Послесловие

Послесловие

А теперь расскажу, почему вдруг стала автором «шпионского кино и шпионской литературы», да еще и втянула в соавторство мужа-иностранца.

Если честно, то мне не интересно писать книги, главные герои которых мужчины. Мужчины и так слишком много написали о себе за столетия, в течение которых не подпускали женщин к письменному столу. И есть только один человек, способный заставить меня делать мужчин главными героями, — друг детства, кинорежиссер и кинопродюсер Александр Иванкин.

Когда-то мне было двадцать, ему — двадцать пять. Я была студенткой отделения драматургии Литературного института, а он уже закончил ВГИК и снял несколько нашумевших документальных фильмов.

Именно тогда Иванкин позвонил и заговорщицким тоном сказал:

— Мань, есть дело! Надо немедленно встретиться!

— Ты забыл, сколько месяцев моим детям? — возмутилась я.

— Подумаешь, у меня сын еще младше… — Его старший сын родился на пару месяцев позже моих.

— Буду гулять с коляской с двух до трех, подъезжай к подъезду, — сдалась я.

— Мань, меня мучает вопрос, почему Юрий Карлович Олеша в течение тридцати лет не написал ни одной большой вещи? — озабоченно начал Иванкин при встрече. — А тебя?

Я катила по улице клетчатую близнецовую коляску и поправляла сыновьям пустышки:

— А меня мучает, кто пойдет завтра в шесть утра на молочную кухню за детским питанием?

Видимо, муж был на гастролях.

— Мы обязаны снять великое кино про Юрия Карловича Олешу! Ты должна все бросить и немедленно сесть за сценарий! — упорствовал Иванкин.

Когда мы познакомились, мне было четырнадцать, а ему девятнадцать. Я была случайно принятой в студенческую компанию вундеркиндистой школьницей, а он — начинающим кинодокументалистом из мастерской Кристи и гениальным рассказчиком. Субординация, возникшая в юности, незыблема до смерти, но статус молодой матери позволял сопротивляться:

— Считаешь, что у меня сейчас так много свободного времени?

— Будешь писать, пока они спят! — предложил он. — Ты же не хочешь превратиться в домашнюю курицу и стать не интересной своим детям, когда они подрастут?

Он попал в больное место:

— Хорошо, тащи материалы про Олешу, я подумаю.

— В том-то и дело, что материалов нет! Точнее, они под замком! — торжественно объявил Иванкин. — И наша первая задача, найти их!

— Материалов про Юрия Олешу нет в открытом доступе???

Дело было в 1977 году — все малолетнее население СССР наизусть знало «Трех Толстяков», и Олеша никак не относился к запрещенным авторам.

— Его архив закрыт и почему-то принадлежит Виктору Шкловскому. Но я договорился о встрече.

Встреча не принесла результатов. Иванкин рассказал об идее фильма, «главный литературовед СССР» Шкловский поморщился:

— Вы и ваша сценаристка слишком молоды, чтобы снимать кино об Олеше! По этой причине я не дам разрешения на использование архивных материалов…

Иванкин пошел жаловаться на Шкловского вдове Юрия Карловича Олеши — Ольге Густавовне Суок-Олеше.

Она удивилась:

— Почему он так говорит? Ведь Юрочке было именно двадцать пять, когда он написал свои лучшие вещи!

Последнее слово все-таки осталось за Шкловским, и он перекрыл доступ к архиву. Мы написали несколько заявок на фильм, но их даже не рассматривали. Видимо, Шкловский включил административный ресурс, что позволял его тогдашний статус.

Иванкин, как всякий режиссер, не мог долго быть влюбленным в одну идею, быстро заболел новой и умчался от Олеши в сторону фильмов о спорте. А я зависла на теме, начала потихоньку собирать материалы об Олеше, вытаскивать информацию из открытой части архива ЦГАЛИ, встречаться с современниками, шифровать строчки и сверять даты.

А потом написала пьесу «Завистник» о Юрии Карловиче Олеше. Писала, когда дети спали днем, лежа на ковре в коридоре. Развозила кроватки по разным комнатам, чтобы успеть допрыгнуть до заплакавшего, прежде чем он разбудит второго. Кстати, Олеша тоже писал «Трех Толстяков» лежа на полу. Бумаги не было, он писал на старых обоях, а их невозможно раскатать на письменном столе.

