На каком языке поют петухи

На каком языке поют петухи

Я представляю себе Саманту, летящую в самолете. Она сидит в глубоком мягком кресле, скинув туфли и поджав под себя ноги. Она прильнула к холодному стеклу иллюминатора. И если бы кто-нибудь взглянул на нее снаружи, то увидел бы приплюснутый нос и горящие глаза, которые хотят вобрать в себя мир заоблачной высоты.

За бортом лайнера — белая изнанка облаков. Нет, это не легкие воздушные облака, какими мы их видим с земли. Здесь, на высоте девяти тысяч метров, облака похожи на спрессованный снег, скрипящий под ногами. Кажется, что самолет летит над Арктикой и вот-вот из-за сугроба выглянет белая медведица.

На самом деле внизу под этой устойчивой белизной дышит океан. Большие, тяжелые волны поднимаются и опускаются, поднимаются и опускаются, а порывистый ветер срывает с их гребней белую пену.

Саманта представляет себе, как, скрытые облаками, словно таинственным занавесом, внизу проплывают корабли, прыгают дельфины и возникают острова. Но постепенно однообразная картина облаков как бы укачивает ее. Ей начинает казаться, что самолет летит очень медленно, а потом вообще повисает между небом и землей. Если он так будет висеть, то вообще никогда не прилетит в Москву!

И вместо того чтобы мчаться вперед, мысли девочки возвращаются. И над Атлантическим океаном Саманта с грустью вспомнила о родном доме — крылечко с четырьмя ступеньками, елка, растущая рядом, словно сорвались с места и бросились вдогонку за своей хозяйкой. Они догнали ее в заоблачной выси. И девочку сразу обступили знакомые вещи — старый диван, часы, стол с книжками и тетрадками. Песенка «Олли, Олли, три быка!» зазвучала совсем близко.

С домашними вещами у Саманты были свои отношения. Она дружила с одними и недолюбливала других. Очень, к примеру, девочка любила большой старый диван. У него был мягкий характер. Когда в свободные минуты девочка с ногами забиралась на диван, ей казалось, что она проваливается в лесной мох. И сразу слышался шелест листвы и пахло еловыми шишками. Диван убаюкивал, на нем снились интересные сны.

А вот стенные часы с гирями Саманта недолюбливала. Их колючие стрелки-усы двигались по лицу-циферблату и отправляли жизнь. Когда надо было заниматься, часы специально шли медленно, а тяжелые гири как бы висели на шее у Саманты — не давали поднять голову. Но когда наступало время игр, часы по закону бутерброда срывались с места и мчались на одной ноге. Время летело так быстро, что стоило только войти во вкус, как слышался голос мамы: «Сэми, пора ужинать!» Утром часы не давали поспать, вечером загоняли в постель.

Папино ружье, висевшее в гостиной, казалось особенно мрачным. Его можно было бы назвать молчуном, если бы несколько раз в году, когда папа отправлялся на охоту, ружье не гремело бы на всю округу так, что закладывало уши.

Но самым коварным был теннисный мяч. Стоило ему вылететь за пределы площадки, как он буквально растворялся в траве. Саманта с друзьями искали его, а он незаметно перекатывался с места на место. И в конце концов оказывался на виду, словно вовсе не прятался…

Потом лайнер нагнал — то есть Саманта вспомнила — Руди Битеринг в кепке с прозрачным козырьком. Он летел рядом на своем спортивном самолетике и грозил кулаком рыжему парню, который нравился его сестре.

В иллюминаторе, как в портретной раме, появилось лицо Дуга. Его короткие рыжие волосы топорщились от ветра, а он не обращал внимания, щурил глаза и говорил:

— Почему люди обязательно кого-то недолюбливают? Одни — рыжих, другие — черных, третьи — картавых, четвертые — всех, вместе взятых. Эти маленькие ненависти складываются, и получается большая ненависть. А большая ненависть — это война. Я так думаю.

