои воспоминания и стал читать вопросы в партийной анкете. «С какого времени состоите в ВКП(б)?» На этот вопрос ему трудно было ответить конкретной датой, потому что оформление его членства в партии шло сложными путями, совпадая по времени с процессом становления самой партии. В каком-то смысле он занимался марксистской, революционной и пропагандистской деятельностью еще до создания партии. Подумав, написал ответ: «С основания».

Ночью он спал тревожно. Ему все время казалось, что он проспал. Он открывал глаза и испуганно глядел на часы. Снилось ему сначала какое-то парижское варьете, где он с Лениным и Надеждой Константиновной слушает выступление шансонье Монтегю, исполняющего рабочие и революционные песни. Потом Ленин и Крупская исчезают, и он оказывается в каком-то московском варьете, где выступает некий маэстро — маг, иллюзионист, гипнотизер, превращающий бумажки в деньги и разбрасывающий их среди ошарашенных зрителей. В голове мелькнула мысль: а ведь это варьете находится в моем ведении, и отвечать за все это безобразие — мне. Он с ужасом просыпается и с облегчением вспоминает, что уже давно не нарком просвещения и что варьете ему не подчиняется. Лишь потом осознает, что никакого варьете и никакого маэстро вообще не существует, это какая-то мифическая история, о которой он слышал от кого-то. Пли кто-то из писателей читал ему отрывок из своего романа, где был описан этот странный эпизод…

Партсобрание назначили на 11 утра в Институте Красной профессуры. Анатолий Васильевич проснулся в начале седьмого, поворочался с боку на бок, затем встал тихо, чтобы не будить жену, оделся и прошел в столовую. Есть не хотелось, но день ожидался трудный, и он решил съесть что-нибудь. В столовой в буфете отыскал хлеб и варенье, прошел в кухню и там позавтракал. Ел сосредоточенно, не в пример обычной своей манере, и на сей раз за едой ничего не читал. Все-таки хозяйство ведется у нас бог знает как плохо, подумал он. Впрочем… как говорят на его родной Полтавщине, бачили очи, що купували… Вольно же ему было во второй раз жениться на красавице актрисе… Он отогнал от себя эти мысли и решил сосредоточиться на главном.

Сегодня на Волхонке в Комакадемии должна состояться чистка. Вчера чистили Емельяна Ярославского, и, нужно сказать, очень жестко. Однако в партии оставили…

Все это, впрочем, сантименты. Сейчас не до воспоминаний и следует подумать над тем, как подготовиться к сегодняшнему партсобранию. Что нужно вспомнить? Что записать? Чистка в наше время — дело серьезное. Он верно решил, что следует записать основные эпизоды биографии, даты жизни и работы, и вчера вечером кое-что сделал в этом отношении. Могут что-нибудь спросить, он может растеряться и не вспомнить…

Он сел за письменный стол и снова стал вспоминать и записывать.

Исписанный лист сложил вчетверо, хотел положить в карман пиджака, но отвлекся мыслью и так и забыл запись основных дат своей жизни на письменном столе…

Луначарский вышел из дома. Было раннее утро. Над Замоскворечьем вставало солнце. Тверская улица еще немноголюдна. До заседания оставалось около трех часов. На улице думалось легче, чем в кабинете. Вообще-то говоря, сама по себе чистка, видимо, полезна. В ней воплощена идея постоянной критики и самокритики, неуспокоенности на достигнутом, идея вечного обновления и совершенствования партии и ее кадров. И хорошо, что чистка касается всех, даже самых авторитетных членов партии. И хорошо, что это делается на открытом собрании и что каждый партиец, и даже каждый беспартийный, может встать и сказать о недостатках, о просчетах, о зазнайстве или комчванстве, или о либерализме и утрате бдительности…

Все-таки это ненормально, что Ярославский вчера хватал воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег… Некоторые карьеристы превращают чистку в проработку, даже в избиение партийных кадров. А если так обстоит дело, то нужна ли чистка? Чистка — это страшные психологические перегрузки для людей, многие годы отдававших себя напряженной, а порою и опасной работе. Но, может быть, таким способом партия предотвращает отрыв ее членов от народа, от жизни, возможность перерождения отдельных ее членов? Однако зачем для этого чистка? Если такая опасность возникает и товарищи по партии это замечают, то человека и его конкретные поступки и нужно обсудить.

