Глава третья «Проклятый» вопрос русской истории

Глава третья

«Проклятый» вопрос русской истории

Помимо различных фантастических деталей, которыми обрастала скромно представленная в летописях история Рюрика на протяжении XVI–XVIII веков, его фигура и «сообщество» варягов, к которому он принадлежал, стали предметом острых дискуссий в исторической науке. Речь идет о пресловутом «норманнском вопросе» или «норманнской теории», на протяжении двух веков будоражившей умы историков и в еще большей степени «околоисторической общественности» и ставшей поистине «проклятым вопросом» отечественной историографии. К сожалению, до сих пор эта «теория» остается каким-то страшным жупелом, которым периодически пугают общество записные ура-патриоты. «Норманнский вопрос», давно переставший всерьез обсуждаться в профессиональных научных кругах, представляющий собой не то что вчерашний, а позавчерашний день исторической науки, оказался заложником политических страстей, весьма далеких от поиска научной истины. Даже сегодня он то и дело всплывает на свет божий, становясь инструментом идеологической борьбы и возвращая нас в ситуацию двухсотлетней давности. Не очень хотелось бы в не счесть который раз останавливаться на этой длинной и драматической истории, но поскольку Рюрик, согласно летописи, был варягом и споры вокруг «норманнского вопроса» не могли не бросить на него свою тень, придется кратко, но с основными «опорными» пунктами, изложить историю этой дискуссии и показать достигнутые в ходе ее результаты[66].

Традиционно считается, что начало «норманнской теории» относится к первой половине XVIII века и связано с двумя событиями в истории основанной в 1724 году Петербургской академии наук — публикацией труда Г. З. Байера в 1735 году и обсуждением «диссертации» Г. Ф. Миллера в 1749–1750 годах. Однако на самом деле предыстория «норманнского вопроса» уходит корнями еще в XVI–XVII века и связана с трудами европейских авторов, пытавшихся ответить на вопрос, кем были варяги и откуда родом первые русские князья. Надо, впрочем, заметить, что по своему научному уровню эти рассуждения выглядят сейчас весьма наивными, но таков был характер европейской историографии в то время, когда наиболее значимые аргументы базировались на поисках созвучий и близких соответствий между словами, хотя этимологические связи этих слов на самом деле отсутствовали. Главные предположения, на которых основывались позднее сторонники и противники «норманнской теории», были высказаны еще в этот, «предварительный» период ее истории. В начале XVI века вопросом о происхождении варягов заинтересовался уже упоминавшийся выше имперский посол в Московии Сигизмунд Герберштейн. Опираясь на русские летописи, он упоминал о том, что славянские племена платили дань хазарам и варягам. «Однако ни про хазар, кто они и откуда, ни про варягов никто не мог сообщить мне ничего определенного, помимо их имени. Впрочем, поскольку сами они называют Варяжским морем море Балтийское, а кроме него и то, которое отделяет от Швеции Пруссию, Ливонию и часть их собственных владений, то я думал было, что вследствие близости к этому морю князьями у них были шведы, датчане или пруссы. Однако с Любеком и Голштинским герцогством граничила когда-то область вандалов со знаменитым городом Вагрия, так что, как полагают, Балтийское море и получило название от этой Вагрии; так как и до сегодняшнего дня это море, равно как и залив между Германией и Данией, а также между Швецией, с одной стороны, и Пруссией, Ливонией и приморскими владениями Московии — с другой, сохранили в русском языке название "Варяжское море", т. е. "море варягов", так как, более того, вандалы тогда не только отличались могуществом, но и имели общие с русскими язык, обычаи и веру, то, по моему мнению, русским естественно было призвать себе государями вагров, иначе говоря, варягов, а не уступать власть чужеземцам, отличавшимся от них и верой, и обычаями, и языком»[67].

Итак, помимо разного рода логических допущений, Герберштейн приводит в пользу своего предположения лингвистическое обоснование: наименование «варяги» сходно с названием «Вагрия», и это сходство, казалось бы, проясняет ситуацию. Вагрией называлась область проживания западных славян, населявших южное побережье Балтийского моря. О самих этих славянах речь пойдет впереди, здесь же отмечу, что славянское племя вагров жило в восточной части нынешней германской земли Шлезвиг-Гольштейн, на крайнем северо-западе земель балтийских славян. Главным городом вагров был Старгард («старый город»), позднее это название было буквально переведено на немецкий как «Ольденбург» (этот голштинский Ольденбург не следует путать с более известным Ольденбургом, расположенным в земле Нижняя Саксония, столицей бывшего герцогства). Надо заметить, что впоследствии в рамках славянской версии возникла идея о том, что «новый город», Новгород, был назван так по аналогии с племенным центром вагров. С начала X века вагры подверглись немецкой экспансии и в результате этого натиска и последующей колонизации к концу XII века практически прекратили свое существование, будучи истреблены или онемечены. Герберштейну казалось вполне логичным предположение, что славяне севера Руси обратились в поисках князей тоже к славянам, только с юга Балтики, а не к викингам. А название «Вагрия», внешне сходное со словом «варяг», подкрепляло эти размышления.

