Путешествие в детство

Путешествие в детство

2 апреля. Уехал на юг, Чтобы обновить впечатления от степи. Побывал в Таганроге, Рагозиной Балке, Новочеркасске, Славянске, на хуторе у П. А. Сергеенко в Екатеринославской губернии, Святых Горах. Путешествие продолжалось полтора месяца.

Эта поездка по Донским степям и Приазовью, связанная с замыслом повести «Степь», отразилась в письмах, напоминающих подробный дневник: путевые зарисовки чередовались здесь с воспоминаниями детства, и, как тому и следовало быть, реальность мало походила на воспоминания. Тот, кто вырос или бывал в Приазовских степях, кто видел их в июльские знойные дни, когда ветер пересыпает на проселке змеистые барханчики пыли, похожей на черную пудру, а вокруг ни кустика, ни цветка, ни единой зеленой травинки, тот знает, как непривлекательна и безотрадна в разгаре лета настоящая – так сказать, «дочеховская» – степь. В повести очень мало этнографического: ее поэтическая содержательность, жалоба ее трав, ее зарницы, грозы, древние дороги и сказочные великаны, крылья мельницы и одиночество тополя – все это уходит в глубины времен, к вечным истокам наших сказок и мифов. В этом смысле можно сказать, что Чехов создал и саму степь: столь одушевленной, таинственной и прекрасной она была, может быть, только в памятниках нашей словесности, сохранившихся от незапамятных времен.

Ниже приводятся отрывки из писем Чехова.

«7 апреля. Харцызская. 12 часов дня. Погода чудная. Пахнет степью, и слышно, как поют птицы. Вижу старых приятелей – коршунов, летающих над степью…

Курганчики, водокачки, стройки – всё знакомо и памятно… Погода чертовски, возмутительно хороша. Хохлы, волы, коршуны, белые хаты, южные речки, ветви Донецкой дороги с одной телеграфной проволокой, дочки помещиков и арендаторов, рыжие собаки, зелень – всё это мелькает, как сон…

…Видно море. Вот она, ростовская линия, красиво поворачивающая, вот острог, богадельня, дришпаки, товарные вагоны… гостиница Белова, Михайловская церковь с топорной архитектурой… Меня встричаить Егорушка, здоровеннейший парень, одетый франтом: шляпа, перчатки в 1 р. 50 к., тросточка и проч. Я его не узнаю, но он меня узнает. Нанимает извозчика, и едем. Впечатления Геркуланума и Помпеи: людей нет, а вместо мумий – сонные дришпаки и головы дынькой. Все дома приплюснуты, давно не штукатурены, крыши не крашены, ставни затворены… С Полицейской улицы начинается засыхающая, а потому вязкая и бугристая, грязь, по которой можно ехать шагом, да и то с опаской. Подъезжаем…

– Ета, ета, ета… Антошичька…

– Ду-ушенька!

Возле дома – лавка, похожая на коробку из-под яичного мыла. Крыльцо переживает агонию, и парадного в нем осталось только одно – идеальная чистота. Дядя такой же, как и был, но заметно поседел. По-прежнему ласков, мягок и искренен. Людмила Павловна, «радая», забула засыпать дорогого чая и вообще находит нужным извиняться и отбрехиваться там, где не нужно. Смотрит подозрительно: не осужу ли? Но при всем том рада угостить и обласкать. Егорушка – малый добрый и для Таганрога приличный. Франтит и любит глядеться в зеркало. Купил себе за 25 р. женские золотые часы и гуляет с барышнями. Он знаком с Мамаки, с Горошкой, с Бакитькой и другими барышнями, созданными исключительно для того только, чтобы пополнять в будущем вакансии голов дыньками. Владимирчик, наружно напоминающий того тощего и сутуловатого Мищенко, который у нас был, кроток и молчалив; натура, по-видимому, хорошая. Готовится в светильники церкви. Поступает в духовное училище и мечтает о карьере митрополита. Стало быть, у дяди не только своя алва, но будет даже и свой митрополит. Саша такая же, как и была, а Леля мало отличается от Саши. Что сильно бросается в глаза, так это необыкновенная ласковость детей к родителям и в отношениях друг к другу. Ирина потолстела. В комнатах то же, что и было: портреты весьма плохие и Коатсы с Кларками, распиханные всюду. Сильно бьет в нос претензия на роскошь и изысканность, а вкуса меньше, чем у болотного сапога женственности. Теснота, жара, недостаток столов и отсутствие всяких удобств. Ирина, Володя и Леля спят в одной комнате, дядя, Людмила Павловна и Саша – в другой, Егор в передней на сундуке; не ужинают они, вероятно, умышленно, иначе их дом давно бы взлетел на воздух. Жара идет и из кухни, и из печей, которые всё еще топятся, несмотря на теплое время… Не люблю таганрогских вкусов, не выношу и, кажется, бежал бы от них за тридевять земель.