Почему обязательно нужна кампания? Не превратится ли это в средство отстранения старых ленинских кадров партии? Ведь только эти кадры и могут обеспечить преемственность традиций в партии. Однако никакие прошлые заслуги не должны давать партийцу право на вседозволенность и всепрощение. Партия должна себя проверять и блюсти в своих рядах своеобразную социальную гигиену. И все же проводят чистку на практике далеко не всегда верно. Ведь не случайно он, Луначарский, прошедший большой и трудный путь революционера, он, соратник Ленина, сегодня так волнуется и ему так не по себе. А ведь он ни в чем не виноват, за ним нет никаких проступков перед партией и перед народом. И все равно неспокойно.

Ему предоставят слово, а потом будут выступать все, кто захочет. Однако несколько выступлений заранее подготовлены. Ему это передали. Роли распределены. Одни будут говорить о его эстетических ошибках, другие — о философских, третьи — о политических, четвертые — о литературоведческих. Неужели всю жизнь он только и делал ошибки?! Неужели ничего доброго и полезного не совершил? Вся жизнь была полна забот, работы, самоотречения, а итог — сплошные ошибки? Верная ленинская идея критики и самокритики, видимо, обрела ныне свое жесткое воплощение. Неслучайно именно грубость отмечает в Сталине ленинское завещание!

Я Сталина чем-то раздражаю. Я никогда не входил в его окружение, и я слишком много знаю о Ленине и его реальном отношении… Ну вот, я уже перешел на личность Сталина… Из-за того, что меня должны сегодня обсуждать и критиковать, я начинаю критиковать Сталина, как будто он режиссер того спектакля, который сегодня будет сыгран. Нельзя переходить на личности. Нельзя даже в отчаянии разрешать себе обижаться на партию и ее руководителей. Нужна самодисциплина. Нельзя распускаться и превращаться в обывателя, который в переполненном трамвае на замечание пассажира отвечает ему: «Сам дурак». Мы, старые партийцы, должны показать пример уважения к критике и пример самокритики, мы должны новому поколению передать эстафету ленинских принципов внутрипартийного требовательного и товарищеского отношения друг к другу… Так, так, так… Теперь я знаю, что делать…

Он вдруг заметил, что находится на Красной площади. Голубые ели отражались в мраморе мавзолея. Луначарский вдруг отвлекся от печальных мыслей и подумал: как торжественно решил Щусев архитектурную задачу этого траурного сооружения.

Сюда, к своему товарищу и учителю, пришел он в трудный час своей жизни. И если он не может посоветоваться с ним реально, то мысленно он это может сделать… Надо вспомнить, как Ленин относился к нашим ошибкам… как он критиковал меня… что говорил при этом… Это была ленинская чистка…

Это был катарсис — «очищение с помощью подобных аффектов», с помощью критики и сочувствия, беспощадной правды и сострадания он старался вернуть в строй товарища по партии. При малейшей надежде на такую возможность Ленин не отталкивал от себя соратников. И только отчаявшись вернуть человека на правильную дорогу, Ленин решительно рвал с ним… рвал с сожалением, сохраняя порой человеческие симпатии, но отказывая в идейном и политическом доверии. Гуманные чувства позволяли Ленину даже спасать своих политических противников. Как беспощаден он был в своей политической цельности и как гуманен в своей беспощадности. Ведь он, разойдясь с Мартовым, ведя с ним и его мировоззрением непримиримую борьбу, буквально спас его после Октября, дав возможность уехать за границу.

