Калан, среда и человек

Калан, среда и человек

Мы наблюдали общественную жизнь каланов. Мы видели, как они резвятся в океане. Мы наблюдали их плавающими парами, просто играющими со своим собственным хвостом или плывущими с плутоватым видом в невероятной позе — на спине, выставив из воды все четыре лапы…

Мы любовались играми зверей — игрой молодых каланов в догонялки, их комическими стычками (которые матерям почему-то не нравятся и они растаскивают своих отпрысков).

Мы наблюдали, как взрослые кусали друг друга под воздействием страха. Мы видели их мирно засыпающими на закате, завернувшись в слоевища водорослей.

И наконец, мы присутствовали при их страстных объятиях, при брачном параде этих животных.

Вот почему, быть может, эмоциональный накал нашей экспедиции достиг своего предела. Как-то раз Филипп заметил в воде самку с носом, кровоточащим из-за любовных укусов. Он осмелился положить краба на ее оплодотворенное чрево. Подсунув микрофон буквально ей под нос, он записал, как будущая мать расправилась со своим обедом „за столом“. Он погладил красавицу, он хотел потереться бородой об ее мех. И каланиха его укусила!

„Она укусила меня очень сильно, я даже был удивлен, — рассказывает Филипп. — Но больше всего меня поразило то, что она ранила меня в избытке чувств… Подобные укусы время от времени в приливе любви наносят своим горячо любимым хозяевам кошки. Нет ничего агрессивного, ничего устрашающего или злого в этом действии. Просто слишком страстный, настойчивый поцелуй…“

Мы много смеялись над незадачей Филиппа. Но что совершенно верно, так это его вывод о большой значимости этого эпизода. Может быть, в первый раз вид „калан“ и вид „человек“ проявили взаимное „доброжелательство“… В первый раз, потому что, любя и уважая самих себя, каланы выразили свою симпатию представителям дотоле ненавистного им рода!

Это избранный момент, это кульминация нашей экспедиции.

Мы покинули наших грациозных и нежных друзей. Но если мы хотим, чтобы восхищение отношениями, которые установились у нас с каланами, разделили и другие люди, у нас нет другого выбора, кроме как составить полный экологический баланс условий существования вида и ознакомить с ним публику.

У калана мало естественных врагов. На воле, когда человек не вмешивается в их жизнь, они страдают в основном от голода в суровые зимы. Так что основные причины смерти у каланов — естественное истощение от старости и голод. Например, на Амчитке пик смертности зарегистрирован в марте, причем 70 % умерших составляли в это время года молодые сироты, а 30 % — каланы пожилого возраста.

Каланы не страдают от паразитов. Их немногочисленные внутренние „гости“ (нематоды, трематоды или цистоды) отнюдь не смертельны, а наружных паразитов у них не обнаружено. Об этом хорошо знают охотники, отмечавшие, что калан — „зверь очень чистый“ (Сноу, 1910). Единственный представитель вида, у которого были описаны наружные паразиты, был воспитан в неволе, в бассейне с пресной водой! В неволе (пока неизвестно, встречается ли подобное, когда калан живет на воле) отмечены две болезни микробного происхождения, которые поразили каланов: острый энтерит и „дегенеративная болезнь печени“ (подозревают, что она вирусного происхождения).

Основными хищными врагами каланов, по данным некоторых авторов, являются акулы. Это не совсем точно. В их северном ареале вода слишком холодна для большинства видов акул. А в Калифорнии нападения на каланов большой белой акулы Carcharodon carcharias не так уж часты.

Гораздо более опасны для них косатки (зубатые киты). Они способны заглотить калана своей зубастой пастью в один момент. Когда банда этих китообразных появляется на границе обитания колонии, каланы цепенеют на месте и лишь много спустя после того, как эти гигантские черно-белые разбойники исчезнут из виду, возобновляют, очень осторожно, свои игры.

Калан принимает дар человека.

Профессор Николаев в 1965 году наблюдал своими глазами, как один из этих „китов-убийц“ пожирал калана.

Но были у них и пернатые враги — это белоголовый орлан (Haliactus leucocephalus). Я не зря говорю „были“, потому что нынче этот хищник (вспоминаю, что это эмблема Соединенных Штатов Америки) стал еще более редким, чем калан… В далекие времена, когда этот вид пернатых населял западные берега Тихого океана, орланы частенько нападали на малышей каланов, пока матери ныряли за пищей. Становились его жертвами и очень больные или старые звери. Частенько орланы не пренебрегали и мертвыми каланами, погибшими случайно или умершими естественной смертью.

Паразиты, акулы, косатки, орланы: не так уж много врагов.

На дне морском в поисках морского уха, в Калифорнии.

Каланы, специализированные хищники, прекрасно приспособленные к среде с ограниченным распространением, имели популяции, которые варьировали численно в зависимости от пищевых ресурсов своего биотопа. Они были составляющей частью экосистемы, которая поддерживала их демографическое равновесие и в которую они сами, в свою очередь, привносили „здоровье“.

Единственно, кто ответствен за уменьшение численности вида в целом, — это человек. Читатель помнит, какую мрачную картину нарисовал нам профессор Джудсон Е. Вандевер на борту „Оршиллы“ — картину опасностей, нависших над каланами, — и старых (охота, браконьерство), и новых (промышленное и бытовое загрязнение, транспорт, „благоустройство берегов“, туризм, массовый сбор водорослей и т. д.).