Позже, когда опубликовали часть его наследия, я услышала от «олешеведов» байку, якобы Виктор Шкловский выбросил мешок рукописей Олеши в Москву-реку возле писательского дома в Лаврушинском переулке. Представила, как они плыли и какую метафору этой мизансцене придумал бы Юрий Карлович, глядя с небес. Он ведь писал: «…Целый ящик рукописей. Грязные, испачканные в чужих квартирах, в скитаниях листы. Пачки, перевязанные грубыми веревками, чуть ли не подтяжками. Жаль себя. Я хороший художник. Иногда отдельные места ослепляют блеском…»

А еще узнала от современников, что Виктор Шкловский страшно переживал, когда полуспившийся Олеша приходил к его жене Серафиме Суок — бывшей первой жене Олеши и сестре его нынешней жены Ольги Суок. Серафима болтала с Олешей, закрывшись в комнате, и вручала на прощание крупную купюру, которую он брал с брезгливым выражением лица.

Шкловский страдал в путах этого перекрестного опыления, ревновал Олешу и к вздорной жене, и к литературе. Он тоже хотел написать что-то вроде неувядающих «Трех Толстяков», но бог не дал таланта.

К тому же даже в сохранившихся рукописях Олеши оказалась такая махровая антисоветчина, что выхлопотавший к этому времени Государственную премию СССР Шкловский опасался их размораживать. Понимал, что мы с Иванкиным в силу молодости и непуганности вытащим на свет все, что он не решился утопить в Москве-реке. Впрочем, мог просто иметь и прямую инструкцию КГБ.

В архиве Олеши я когда-то нашла анекдот времени спасения челюскинцев. Встречаются два чиновника, и один спрашивает другого: «Слышали, Отто Юльевича Шмидта сняли со льдины?» Второй удивленно спрашивает: «Что вы говорите? А кого назначили?»

Этот анекдот касается второго случая, когда Иванкин заставил меня делать главным героем мужчину.

Больше чем через тридцать лет после истории с Олешей он позвонил со знакомой интонацией:

— Мань, есть дело! Надо немедленно встретиться!

Иванкин уже был классиком документального кино и пожил в немыслимом количестве стран. А, появившись в моей кухне, заявил с совершенно не изменившейся интонацией:

— Ты должна все бросить и немедленно сесть за сценарий про писательницу Зою Воскресенскую, которая была великой разведчицей!

— Ты б по телефону предупредил, я б сразу ответила, что ненавижу писать для кино, что про разведчиц и разведчиков мне неинтересно и некогда, я заканчиваю роман… И вообще, почему ты решил прийти с этим ко мне?

Иванкин хитренько посмотрел на меня:

— Я приму отказ без обид, но только после того, как ты узнаешь, что… — И через мхатовскую паузу добавил: — Она была воспитанницей Александры Коллонтай!

…Я написала сценарий о писательнице Зое Воскресенской — первой женщине — полковнике разведки в мире Зое Рыбкиной, работавшей под прикрытием первой женщины-посла в мире Александры Коллонтай.

Отношусь к авторам-занудам и не могу написать ни строчки, пока не узнаю всех подробностей времени и места происходящих событий. Сотрудники Пресс-бюро СВР передали мне кучу материалов по рассекреченным периодам ее работы. Помогали, разъясняли, ловили в тексте исторические и технологические промахи.

Консультант — легендарный Иосиф Линдер — посвятил меня в кучу нюансов. А для написания трех сцен со стрельбой и дракой (большая часть которых не вошла в фильм), дал возможность «войти в роль» с боевым, хотя и незаряженным, оружием в руках. И пошагово понять, какими приемами самозащиты пользуется разведчик-нелегал данной конкретной школы для ликвидации противника. Это помогло избежать литературной клюквы.

Забавно, что архив писателя Олеши в конце восьмидесятых оказался закрытым наглухо, а архив разведчицы Воскресенской-Рыбкиной оказался доступен за исключением спецопераций, время секретности которых еще не истекло. Для меня это важный знак того, что последние тридцать лет развернули страну ровно на 180 градусов.