«Значит, война начинается с таких, как Руди Битеринг, — подумала Саманта. — Но такие, как Дуг, должны уметь постоять за себя. Чтобы Руди Битеринги не очень распоясывались!»

Самолет плавно парил над облаками. Папа листал газету. Мама дремала. Саманте захотелось домой.

Куда она летит? Зачем? Что ждет ее впереди?

А что, если письмо русскому президенту было ошибкой?

И тут летящий со скоростью тысяча километров в час лайнер нагнал старый солдат на своей каталке. Саманта вспомнила и его. Она увидела лицо Ральфа Пастера с серебристой колючей бородой, увидела его натруженные руки — они лежали на пледе, прикрывающем колени, — услышала его голос:

«Всю жизнь ищи людей, которым можно верить. Потому что именно в них заключена правда… Правда не бывает русской, американской, она везде одинакова. Это ложь бывает всякой. Красной, синей, зеленой. Ложь очень живуча. Она прорастает сквозь землю, даже когда лгун лежит в земле… Люди стареют от лжи. А кто говорит правду, всегда молодой».

Почему здесь, над океаном, Саманта вспомнила мистера Ральфа? Может быть, потому, что летела за правдой?

Она вдруг подумала, что завтра ее встретят незнакомые дети. Они будут что-то говорить — она не поймет, потому что не знает русского языка. Может быть, они будут насмехаться над ней.

От этих тревожных дум Саманта поежилась. Ей захотелось, чтобы большой лайнер сделал разворот и вернулся домой.

Саманта повернулась к папе и спросила:

— Тебе не страшно?

— Почему мне должно быть страшно, Саманта?

— В одном справочнике я прочитала, что по московским улицам ходят медведи.

— Чушь, — ответил папа.

— Но ведь это напечатано.

— Значит, напечатана чушь. А написал ее невежда.

— Конечно, дело не в медведях, я в них тоже не очень-то верю. Но нас могут обидеть.

— Девочка, ты забываешь, что мы гости президента.

— Но играть-то я там буду не с президентом, а с детьми. Думаешь, они не будут считать меня американской шпионкой?

Папа усмехнулся, положил на колени газету и повернул голову к дочери:

— В каждой стране по-своему слышат петуха. Нам кажется, он поет — «кок-э-дудл-ду», а французам слышится иное — «ко-ко-рику». Шведам слышится — «ку-ке-лику», португальцам — «ко-ко-ро-ко». На самом деле петухи во всем мире поют одинаково. — И тут, забыв, что он в самолете, папа пропел: — Кок-э-дудл-ду!

— Артур, что с тобой? Мы не одни, — тревожно прошептала удивленная мама.

Смущенный, папа спешно погрузился в чтение газеты. Тем временем стекло иллюминатора стало синим — наступили сумерки. В салоне зажгли свет.

Саманте вдруг показалось, что она лежит на диване, свернувшись калачиком. Один глаз закрылся, а другой все смотрит, смотрит. И видит, что в комнате идет снег. Снежинки падают на ковер и не тают. И весь ковер в сверкающих белых звездочках. «Вот бы, — во сне думает Саманта, — собрать белые звездочки и наклеить в тетрадку. Но для этого потребуется черная тетрадка. А где взять черную тетрадку?»

«Откуда падает снег?» — Саманта посмотрела наверх и увидела, что в комнате нет потолка, а над домом нет крыши, и над столом, над старыми часами, над ящиком телевизора стоят звезды.

Когда Саманта проснулась, было светло. Девочка повернула голову к иллюминатору и увидела, как солнце выбирается из своего логова — оно окутано туманом, словно выплывает из закипающего молока. Саманта вспомнила медную кастрюлю на плите и убегающее молоко, которое белой волной переваливает через край. И в салоне запахло молоком.

Саманта хотела сказать: «С добрым утром», но сказала:

— Молоко убежало.

Ей стало легко и весело, и она запела: «Олли, Олли, три быка!»

— Наш лайнер пересекает границу Советского Союза, — торжественно объявила стюардесса.