Глава седьмая

Глава седьмая

Однажды вечером по темной улице решил пойти,

Случился фейерверк в тот вечер темный,

Вдруг запах необыкновенный — ну, пустяк его найти,

Он понял, что от девушки с корзинкой персиков определенно.

За девушкою шел довольно долго, не спеша,

И по-кошачьи, незаметно подобрался к ней поближе.

От запаха, который вдруг ударил в нос, дрожала вся душа,

Дотронулся он до ее руки. Все ближе подвигаясь, ближе.

И в подворотне девушки поймал он изумленный взгляд,

Она подумала, что нищий — протянула персик,

Но фейерверков взрывы — улицей подряд,

Вдруг спрятали ее в дыму — на время скрыв от смерти.

А запах девушки Батиста к цели той неумолимо вел,

И на соседней темной улице ее он вдруг увидел,

Точнее, не увидел, нос его привел,

Затем случилось то, чего он не предвидел.

Он руку девушки схватил и гладить стал,

Как бы хотел те запахи с руки забрать с собою,

Она стояла в изумлении — затем бежать, он догонять не стал.

Он через нос следил — держал ее перед собою.

Как часто в жизни мы впадаем в немоту,

Когда нежданное-прекрасное вдруг перед нами.

Душа дрожит и падает как будто в пустоту.

А сердце из груди выпрыгивает. Почему? Не знаем сами.

Наш Жан-Батист тончайшим обоняньем обладал,

И здесь был идеал единственный на свете,

Тут не было духов — тот запах для нее господь создал,

Тот запах бриллиантовый, неповторимый на планете.

Тот запах — он тончайший запах роз,

Тот запах был необычайной смесью тонких наслоений,

Тот запах нежности, любви и слез,

Тот запах неопределим, как изменение тончайших настроений.

Далекий 54-й год, мне двадцать лет,

Я на Тверской стою в волненьи, наивен-честен,

Я первой настоящей встречи жду, и в этом весь ответ,

Я запахом весны объят волной чудесной.

Мой слабый примитивный нюх — мой нос,

Который в 20 000 раз слабее обоняния Батиста,

Но он такую радость мне принес,

Когда я утонул и в запахах ее, и бархатных ресницах.

Я понимаю Жан-Батиста, как никто,

Как трудно гению на свете жить — я представляю,

Ведь гений во злодейство впавший — он ничто,

Его страдания и слезы только дьявол принимает.

Наверно, через три-четыре улицы ее нашел,

Она сидела, разрезая персики наполовину,

Он, крадучись, к ней тихо подошел,

И стал тихонько гладить шею, руки, спину.

Волшебный фейерверк вдруг улицу всю осветил,

Любовники, целуясь, пробежали мимо.

Он девушке в испуге рот закрыл,

И так держал и задушил — она упала недвижимо.

Прекрасное и нежное лицо — открытые глаза.

Смотрели на убийцу с укоризной,

И он раздел ее, ладонями сгребал спеша,

Её он запах тела собирал в последней тризне.

Как зверь обнюхивал лобок ее и небольшую грудь,

Затем на шею, волосы он перешел внезапно,

Какой-то голос говорил ему — ты этот запах не забудь.

Великим станешь ты через него когда-то.

И если б кто-нибудь увидел этот страх,

Он бы сошел с ума, бежал бы с места,

По трупу ползает какой-то человек впотьмах,

И что ладонями он собирает с трупа — вовсе неизвестно.

А все так просто — должен этот запах в памяти держать,

Ведь девушка хотя и не жива, но для него находка,

Интуитивно знал, такого идеала-запаха ему не повстречать,

Закончив запах собирать, ушел нетрезвою походкой.

А дома за отлучку был хозяином избит,

С ума сходил от запаха той девушки убитой,

Почувствовал свое предназначение — не спит,

И с Жан-Батистом он везде — тот идеал, тот запах незабытый.