По пути, намеченному Герберштейном, развивалась историческая мысль у ряда авторов XVI–XVIII веков, пытавшихся вписать династию Рюриковичей в контекст европейских генеалогий правящих родов. Поскольку балтийских славян соседние германские народы именовали вендами, то и предки Рюрика оказывались, таким образом, происходившими из местных династий вендских правителей. В основе названия «венды» лежит, вероятно, этноним «венеды» (венеты), известный с первых веков нашей эры[68]. Исследователи полагают, что так именовались славянские племена, населявшие территорию между Балтийским морем и Карпатами (существовало еще несколько аналогично называвшихся племен иного этнического происхождения в разных местах Европы — об одном из них напоминает имя Венеции). Название «венды» сохранялось в течение нескольких столетий спустя после исчезновения балтийских славян, присутствуя, например, в титулах датских королей[69]. В позднем Средневековье вендов отождествляли с вандалами — знаменитым народом эпохи Великого переселения. Основаниями для этого служила внешняя схожесть имен, а также то, что вандалы когда-то обитали на землях, позднее занятых славянами. На самом же деле никакой преемственной связи тут не было — вандалы относились к древнегерманским племенам и предками славян считаться никак не могут[70]. В истории Европы вандалы оставили по себе долгую память: в начале V века они вместе с аланами и свевами двинулись на запад от Рейна, прошли по Галлии и Испании, а затем переправились в римскую Северную Африку, где основали первое «варварское королевство», просуществовавшее чуть меньше века и завоеванное византийцами. В 455 году вандалы под предводительством конунга Гейзериха (Гензериха) захватили Рим и грабили его в течение четырнадцати дней.

Генеалоги XVII–XVIII веков связали род вандальских королей с правителями балтийских славян, представив их в виде единой династии. К роду западнославянских вождей приписывали и Рюрика с братьями. Вот как об этом писал один из основателей «норманизма» Готлиб Зигфрид Байер: «Недалеко от Голштиндии сыскивал он (Сигизмунд Герберштейн. — Е. П.) Вагрию и вагров, по свидетельству Адама Бременского, славенский народ. Имел он сходство имяни, дело весьма легкое, токмо бы оное крепкими доводами утверждено было. Однако ж Бернард Латом, Фридерик Хемниций и последователи их сие первое от всех как подлинное положили. И понеже они сыскали, что Рурик жил около 840 года по рождестве Христовом, то потому и принцов, процветавших у вагров и абартритов (ободриты или бодричи — одно из племен балтийских славян. — Е. П.), сыскивали. И понеже у Витислава короля два сына были, один Тразик, которого дети ведомы были, другой Годелайб, которого дети были неизвестны, то оному Рюрика, Трувора и Синава причли»[71]. Текст Байера я цитирую по переводу Кириака Кондратовича, сделанному в середине XVIII века, — как ни парадоксально, за 250 лет истории «норманнского вопроса» никто не удосужился сделать современный перевод с латыни того труда, с которого, собственно, и началась эта история.

Упомянутые Байером лица — это мекленбургский историк Бернхард Латом (Латомус) (ок. 1560–1613) и мекленбургский же юрист Иоганн Фридрих фон Хемниц (1611–1687). Это были в общем-то местные историки-краеведы, которые изучали прошлое своей земли, имевшей когда-то славянское население. Современные любители книжных европейских генеалогий почему-то приписывают к этой традиции и Иоганна Хюбнера (1668–1731), который в 1708 году опубликовал в Лейпциге свой труд «Генеалогические таблицы», выдержавший потом еще несколько изданий. В этой работе, по утверждению некоторых авторов, приводятся даже два варианта происхождения Рюрика. Один (таблица 112) — традиционный: Рюрик, Синеус и Трувор становятся князьями (в Новгороде, Белоозере и Пскове) с 840 года, причем их предки не указаны. Второй вариант (таблица 192) якобы представляет Рюрика потомком побочной ветви герульских, вандальских и вендских королей. Таблица 192 действительно показывает единую генеалогию этих королей с древнейших времен, но Рюрика среди их потомков не называет. Зато генеалогия эта заканчивается на Никлоте, князе бодричей (ободритов), погибшем в 1160 году. Этот Никл от стал основателем династии герцогов Мекленбурга, быстро онемечившейся и занимавшей престол вплоть до 1918 года (Мекленбургская династия существует и сейчас). Таким образом, поиск «вандальских» корней существенно удревнял династию, чьими подданными были мекленбургские любители истории. Новую актуальность единству происхождения русских и мекленбургских правителей придал брак племянницы Петра I Екатерины Иоанновны (1691–1733) и герцога Мекленбург-Шверинского Карла Леопольда (1678–1747), заключенный в 1716 году. Версия мекленбургских историков обрела популярность и в начале XIX века была зафиксирована в качестве «народной легенды» (об этом подробнее в следующей главе).

Вернемся, однако, к собственно «норманизму». В контексте академической науки появление «норманнской теории» традиционно связывают с деятельностью нескольких ученых XVIII века, работавших в России и имевших немецкое происхождение. Эти ученые действительно были учеными в полном смысле этого слова, обладавшими хорошей профессиональной подготовкой в области истории и филологии, и хотя некоторые их рассуждения кажутся сейчас весьма наивными, для уровня науки того времени они были вполне органичны. Однако представления о варягах как викингах-скандинавах существовали, разумеется, и до этого, академического этапа «норманистской истории». По свидетельству Герберштейна, в Московском государстве XVI века никто толком не знал о том, кем были на самом деле варяги — тем более что римско-прусская легенда о корнях царской династии утвердилась вполне официально. Но к началу XVII века относятся сведения о том, что скандинавское происхождение варягов было известно некоторым представителям духовенства, а возможно, и светских верхов, правда, не в Москве, а в Новгороде. В Смутное время Новгород был захвачен шведами. Возникла идея приглашения на российский престол кого-либо из представителей шведской королевской династии и даже создания независимого от Москвы Новгородского государства под покровительством Швеции.