Дом Селиванова пуст и заброшен. Глядеть на него скучно, а иметь его я не согласился бы ни за какие деньги. Дивлюсь: как это мы могли жить в нем?! Кстати: Селиванов живет в имении, а его Саша в изгнании…

Напиваюсь чаю и иду с Егором на Большую улицу. Вечереет. Улица прилична, мостовые лучше московских. Пахнет Европой. Налево гуляют аристократы, направо – демократы. Барышень чертова пропасть: белобрысые, черноморденькие, гречанки, русские, польки… Мода: платья оливкового цвета и кофточки. Не только аристократия (т. е. паршивые греки), но даже вся Новостроенка носит этот оливковый цвет. Турнюры не велики. Только одни гречанки решаются носить большие турнюры, а у остальных не хватает на это смелости.

Вечером я дома. Дядя облачается в мундир церковного сторожа. Я помогаю ему надеть большую медаль, которую он раньше ни разу не надевал. Смех. Идем в Михайловскую церковь. Темно. Извозчиков нет. По улицам мелькают силуэты дришпаков и драгилей, шатающихся по церквям. У многих фонарики. Митрофаньевская церковь освещена очень эффектно, снизу до верхушки креста. Дом Лободы резко выделяется в потемках своими освещенными окнами.

Приходим в церковь. Серо, мелко и скучно. На окнах торчат свечечки – это иллюминация; дядино лицо залито блаженнейшей улыбкой – это заменяет электрическое солнце. Убранство церкви не ахтительное, напоминающее Воскресенскую церковь. Продаем свечи. Егор, как франт и либерал, свечей не продает, а стоит в стороне и оглядывает всех равнодушным оком. Зато Владимирчик чувствует себя в своей тарелке…

Крестный ход. Два дурака идут впереди, машут бенгальскими огнями, дымят и осыпают публику искрами. Публика довольна. В притворе храма стоят создатели, благотворители и почитатели храма сего, с дядей во главе, и с иконами в руках ждут возвращения крестного хода… На шкафу сидит Владимирчик и сыплет в жаровню ладан. Дым такой, что вздохнуть нельзя. Но вот входят в притвор попы и хоругвеносцы. Наступает торжественная тишина. Взоры всех обращены на о. Василия…

– Папочка, еще подсыпать? – вдруг раздается с высоты шкафа голос Владимирчика…

Еду к Еремееву, не застаю и оставляю записку. Отсюда к m-me Зембулатовой. Пробираясь к ней через Новый базар, я мог убедиться, как грязен, пуст, ленив, безграмотен и скучен Таганрог. Нет ни одной грамотной вывески, и есть даже «Трактир Расия»; улицы пустынны; рожи драгилей довольны; франты в длинных пальто и картузах, Новостроенка в оливковых платьях, кавалери, баришни, облупившаяся штукатурка, всеобщая лень, уменье довольствоваться грошами и неопределенным будущим – всё это тут воочию так противно, что мне Москва со своею грязью и сыпными тифами кажется симпатичной…