* * *

И вот на очередной встрече Иванкин снова сказал:

— Мань, а теперь ты должна написать сценарий об Алексее Козлове!

— Во-первых, кто это? — удивилась я. — Во-вторых, ты же знаешь, мне не интересно писать о мужиках!

— Алексей Козлов — икона современной разведки. Вижу, что хочешь отказаться. И приму отказ без обид, но только после того, как ты прочитаешь материалы о нем и познакомишься…

Понятно, что после встречи с Алексеем Михайловичем Козловым, я сказала «да», хотя прекрасно понимала — способность обаять собеседника входит в профессию разведчика-нелегала как первая составляющая.

Но я никогда не была в Африке и «не чувствовала ее на вкус». Пришлось уговорить мужа — Шумита Датта Гупту — стать соавтором. Во-первых, в ЮАР начинал свою карьеру Ганди, и «гандиана» в индийских школах проходила с интенсивностью «ленинианы» в наших. Во-вторых, во всех африканских государствах мощнейшие индийские диаспоры, и ЮАР ощущается в Индии примерно как у нас Украина. В-третьих, знаменитые родственники мужа — герои борьбы с британской колонизацией, и тема апартеида, воспринимающаяся мною как экзотика, понятна на генетическом уровне.

У Шумита это первый опыт литературной работы на русском языке, он всю жизнь писал по-английски. И мы чуть не развелись, пока писали сценарий, потому что смотрели на материал с разных географических и исторических точек планеты. За бортом сценария фильма «Испытание смертью» — снятого режиссером Владимиром Нахабцевым на студии «Артель» с Олегом Тактаровым в главной роли — осталось столько материала, что мы решили написать эту книгу.

Пафосно признаюсь, что глубоко благодарна Александру Иванкину за участие в проекте «Испытание смертью» при том, что сценаристы всегда недовольны режиссерами и продюсерами. Дело не в фильме, а в том, что погружение в материал заставило меня заглянуть на вторую сторону луны, куда считается неприличным заглядывать людям моей среды и моих убеждений.

Неожиданно распахнувшаяся страница новейшей истории обрушила своей тяжестью представления о многих предметах. Не то чтоб я намеренно избегала или равнодушно перелистывала эту страницу в двух гуманитарных вузах, а просто не вводила ее в зону критики и не раскрашивала человеческими судьбами.

Ведь когда изучаешь историю молодым, тебе некогда и незачем спотыкаться на нравственных оценках. Ты изучаешь ее не для себя, а для зачета и экзамена. Слово «апартеид» отталкивается, как все, о чем надрывается советский телевизор. Ты выплескиваешь с водой любого ребенка, в которого ткнула пальцем коммунистическая пропаганда, и постепенно оказываешься в системе координат, в которой «первый мир» безапелляционно первый, а «третий мир» — безапелляционно третий.

Я не покраснела, не полевела, но увидела вчерашний и сегодняшний день большой политики в совершенно ином объеме. И в некоторой степени частично дистанцировалась от своего сообщества, считающего, как Алиса в Стране чудес, что «на той стороне земли живут антиподы». И что запад — дистиллированный оплот прав человека, а золотой миллиард позолотили его исключительные интеллектуальные качества и гражданские свободы, а не кровь подмятых под него народов.

Мы знакомы с Александром Иванкиным 40 лет… такое даже трудно выговорить! Время предложило нашему поколению невероятные пируэты. Мы прошли пионерское детство, антисоветскую юность, перестроечную взрослость, вступили в созидательную зрелость, сползающую к гармоничной старости… и оба понимаем, что в стране и в судьбе наступило время собирать камни.

Мой муж уверяет, что, если бы Иванкин родился в Индии, он стал бы известным гуру, и люди толпами приходили бы слушать его рассказы. С этим я согласна, хотя совершенно не представляю, на что подобьет меня очередной звонок Иванкина со словами: «Мань, у меня к тебе дело!»

И я снова нарушу все планы и двинусь за ним, как крыса за дудочкой Крысолова…

Мария Арбатова

Данный текст является ознакомительным фрагментом.