В 1612 году в Стокгольм прибыло новгородское посольство, которое возглавлял архимандрит новгородского Юрьева монастыря Никандр. Посольство должно было просить шведского короля Густава II Адольфа отпустить его брата принца Карла Филиппа (1601–1622), герцога Сёдерманландского, на новгородский, а возможно, и московский престол. Было решено, что принц приедет в Выборг, где представители нового новгородского посольства принесут ему от имени будущих подданных присягу. Такая встреча состоялась в конце августа 1613 года, когда в Москве уже стал царем Михаил Федорович. Второе новгородское посольство возглавлял архимандрит Спасо-Хутынского монастыря Киприан. Из самой затеи с Карлом Филиппом, как известно, ничего не вышло, но для нашей темы важно, что на этих переговорах новгородская сторона как бы исторически обосновывала приглашение шведского принца на престол тем фактом, что в древние времена Новгородом управляли свои, независимые от Москвы князья, один из которых, Рюрик, имел шведское происхождение. «А прежние государи наши и корень их царьской от их же (то есть шведских королей. — Е. П.) варежского княженья, от Рюрика и до великого государя… Федора Ивановича всеа Русии, был» (приговор посольству Никандра от 25 декабря 1611 года)[72]. Таким образом, приглашение Карла Филиппа ассоциировалось с призванием Рюрика, то есть выглядело как бы повторением древней новгородской традиции. Политические реалии сделали сказание о призвании варягов вновь актуальным для Новгорода. Скандинавское же происхождение варягов, как видим, также подкрепляло эту аналогию.

Идея о шведском происхождении Рюрика нашла отражение в труде шведского историка и дипломата Петра Петрея де Эрлезунда (ок. 1570–1622), который прожил в России несколько лет при Борисе Годунове, а затем еще несколько раз туда приезжал с дипломатическими целями. Будучи придворным историографом шведского короля Карла IX, Петрей в 1615 году опубликовал на шведском языке «Историю о великом княжестве Московском», которая в 1620 году увидела свет и на немецком языке[73]. В этом произведении Петрей, не имея точных данных о том, кем были варяги, указывал на вероятность их шведского происхождения, ссылаясь при этом на слова новгородского посольства 1613 года. Свою мысль он подкрепил некоторыми лингвистическими и геральдическими аргументами, с современных позиций выглядящими чрезвычайно наивными. Сочинение Петрея приобрело определенную известность. Во всяком случае, мысль о скандинавском происхождении варягов и династии русских князей прочно утвердилась в шведской историографии XVII–XVIII веков. Так, создатель написанной по официальному заказу «Истории Шведского государства», шведский писатель и журналист Олаф Далин (1708–1763) писал о призвании варяжских князей из Швеции (поскольку «упсальские короли» с давних времен имели верховную власть над этими землями), а Рюрика отождествил с конунгом Эриком Бьёрнсоном из династии Инглингов, что противоречит историческим фактам. Труд Далина изобиловал натяжками и произвольными предположениями, что отмечали и такие «основатели норманизма», как петербургский академик Г. Ф. Миллер и немецкий профессор A. Л. Шлёцер.

Таким образом, к началу академических дискуссий по «норманнскому вопросу» в сочинениях различных авторов уже были представлены в самом общем виде основные позиции противоборствующих «сторон». Начинался период их научной разработки.

В декабре 1725 года профессором греко-римских древностей Петербургской академии наук вскоре после ее открытия стал Готлиб (Теофил) Зигфрид Байер (1694–1738), выпускник и преподаватель Кёнигсбергского университета. Байер был филологом-классиком и востоковедом, специалистом по восточным языкам, в частности китайскому. Русского языка он не знал. В 1736 году он по собственной инициативе (у него не сложились отношения с влиятельным советником академической канцелярии И. Д. Шумахером) получил отставку и собирался вернуться на родину, но не успел, скончавшись в Петербурге. В России Байер написал и опубликовал ряд трудов, среди которых была работа «О варягах» («De Varagis»), написанная, как и было положено в те времена, на латыни. Она была опубликована в 1735 году в четвертом томе академического издания «Commentarii Academiae Scientiarum Imperialis Petropolitanae». В 1747 году ее перевел на русский язык для В. Н. Татищева К. Кондратович; в сокращенном виде Татищев включил этот текст в Первую часть своей «Истории» в виде 32-й главы. Перевод Кондратовича вышел и отдельным изданием в 1767 году под названием «Сочинение о варягах автора Феофила Сигефра Беэра».