Они хотят меня чистить и даже, вероятно, «вычистить» из партии, очистить от меня партию, а ведь Ленин говорил обо мне: «Луначарский на редкость одаренная натура. Он отличный товарищ и любое партийное поручение выполнит превосходно». Было бы нескромно приводить эти слова. Естественно, я умолчу о них, но дух, самый дух ленинского отношения к товарищам по партии я должен передать. Тут речь не о моей персоне, а о сути дела, о ленинских принципах нашей партийной жизни… Вот на этом я и должен сосредоточить мое выступление… 1920-е годы заканчиваются очень жестким отношением к партийным кадрам… Как-то все это развернется дальше?.. Вот и нужно напомнить о ленинских принципах — это мой долг. Дело не во мне, не в моей личной судьбе. Дело шире…

Луначарский разволновался, снял пенсне, протер его и вновь надел.

Нужно будет рассказать на собрании, как Ленин умно и тонко указывал на наши ошибки. Его критика была всегда остра и беспощадна. Я расскажу, как он критиковал меня и Богданова за наше богостроительство и махистские ошибки. Ленин сам сел за изучение философских сочинений Маха и Авенариуса, чтобы доказать, что его товарищи по партии ошибаются. Он выявил линию субъективно-идеалистического философствования, идущую от Беркли к Маху, от Маха — к Богданову и ко мне. Он привлек к этой полемике с нами, махистами, сочинения Дидро и других французских материалистов и сделал их своими союзниками. Ленин не жалел времени на убеждение, на борьбу за товарища по партии, а не против него. Поэтому-то я в июле 1917 года вновь смог вернуться в партию…

Солнце ушло в черную тучу, Луначарский вдруг остановился и посмотрел вокруг. Ему стало как-то зябко и неприятно. Он прошел уже от Красной площади к Москве-реке, и здесь, на набережной, ему подумалось, что это сырое и хмурое утро не предвещает ничего хорошего. Он рассердился на себя: сколько раз в жизни он выступал на самых ответственных собраниях, конференциях, съездах партии, сколько докладов и лекций было в его жизни. Он не готовился специально ни к одному своему выступлению. Ведь вся предшествующая жизнь: учеба, творчество, борьба, деятельность — была подготовкой практической и теоретической, жизненной и мыслительной, эмоциональной и интеллектуальной, бесконечной подготовкой к любому самому трудному выступлению и делу.

А здесь какому-то мальчишке, критику Авербаху поручено выступить по поводу его литературоведческих ошибок, и еще трем таким же недорослям — о его философских, эстетических и политических ошибках, и он, Луначарский, струсил. Он почти не спит! Он ходит с рассвета по Москве и готовится к выступлению!.. Или выступать, когда обсуждают твою жизнь, особенно трудно, если она заведомо поставлена под сомнение? Видимо, дело в том, что нет презумпции невиновности. Ты заранее знаешь, что обвинен и должен оправдываться.

Он не знает, что ему повезет и он всего лишь какую-нибудь пятилетку не доживет до тех времен, когда обвинения будут предъявляться, но не будет предоставляться возможность оправдания.

Да, у него были ошибки… Были, и он заплатил уже за них и тяжкими переживаниями, и выбытием из партии. И он, и Богданов тогда, еще задолго до Октября, в эмиграции были исключены за ошибки. Горький рассказывал, что Ильич говорил тогда ему: «Богданов не вернется в партию, а Луначарский — вернется. Люблю этого человека, в нем есть французский блеск и легкомыслие…» Блеск и легкомыслие… Легкомыслие улетучилось… Боже мой, он, блестящий импровизатор, готовит выступление… Да не просто выступление, а защиту своей жизни, оправдание прожитого и пережитого…

Главное — рассказать, как Ленин относился к товарищам по партии. Как был строг, справедлив, доброжелателен… Главное — вспомнить и рассказать, что Ленин говорил о моих ошибках, как критиковал меня и как помогал встать на ноги, а не топтал…