6 апрель. Просыпаюсь в 5 часов. Небо пасмурно. Дует холодный, неприятный ветер, напоминающий Москву. Скучно. Жду соборного звона и иду к поздней обедне. В соборе очень мило, прилично и не скучно. Певчие поют хорошо, не по-мещански, а публика всплошную состоит из баришень в оливковых платьях и шоколатных кофточках…»

«7, 8, 9 и 10 апрель. Скучнейшие дни. Холодно и пасмурно… Постоянное чувство неудобной лагерной жизни, а тут еще непрерывное «ета… ета… ета… да ты мало ел, да ты ба покушал… да я забула засипать хорошего чаю»… Одно только утешение: Еремеев с женой и с своей удобной квартирой… Судьба щадит меня: я не вижу Анисима Васильича и еще ни разу не был вынуждаем говорить о политике. Если встречусь с Анисимом Васильичем, то – пулю в лоб…

Выехать нельзя, ибо холодновато, да и хочется поглядеть на проводы. 19-го и 20-го я гуляю и шаферствую в Новочеркасске на свадьбе, а раньше и позднее буду у Кравцова, где неудобства жизни в 1000 раз удобнее таганрогских удобств.

11 апреля. Пьянство у Еремеева, потом поездка компанией на кладбище и в Карантин. Был в саду. Играла музыка. Сад великолепный. Пахнет дамами, а не самоварным дымом, как в Сокольниках. Круг битком набит.

Каждый день знакомлюсь с девицами, т. е. девицы ходят к Еремееву поглядеть, что за птица Чехов, который «пишить». Большинство из них недурны и неглупы, но я равнодушен…

Видел похороны. Неприятно видеть раскрытый гроб, в котором трясется мертвая голова. Кладбище красиво, но обокрадено. Памятник Котопули варварски ощипан. О. Павел по-прежнему черен, франт и не унывает: пишет на весь мир доносы и бранится. Идет он по рядам и видит Марфочку, сидящую около своей лавки.

– Какого чччерта вы тут сидите? – говорит он ей. – Ччерт знает, как холодно, а вы не запираетесь! Чччерта вы уторгуете в такой холод!

Дядя ездит с ревизором. Ревизор – податной инспектор – играет тут такую роль, что Людмила Павловна дрожит, когда видит его, а Марфочка едва не выкрасила свои турнюры в желтый цвет от радости, когда он пригласил ее в кумы. Заметно, большой пройдоха и умеет пользоваться своим положением. Выдает себя за генерала, в каковой чин веруют и дядя и Лободины.

Покровский – благочинный. В своем муравейнике он гроза и светило. Держит себя архиереем. Его матушка мошенничает в картах и не платит проигрыша».

«25 апрель. Сейчас еду из Черкасска в Зверево, а оттуда по Донецкой дороге к Кравцову. Вчера и третьего дня была свадьба, настоящая казацкая, с музыкой, бабьим козлогласием и возмутительной попойкой. Такая масса пестрых впечатлений, что нет возможности передать в письме, а приходится откладывать описание до возвращения в Москву. Невесте 16 лет. Венчали в местном соборе. Я шаферствовал в чужой фрачной паре, в широчайших штанах и без одной запонки, – в Москве такому шаферу дали бы по шее, но здесь я был эффектнее всех…

Девицы здесь – сплошная овца: если одна поднимется и выйдет из залы, то за ней потянутся и другие. Одна из них, самая смелая и вумная, желая показать, что и она не чужда тонкого обращения и политики, то и дело била меня веером по руке и говорила: «У, негодный!», причем не переставала сохранять испуганное выражение лица. Я научил ее говорить кавалерам: «Как ви наивны!»

Молодые, вероятно, в силу местного обычая, целовались каждую минуту, целовались взасос, так что их губы всякий раз издавали треск от сжатого воздуха, а у меня получался во рту вкус приторного изюма и делался спазм в левой икре. От их поцелуев воспаление на моей левой ноге стало сильнее».

«30 апр. Теплый вечер. Тучи, а потому зги не видно. В воздухе душно и пахнет травами.