Именно работа «О варягах» считается первым трудом, с которого начался в России научный «норманизм». Каково же ее содержание? Сразу замечу, что Байер показал себя настоящим ученым-историком, применившим к решению проблемы о том, кем были варяги, источниковедческий подход. По сути, именно он очертил основной круг исторических источников раннего Средневековья, опираясь на данные которых можно было предложить аргументированную версию. Разумеется, основывался Байер на летописях, упоминая и призвание Рюрика, и даже Гостомысла, которого считал славянином («от славенского поколения»). Однако однозначного ответа на вопрос, кем были варяги, в летописях Байер не усматривал: «Какое же было имя варягам, где они жили, то никто так совершенно не изъяснил, чтоб я на его мнение всячески пристать мог». Конечно, Байеру были известны и «прусская» легенда, и мнение Герберштейна и его последователей о южнобалтийском происхождении варягов. Но обе эти версии академик отвергал. В числе его аргументов важную роль играло позднее происхождение свидетельств подобного рода. Так, о «прусской» легенде Байер писал: «Находятся руские писатели, которых я при себе имею, те, сказывая, что Рурик от варягов пришел, на том же месте прибавливают, что из Пруссии прибыл. Но сии все или во время царя Иоанна Василиевича или после писали». Байер выступил против причисления пруссов к славянским народам, что имело место в текстах европейских авторов — он абсолютно верно отмечал, что «пруский народ… с литвинами, куронами и леттами единого языка, а от словенских народов различного языка и рода» (это было бы неплохо знать некоторым современным «историкам»-писателям, упорно возрождающим давно забытое сопряжение «пруссов» с «русами»).

О родстве Рюрика с императором Августом Байер высказался вполне категорично: «Баснь есть достойная ума тогдашних времен, который древних достопамятных вещей к своим догадкам употреблял и догадки за подлинный слух издавал». При этом он привел ряд примеров из европейской позднесредневековой историографии, в частности польских исторических сочинений, где легендарные польские короли также выводились от рода римских императоров. Относительно связи варягов с ваграми, о чем писал Герберштейн, Байер заметил, что тот «имел сходство имяни, дело весьма легкое, токмо бы оное крепкими доводами утверждено было». Иными словами, это отождествление казалось петербургскому профессору поверхностным, основанным исключительно на внешнем сходстве названий. Свидетельства же ранних авторов, Адама Бременского («Деяния архиепископов гамбургской церкви», 1070-е годы) и Гельмольда («Славянская хроника», доведена до 1171 года), рассказывающих о славянах южного побережья Балтики, не дают для этого оснований.

Отвергнув поздние версии XVI века, Байер обратился к наиболее близким к древнерусским временам источникам. Прежде всего он обратил внимание на летописные известия о варягах и руси. Опираясь на летописный текст, Байер понимал под варягами собирательное наименование скандинавов: «шведы, готландцы, норвежцы и датчане назывались варягами». В подтверждение этой мысли ученый привел известие Бертинских анналов о том, что послы «хакана росов», направленные к византийскому императору и оказавшиеся при дворе франкского императора Людовика Благочестивого в 839 году, принадлежали к народу шведов. Как кажется, Байер первым обратил внимание на этот важнейший для ранней истории Руси текст (о самом известии Бертинских анналов речь впереди). Далее Байер привлек лингвистику и проанализировал имена русских князей и знати IX–X веков. При этом он использовал большой круг древнескандинавских источников, включая рунические надписи на камнях, многочисленные византийские произведения, в том числе сочинения византийского императора X века Константина Багрянородного и многие другие близкие по времени памятники, то есть очертил то пространство источников, на которых до сих пор базируются исследователи древней русской истории. Имена первых русских князей Байер счел скандинавскими — к ним он отнес и имя «Рюрик», и имя «Трувор». Правда, отыскать скандинавский аналог имени «Синеус» он затруднился. По поводу же происхождения названия «варяги» он описал несколько возможных версий, обратив, впрочем, особое внимание на наименование скандинавских воинов-наемников в Византии — «варанги». Столь подробное изложение работы Байера кажется важным потому, что все дальнейшие исследования «варяжской проблемы» основывались на том комплексе данных, который был им собран и представлен в этой статье. Этот комплекс стал своего рода «ядром» в изучении русско-скандинавских связей и ранней истории Русского государства.

Хотя В. Н. Татищев и счел необходимым представить текст Байера в своей «Истории», его собственный взгляд на «варяжскую проблему» был совершенно иным. Как уже говорилось, он считал варягов финнами, приписывая финское происхождение и Рюрику. Основания для этого были очень шаткими, и поэтому в дальнейшем «финская» теория в рамках норманнской темы популярности не получила.

Начало горячих дискуссий вокруг норманнов относится к концу 1740-х годов. Оно связано с именами двух выдающихся ученых — крупного историка, этнографа и географа Герарда Фридриха Миллера (точнее, Мюллера) (1705–1783) и гениального Михаила Васильевича Ломоносова (1711–1765), который среди многих других областей своей деятельности оставил яркий след и в отечественной исторической науке.

По распоряжению президента Петербургской академии наук на 6 сентября 1749 года была назначена «публичная ассамблея» академии, приуроченная к дню тезоименитства императрицы Елизаветы Петровны. На таких публичных собраниях должны были выступать по два профессора академии, причем один должен был читать свою речь на латыни, а другой — на русском языке. К заседанию 6 сентября свои выступления готовили и Миллер (ректор академического университета, профессор истории, который к тому же занимал официальную должность императорского историографа), и Ломоносов. Ломоносов написал «Слово похвальное императрице Елизавете Петровне», в котором помимо похвал государыне дал общий обзор наук, могущих принести пользу России.

Это «Слово» получило высокую оценку двора и сразу же было признано выдающимся произведением ораторского искусства. Только при жизни Ломоносова оно переиздавалось четыре раза. Миллер же должен был подготовить «сочинение об ученой материи», для которого выбрал, по словам советника академической канцелярии И. Д. Шумахера, фактически руководившего работой академии, «предмет самый скользкий». «Диссертация» Миллера называлась «De origine gentis russicae» (в русском переводе издана под названием «Происхождение народа и имени российского»).