И если калан в конце концов исчезнет, то это будет не только невосполнимая эстетическая потеря, но и глубочайшее потрясение всех океанических сред с зарослями келпа. Другими словами, если оставить в стороне редкостную красоту этого зверя, даже если пренебречь научным интересом к этому превосходно адаптируемому виду, даже если лишить удовольствия 40 000—50 000 ежегодных посетителей Музея Государственного заповедника в Морро-Бей и 175 000—20 0 000 — Государственного заповедника в Пойнт-Лобос; даже если всем этим пренебречь и еще раз подсчитать ценность этих побережий для человека с экономической точки зрения, — даже при всех этих условиях каланов все равно надо охранять.

Калифорнийские сборщики морского уха, которые собирают этих моллюсков, ныряя у побережья, вот уже несколько лет как объявили каланам смертельную войну. Они упрекают их в том, что, распространившись на юг, каланы нападают на скопления этих моллюсков, которые люди зарезервировали для себя. (Обратим внимание на эту чисто человеческую манию все присваивать!) Они утверждают, что каланы ведут себя как отъявленные грабители, что они собирают раковины, еще не достигшие промысловых размеров (еще один пинок каланам), и что как следствие этого каланы должны быть „переселены“ на север (и это применяют на практике), или истреблены. А посему, добавляют они (и осуществляют это на практике), мы выйдем с ружьем и сами будем вершить „суд“.

Все время одна и та же история! Средиземноморские рыбаки убивают последних тюленей под тем предлогом, что те поедают рыбу; их японские коллеги истребляют дельфинов, потому что видят в этих китообразных прямых своих конкурентов, и так далее. Ни один из этих „тружеников моря“ не представляет себе реальных масштабов последствий своих деяний. Ни один из них и не пытается понять во всей сложности и полноте суть экологических законов, благодаря которым он сам существует, отношения между видами, которые в конце концов позволяют ему осуществлять свою работу простого сборщика „урожая“. Как будто океан может в одночасье начать „изготовление“ одних только „полезных“ видов. Глупость из глупостей! Для одного „полезного“ вида необходимо наличие десяти, может, и тридцати „бесполезных“, „безразличных“ или даже „вредных“ видов.

Если действительно „переместить“ каланов Калифорнии к северу, истребив половину при отлове и транспортировке (очень правдоподобная цифра при начинаниях такого сорта), то популяция морского уха через некоторое время уменьшится, а не возрастет.

В самом деле, эти морские моллюски нуждаются для своего развития в наличии келповых зарослей — и на стадии личинки, и во взрослом состоянии. Именно в этой среде находят они больше всего пищи.

А каланы в свою очередь не питаются одним морским ухом (см. гл. 8). Они контролируют благодаря своему завидному аппетиту популяции травоядных беспозвоночных океана, и в частности морских ежей. Там, где исчезли каланы, морские ежи резко возрастают в количестве, заросли гигантских водорослей уменьшаются и вместе с этим падает численность моллюсков морское ухо. Наоборот, если каланы съедают достаточное количество морских ежей, келп пышно разрастается и дает прибежище многим видам животных — среди них и морскому уху!

Пример Алеутских островов лишний раз подтверждает эти взаимосвязи. Острова Ближние, быстро опустошенные охотниками за каланами, и по сей день являют картину биологической бедности: келп здесь развивается плохо, так как его поедают „на корню“ многие растительноядные беспозвоночные (и особенно морские ежи Strongylocentrotus). На Крысьих островах, расположенных неподалеку, где каланы стали довольно многочисленны, с тех пор как их взяли под охрану, океаническое дно очень богато жизнью; оно кормит морских птиц и тюленей, которые здесь встречаются в массе (доказательство того, что здесь достаточно и рыбы); говорят, что и белоголовые орланы склонны здесь „задержаться“…

Если мы взвесим все вышесказанное, то калан, вид преследуемый, вид привязанный к месту, вид прекрасный, предстанет еще ко всему этому ключевым видом определенной живой океанической структуры — экосистемы зарослей келпа. Истребите один вид — подпишете приговор другому. Единственно здравый смысл диктует необходимость сохранить это равновесие.

Римский император Марк Аврелий говорил (в „Мыслях для себя самого“):

„Разве ты не видишь, что и куст, и воробей, и муравей, паук и пчела выполняют свое предназначение и способствуют в меру сил своих порядку в мире?“

Семнадцать столетий спустя ему отвечает Шутер (или Окуте), вождь сиу-тетонов:

„С детства я наблюдал за листьями, деревьями и травой. (…) Всякое живое существо, всякое растение исполняют свой долг. Некоторые животные утверждают свое право на существование точными действиями. Вороны, сарычи и мухи похожи друг на друга тем, что полезны, и даже змеи имеют право на существование“.

Последнее слово я хотел бы предоставить великому немецкому поэту-

романтику Новалису, который пишет в „Учениках в Саисе“:

„Кто имеет верное и точное чувство природы, тот все больше получает по мере того, как он изучает ее, радуется ее бесконечной сложности, неисчислимому изобилию ее радостей, и у него нет нужды приблизиться к ней с бесполезными словами, чтобы нарушить ее благодать.“

Красивый, умный, благожелательный — разве он еще и не склонен к юмору?