Домой после собрания он шел удовлетворенный и почти радостный. Он выступил хорошо. Самокритично и верно по тону. Главное, он рассказал о Ленине и его взгляде на целый пласт внутрипартийных проблем, о принципах его отношения к товарищам по партии. Ему удалось сегодня главное. Из четырех ораторов, которые должны были его сегодня растоптать и заклеймить как ошибавшегося интеллигента, которые призваны были перечеркнуть всю его жизнь, на трибуну вышел только один — самый бессовестный и развязный — Авербах. И как он, Луначарский, срезал его репликой! Одной репликой. Авербах по поводу его воспоминаний о ленинских принципах отношения к товарищам по партии стал говорить, что он, Авербах, читал всего Ленина и смеет заверить, что Владимир Ильич не говорил того, о чем нам здесь поведал товарищ Луначарский.

— Это он вам не говорил, а мне лично говорил! — воскликнул Анатолий Васильевич.

Реплика вызвала смех и аплодисменты в зале, и секретарь, ведший партсобрание, строго постучал по графину. После Авербаха никто уже не вышел на трибуну выступать против Луначарского. Это безусловная победа… Однако победа в какой-то странной и бессмысленной гражданской войне со своими! Не отрицаю, в исторических условиях конца 1920-х годов чистка нужна, но она не должна протекать в авербаховских формах!

Может быть, его отставка с поста наркома просвещения открыла череду невзгод? Ведь вряд ли по собственной инициативе Молотов в 1931 году в отсутствие Луначарского на сессии президиума ВЦИКа при обсуждении кандидатур членов президиума ВЦИКа выступил против избрания Анатолия Васильевича в новый состав этого органа власти, обвинив его в связях с Троцким. Для расследования заявления Молотова была создана специальная комиссия, в которую вошли Киров и Орджоникидзе. Комиссия отвергла обвинения в адрес Луначарского. Однако пока комиссия разбиралась, выборы членов президиума ВЦИКа уже прошли и Луначарский впервые с октября 1917 года не был избран членом президиума.

За кулисами жанра: факты, слухи, ассоциации

В 1931 году Сталин назначил Ивана Товстуху заместителем директора нового института Маркса — Энгельса — Ленина. Товстуха уничтожал отдельные документы Ленина и собирал компромат на врагов Сталина. Ему было поручено изучить бюллетени XIII съезда на предмет, кто из делегатов голосовал против Сталина.

* * *

Идет чистка партии. Ведет ее революционер и крупный партийный деятель Мануильский. Проходит чистку и директор «Мосфильма».

— Скажите, что писал Энгельс в письме Конраду Шмидту?

— Я воспитанный человек и чужих писем не читаю.

— Запишите выговор.

* * *

В конце 1920-х — начале 1930-х годов чистки не обошли и казацкую станицу Вёшенскую. Процедура была такой: за столом, накрытым кумачом, сидел президиум, а в зале — партийные и беспартийные станичники. Выходил коммунист, клал на стол наган и партбилет и рассказывал о себе, потом отвечал на вопросы. Когда приходил черед Шолохова, дотошные станичники из года в год неизменно спрашивали: «Кто написал „Тихий Дон“?» Шолохов отвечал: «Написал я. А использовать писатель может любые документы и материалы».

* * *

Звездные игры, или О том, как вожди увлекались астрономией.

В три часа ночи в Совете народных комиссаров раздался звонок. Говорил Сталин:

— Товарищ дежурный, у нас тут интересная игра. Товарищ Ворошилов утверждает, что над Кремлем находится Марс, а товарищ Молотов — что Юпитер. Узнайте, кто прав.

Дежурный поднял с постели всех профессоров и академиков, имеющих отношение к звездному небу. Наконец астроном Фесенко, ворча спросонья, сказал:

— Это созвездие Кассиопея.

Обрадованный дежурный позвонил в Кремль:

— Товарищ Сталин, над Кремлем — созвездие Кассиопея!

— При чем тут Кассиопея?! Мы уже играем в другие игры.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.