Текст ее Миллер подготовил в августе 1749 года. По предложению Шумахера распоряжением президента академии графа К. Г. Разумовского «диссертация» должна была быть рассмотрена на заседании Академической конференции (что соответствовало существующему в академии порядку). Уже при первом ознакомлении с ней профессора академии предложили исправить в тексте ряд мест. Кроме того, «диссертация» вызвала сомнения и у асессора академии Г. Н. Теплова, который был правой рукой Разумовского и, по сути, формировал мнение президента. Шумахер также считал, что напечатание речи Миллера в первоначальном виде было бы «уничижением для Академии» и лучше изложить «этот предмет с большею осторожностью, чтобы не обидеть никого». На заседании Академической конференции 23 августа «диссертация» Миллера была обсуждена и рекомендована к печати после внесения соответствующих исправлений. Тексты Миллера и Ломоносова были изданы к началу сентября, и было уже напечатано официальное приглашение на публичное собрание академии, когда 3 сентября по распоряжению президента это собрание было перенесено на 26 ноября, следующий день после очередной годовщины восшествия Елизаветы Петровны на престол (а не коронации, как пишут некоторые исследователи).

Работа Миллера, из-за которой и перенесли «публичную ассамблею», 6 и 7 сентября была передана на отзыв шести профессорам и адъюнктам академии на предмет, «не сыщется ль в оной чего для России предосудительного». Этими шестью рецензентами были профессор истории Иоганн Эбергард Фишер (1697–1771), профессор юриспруденции Фридрих Генрих Штрубе де Пирмонт (1704– после 1775), профессор химии Михаил Васильевич Ломоносов, профессор элоквенции (красноречия) Василий Кириллович Тредиаковский (1703–1769), адъюнкт натуральной истории (естествознания) Степан Петрович Крашенинников (1711–1755) и адъюнкт астрономии Никита Иванович Попов (1720–1782). Все они с 13 по 16 сентября представили в канцелярию Академии наук свои «репорты» (отзывы), все из которых, за исключением отзыва В. К. Тредиаковского, были критическими. Общее мнение состояло в том, что «диссертацию» Миллера читать в публичном собрании и распространять в напечатанном виде нельзя. Так, Ломоносов написал, что речь Миллера «весьма недостойна, а российским слушателям и смешна, и досадительна» и, по его мнению, «отнюдь не может быть так исправлена, чтобы она когда к публичному действию годилась». Только Тредиаковский полагал, что высказанные Миллером положения есть лишь вероятная гипотеза, а не доказанное утверждение, и в таком случае никакого «предосуждения России» не содержит.

Мнение академиков Шумахер резюмировал в письме Теплову, где отмечал, что даже он не находил сразу не понравившуюся ему «диссертацию» Миллера «столь ошибочною, как описывают гг. профессора и адъюнкты», и посоветовал отложить речь Миллера до другого случая, а для ноябрьского, собрания «выбрать предмет из физики». Так и было сделано. 26 ноября на публичной ассамблее Ломоносов прочитал свое «похвальное слово», а научные выступления сделали профессор физики Георг Вильгельм Рихман и профессор механики Христиан Готлиб Кратценштейн. По поводу работы Миллера было принято решение сдать ее текст в архив академии, а напечатанный тираж в обращение не выпускать.

Однако Миллер со своим поражением не смирился. В начале октября он направил письмо Разумовскому, в котором писал, что «диссертация» была опорочена «недоброхотными» ему членами Исторического собрания академии, а поскольку никто ему никакой критики не предъявил, то он был лишен возможности оправдаться. Тогда президент академии распорядился обсудить «диссертацию» на чрезвычайном собрании с участием Миллера «без всякого пристрастия», с тем чтобы можно было ее «заблаговременно поправить». Чрезвычайное собрание было назначено на 23 октября, но растянулось на целых 29 (!) заседаний — вплоть до 8 марта 1750 года. За это время, кстати, работа Миллера была отправлена на отзыв В. Н. Татищеву, который, признавая высокий профессиональный уровень и научные способности Миллера, а также различие в их взглядах на происхождение руси, от полемики с ним уклонился. 21 июня новое экстраординарное заседание академической конференции предложило оппонентам Миллера еще раз представить письменные отзывы о его работе. Ломоносов на этот раз писал: «Происхождение первых великих князей российских от безъимянных скандинавов в противность Несторову свидетельству, который их именно от варягов-руси производит, происхождение имени российского весьма недревнее, да и то от чухонцев, в противность же ясного Несторова свидетельства; презрение российских писателей, как Преподобного Нестора, и предпочитание им своих неосновательных догадок и готических басней (так Ломоносов, вероятно, именовал скандинавские саги. — Е. П.); наконец частые над россиянами победы скандинавов с досадительными изображениями не токмо в такой речи быть недостойны, которую господину Миллеру для чести России и Академии и для побуждения российского народа на любовь к наукам сочинить было велено, но и всей России перед другими государствами предосудительны, а российским слушателям досадны и весьма несносны быть должны».

В результате этого долгого обсуждения по распоряжению академической канцелярии на очередном внеочередном заседании было прочитано заключение по «диссертации» Миллера, по которому она была признана неприемлемой. Напечатанный ее тираж, за исключением трех экземпляров, был уничтожен. Сам Миллер, впрочем, от своих взглядов не отказался и отстаивал их с завидным упорством.

В 1768 году латинский текст сочинения Миллера был анонимно опубликован в одном из научных изданий профессором И. X. Гаттерером в Германии. Кроме того, Миллер использовал текст и основные идеи злополучной «диссертации» в других своих произведениях: «Краткое известие о начале Новгорода и о происхождении российского народа, о новгородских князьях и знатнейших онаго города случаях» и «О народах издревле в России обитавших» (вторая работа была издана анонимно в Петербурге в 1773 году). Принципиально важный для истории исторической науки текст «диссертации» Миллера стал доступен современному российскому читателю только в 2006 году[74].

В чем же состояла главная идея «диссертации» и почему она вызвала такое негодование? Задача, которую поставил перед собой Миллер, заключалась в том, чтобы изложить происхождение «славнейшаго Российскаго народа» и происхождение «Российскаго имени». При этом Миллер исходил из очень верной установки, что «одного имен согласия (то есть совпадения. — Е. П.) без других подлиннейших свидетельств к доказательству о происхождении народов никак не довольно». На этом основании он отрицал, в частности, какую бы то ни было связь между названием древнего народа роксолан и именем «русь» (мнение, которое, кстати, разделял Ломоносов): «К доказательству происхождения Россиян от Роксолан не довольно одно имян сходство, не довольно и того, что в первых после рождества Христова веках Роксоланский народ в Российских жил пределах; надлежит паче то показать, как Роксоланское имя в Российское переменилось». Миллер справедливо утверждал, что кажущееся сходство названий народов, как и то, что когда-то один народ жил на территории другого, вовсе не доказывает их кровного родства. К сожалению, об этой элементарной истине совершенно забывают дилетанты от истории, пытающиеся искать древние корни каких-либо современных народов — явление, столь распространенное в псевдоисторической беллетристике до сих пор. Далее Миллер отвергает и другие гипотезы, например, о происхождении русских от скифов и сарматов: «Производящие Россиян от Скифов и Сарматов токмо то доказывают, что Россияне живут в Скифских и Сарматских землях, что и без того ясно и не подлежит ни каким сумнительствам». Происхождение названия «славяне» Миллер выводил от слова «слава»: «От славных своих дел в древния времена Славянами назывались» и отмечал, что «нет ни одного тех времен историка, который бы прежде Юстиниана Императора упоминал о народе Славенском».

Затем Миллер, охарактеризовав сведения разных средневековых авторов о славянах, обращался к вопросу о происхождении названия «Русь»: «Объявим еще и о другом народе, от котораго Россия нетокмо жительми населена, но и Царей и имя свое получила. Оной народ хотя в начале языком и житием от Славян весьма разнствовал, но столь тесно потом с ними соединился, что уже тому много веков прошло, как их между собою различать неможно было. А именно как Славяне Россиею владели, то от времени до времени приходили от севера Скандинавы, народ силою своего оружия на море и на сухом пути, также и торговым промыслом пред другими славной». Скандинавами считал Миллер и варягов, ссылаясь, между прочим, на «диссертацию» Байера: «Без сумнения, Почтеннейшие Слушатели, признаваете вы по сему Варягов ваших, о которых в летописях и во всех Российских историях упоминается; и хотя известно, что тем именем никакой в Скандинавии народ особливо не назывался, однако сие можно заподлинно доказать, что они ни из какой другой земли выехали как из Скандинавии. Варягами они назывались либо от искусства в мореплавании, в чем наибольше упражнялись, и для того, что морем в Россию пришли… либо от искусства воинскаго, от старинного слова Вар, что войну у Скандинавов значило, в какой силе у Агличан и поныне употребляется. Потому и служившие из Скандинавов в гвардии при дворе Греческих Императоров в Царе граде Варанги назывались».

В доказательство скандинавского происхождения варягов Миллер приводил, в частности, имена первых русских князей и послов и «русские» названия днепровских порогов, приводимые наряду со славянскими названиями византийским императором Константином Багрянородным в трактате «Об управлении империей» (середина X века). Эти имена и названия действительно имеют скандинавские этимологии. Очень много внимания Миллер уделял известиям скандинавских авторов о древней истории и связях Скандинавии с русскими землями — часть этих сведений отличалась сомнительной достоверностью. Помимо скандинавского происхождения названия «Русь» Миллер писал и о том, что «некоторая часть Россиян произошла от Варягов, которая хотя и не столь многочисленна, чтоб с произшедшею от Славян могла сравниться; однако и не так мала, чтоб вовсе об оной умолчать».

О происхождении имени «россов» Миллер писал следующее: «По моему рассуждению, требовать не можно яснейшего о том доказательства, что имя Россиан уже по прибытии Варягов в России зачалось, а от оных и прочим жителям, то есть Славянам, досталось. Каким же образом сие учинилось, мы, не находя в Скандинавии никаких сего имяни следов, себе так представим. Фины Шведов, не ведомо по какой причине, и поныне называют Россами, по их языку Россалейне, Россиян именуют Веннелейне, то есть Венедами, Немцов Саксалейне, то есть Саксонцами, а самих себя Суомалейне, то есть людей в болотных местах живущих. Новгородские Славяне, услышав имя Россов от Финнов, оным всех из северных стран пришельцов нарицали, почему и Варяги от Славян Россианами названы. А потом и сами Славяне, будучи под владением Варягов, имя Россиан приняли, подобным почти образом как Галлы Франками и Британцы Агличанами именованы. А что Славенский язык Варяжский преодолел, сие никому странно не покажется, потому что Славяне Варягов числом превосходили, и что в следующия времяна на их языке все божественныя книги были писаны и Божия служба отправлялась». Иными словами, Миллер предположил, что название «русь/рось» пришло в славянский язык через посредство финского. Скандинавский же источник этого слова он определить затруднился. Заканчивалась речь, разумеется, похвалой Елизавете Петровне.

Итак, получалось, что и название страны, и даже какая-то часть русского народа имели иностранное, а именно скандинавское происхождение. Ситуацию, в которой появилась «диссертация» Миллера, блестяще охарактеризовал в своих «Лекциях по русской историографии» Василий Осипович Ключевский: «То был самый разгар национального возбуждения, которое появилось после царствования Анны и которому была обязана престолом Елизавета Петровна. Минувшее десятилетие стало предметом самых ожесточенных нападок; даже церковные проповеди обратились в политические памфлеты, направленные против этого темного десятилетия. С церковной кафедры говорили, что хищные совы и нетопыри засели тогда в гнезде российского орла. Новое, национальное царствование началось среди войны со Швецией, которая кончилась миром в Або 1743 г. В это время готовиться сказать по случаю тезоименитства государыни на торжественном заседании Академии, что шведы дали Руси и народное имя и государей, едва ли значило украсить торжество». Именно такую реакцию и вызвало произведение Миллера и в ученых, и в придворных кругах. Одним из наиболее резких оппонентов Миллера был Ломоносов, который в 1761 году с негодованием писал: «Миллер в помянутую заклятую диссертацию все выкрал из Бейера; и ту ложь, что за много лет напечатана в "Комментариях", хотел возобновить в ученом свете». Как видим, «заклятая диссертация» подверглась тогда почти единодушному остракизму.

Что же было противопоставлено ей? Вскоре после окончания бурных дискуссий Михаил Васильевич Ломоносов сам принялся за написание русской истории. Он начал работать над этим сочинением в 1751 году, но успел написать только первый том, который был издан уже после смерти автора, в 1766 году, большим для того времени тиражом — почти 2500 экземпляров. Это была первая увидевшая свет история России, которую написал профессиональный русский ученый («История» Татищева вышла позже). Работа Ломоносова над «Историей» одобрялась благожелательным отношением двора и императрицы Елизаветы Петровны. Первый том «Древней Российской истории» охватывал период «от начала Российского народа» и до кончины Ярослава Мудрого в 1054 году. Первые главы Ломоносов посвятил «России прежде Рурика», где уделил внимание и тем вопросам, по которым так ожесточенно спорил с Миллером[75].

«Множество разных земель славенского племени есть неложное доказательство величества и древности». Этот патриотический посыл пронизывал все начальные главы «Истории». Славянский народ «славою дел утвердил себе славное имя» (в этом Ломоносов был согласен с Миллером), а начало его, по мнению Ломоносова, относилось к самым древним временам. Так, он полагал, что славянскими народами были балты (жмудь, литва, пруссы и др.), что древними славянами были не только венеты, но и пафлагонцы, мидяне и амазонки, что происхождение славянских народов относится ко временам Троянской войны. Более того, славяне не только составляли «немалую часть воинств» готов, вандалов и лангобардов, но и их главные предводители «были славенской породы». Славянами Ломоносов считал и Одоакра (предводителя племени ругов, лишь по внешнему сходству имен, созвучных русам), и Алариха, и других вождей эпохи Великого переселения народов. Такая вольная интерпретация древних источников позволяла отодвигать историю славян в глубь веков и приписывать им всевозможные исторические свершения. Варягов Ломоносов считал собирательным названием многих народов: «Они от разных племен и языков состояли и только одним соединялись обыкновенным тогда по морям разбоем». А «варяги-россы» (часть варягов) были одного происхождения с пруссами. Название же «россы» происходит, по мнению Ломоносова, от имени роксоланов, древнего народа, упоминаемого античными авторами.

Роксоланы[76] (буквально «светлые, белые аланы») были одним из сарматских, то есть ираноязычных кочевых племен, которые, по сообщению античного географа Страбона, на рубеже нашей эры жили в приазовских степях, «на равнинах между Танаисом и Борисфеном», то есть между Доном и Днепром. Страбон считал их самым северным народом в этой области («обитает ли какое-нибудь племя за роксоланами, мы не знаем»)[77]. Во II веке н. э. часть роксоланов уже находилась на землях между Днепром и устьем Дуная, то есть вошла в соприкосновение с Римской империей, заняв области в южной Дакии (территория современной Румынии). В 118 году н. э. роксоланы признали власть Рима. Впоследствии они неоднократно воевали с империей, и император Адриан даже вынужден был выплачивать им ежегодную дань. Последний раз роксоланы упоминаются в «Гетике» Иордана (VI век). По всей видимости, они были рассеяны гуннами и прекратили свое существование. Конечно, никаких оснований связывать слово «русь» с роксоланами нет. Но авторы позднего Средневековья и Возрождения могли присваивать древние названия современным им народам, жившим на тех же территориях, что и древние. Уже в польской историографии начала XVI века появилось соотнесение «роксолан» и «Руси»[78]. Затем оно продолжало жить и перешло в науку XVIII века, причем сохранялось даже позже (сторонником этой идеи был в XIX веке Д. И. Иловайский).

Итак, внешнее, лингвистически необоснованное сходство названий послужило Ломоносову основанием и роксолан признать славянским народом. Название же «роксоланы» Ломоносов и вовсе выводил из названия Волги, которая античными авторами именовалась Ра; следовательно, роксоланы — это аланы, которые жили на волжских берегах (на самом деле роксоланы до Волги не доходили). Далее, по предположению Ломоносова, эти роксоланы-славяне переселились к Балтийскому морю, причем на своем пути оставляли такие названия, как Рось (река — приток Днепра) и Старая Русса (город в Новгородской земле). На берегах Балтики «россы»-роксоланы поселились на территории Пруссии, откуда и прибыли на Русь. Таким образом, Ломоносов остроумно соединил и известия поздних источников о происхождении Рюрика от пруссов, и версию о славянском происхождении руси. Это согласование не противоречило ни фантастическим построениям XVI века, ни «славянофильскому» патриотизму елизаветинских времен. Правда, о происхождении Рюрика непосредственно от рода императора Августа Ломоносов написать не решился: «Заключая сие, должно мне упомянуть о происхождении Рурикове от Августа, кесаря римского, что в наших некоторых писателях показано. Из вышеписанных видно, что многие римляне переселились к россам на варяжские береги. Из них, по великой вероятности, были сродники какого-нибудь римского кесаря, которые все общим именем Августы, сиречь величественные или самодержцы, назывались. Таким образом, Рурик мог быть коего-нибудь Августа, сиречь римского императора, сродник. Вероятности отрещись не могу; достоверности не вижу».

В целом Ломоносов как бы продолжал старую традицию историографии XVI–XVII веков (в которой еще многое было основано на внешних подобиях названий и диктовалось желанием обнаружить древние истоки современных народов), находясь в стороне от выработки методов критического анализа источников, которые уже начали формироваться в европейской науке Нового времени. Еще один примечательный момент рассуждений Ломоносова заключается в том, что он упоминает имя Вейдевута «из алан», который был выбран королем ругенских славян, варягов-россов, бывших роксолан, поселившихся на берегах Балтики. Этот «государь», он же «верховный жрец», с начала XVIII века считался предком рода Романовых. Поэтому в начальных главах своей «Древней Российской истории» Ломоносов говорил о происхождении не только династии Рюриковичей, но и династии Романовых, декларируя их общее, «славяно-росское» происхождение. Для русофильских тенденций, возобладавших при дворе Елизаветы Петровны, а затем и Екатерины Великой, такой исторический «разворот» был как нельзя более кстати.

При Екатерине II, которая очень внимательно относилась к «Истории» Татищева, «славянская» версия происхождения предков Рюрика (по крайней мере по женской линии) была весьма распространенной. Так, князь Михаил Михайлович Щербатов (1733–1790), который был вторым официальным историографом в России («между» Миллером и Карамзиным), в своей «Истории Российской от древнейших времен» считал варягов германцами, но жившими в Пруссии, а Рюрика производил от рода «лифляндских царей», да к тому же по женской линии и от Гостомысла.

Ключевой фигурой в русской историографии второй половины XVIII века можно считать Августа Людвига Шлёцера (1735–1809)[79]. Он учился в Виттенбергском и Гёттингенском университетах, в 1761–1767 годах жил и работал в России (адъюнкт истории Петербургской академии наук с 1762 года, профессор истории и статистики с 1765-го), а потом вернулся в Германию, где был профессором Гёттингенского университета. В 1768 году Шлёцер опубликовал в Германии работу «Опыт анализа русских летописей (касающийся Нестора и русской истории)», а затем создал фундаментальный труд «Нестор», который увидел свет в Германии в пяти томах в 1802–1809 годах, а в переводе на русский язык был опубликован в трех частях в 1809–1819 годах. Главной своей задачей Шлёцер считал «воссоздание истинного Нестора», то есть реконструкцию «Повести временных лет» в ее как бы «первоначальном» виде. Это была чисто источниковедческая, текстологическая задача, и таким образом Шлёцер по сути стал основоположником научного изучения русских летописей. Шлёцер не без оснований полагал, что русские летописи требуют научно-критического рассмотрения, поскольку они подвергались неоднократным изменениям и редакциям. С точки зрения современной науки задача Шлёцера по «воссозданию Нестора» кажется несколько наивной, но для того времени это был крупный шаг вперед. Научный подход к главному источнику по истории Древней Руси позволил Шлёцеру весьма презрительно отзываться о своих предшественниках и коллегах. По мнению Шлёцера, русская история до него была практически не разработана, а ученых, владевших соответствующей методикой и знавших основные иностранные языки, якобы не было. К Татищеву Шлёцер относился довольно пренебрежительно, позволяя себе некорректные высказывания типа «татищевские бредни» в отношении рассуждений Василия Никитича о древнейшей истории Европы. Стоит ли говорить, что и Иоакимовскую летопись он не признавал достоверной? Впрочем, в категорию «бредней» у него попадали и некоторые памятники, источниковедческое значение которых было оценено позднее. Так, например, этот заклятый, по определению советских историков, норманист считал скандинавские саги «глупыми выдумками» и предлагал «выбросить эти исландские бредни из всей русской древнейшей истории».