Живу в Рагозиной Балке у Кравцова. Маленький домишко с соломенной крышей и сараи, сделанные из плоского камня. Три комнаты с глиняными полами, кривыми потолками и с окнами, отворяющимися снизу вверх… Стены увешаны ружьями, пистолетами, шашками и нагайками. Комоды, подоконники – все завалено патронами, инструментами для починки ружей, жестянками с порохом и мешочками с дробью. Мебель хромая и облупившаяся. Спать мне приходится на чахоточном диване, очень жестком и необитом…

Население: старик Кравцов, его жена, хорунжий Петр с широкими красными лампасами, Алеха, Хахко? (т. е. Александр), Зойка, Нинка, пастух Никита и кухарка Акулина. Собак бесчисленное множество, и все до одной злые, бешеные, не дающие проходу ни днем, ни ночью. Приходится ходить под конвоем, иначе на Руси станет одним литератором меньше. Зовут собак так: Мухтар, Волчок, Белоножка, Гапка и т. д. Самый проклятый – это Мухтар, старый пес, на роже которого вместо шерсти висит грязная пакля. Он меня ненавидит и всякий раз, когда я выхожу из дому, с ревом бросается на меня.

Теперь о еде. Утром чай, яйца, ветчина и свиное сало. В полдень суп с гусем – жидкость, очень похожая на те помои, которые остаются после купанья толстых торговок, – жареный гусь с маринованным терном или индейка, жареная курица, молочная каша и кислое молоко. Водки и перцу не полагается. В 5 часов варят в лесу кашу из пшена и свиного сала. Вечером чай, ветчина и все, что уцелело от обеда. Пропуск: после обеда подают кофе, приготовляемый, судя по вкусу и запаху, из сжареного кизяка.

Удовольствия: охота на дудаков, костры, поездки в Ивановку, стрельба в цель, травля собак, приготовление пороховой мякоти для бенгальских огней, разговоры о политике, постройка из камня башен и проч.

Главное занятие – рациональная агрономия, введенная юным хорунжим, выписавшим от Леухина на 5 р. 40 к. книг по сельскому хозяйству. Главная отрасль хозяйства – это сплошное убийство, не перестающее в течение дня ни на минуту. Убивают воробцов, ласточек, шмелей, муравьев, сорок, ворон, чтобы они не ели пчел; чтобы пчелы не портили цвета на плодовых деревьях, бьют пчел, а чтобы деревья эти не истощали почвы, вырубают деревья. И таким образом получается круговорот, хотя и оригинальный, но основанный на последних данных науки.

К одру отходим в 9 часов вечера. Сон тревожный, ибо на дворе воют Белоножки и Мухтары, а у меня под диваном неистово лает им в ответ Цетер. Будит меня стрельба: хозяева стреляют в окна из винтовок в какое-нибудь животное, наносящее вред хозяйству. Чтобы выйти ночью из дому, нужно будить хорунжего, иначе собаки изорвут в клочья, так что сон хорунжего находится в полной зависимости от количества выпитого мною накануне чая и молока.

Погода хорошая. Трава высока и цветет. Наблюдаю пчел и людей, среди которых я чувствую себя чем-то вроде Миклухи-Маклая. Вчера ночью была очень красивая гроза.

Что у нас тут роскошно, так это горы…

Недалеко шахты. Завтра рано утром еду в Ивановку (23 версты) за письмами, на дрогах и в одну лошадь…

Едим индюшачьи яйца. Индейки несутся в лесу на прошлогодних листьях. Кур, гусей, свиней и пр. тут не режут, а стреляют»[3].

«11 май. С трепетом продолжаю. От Кравцова я поехал в Святые Горы. До Азовской дороги пришлось ехать по Донецкой от ст. Крестная до Краматоровки…

Я оказался настолько находчивым и сообразительным, что поездов не смешал и благополучно доехал до Краматоровки в 7 часов вечера. Здесь духота, угольный запах, дама жидовка с кислыми жиденятами и 1¹/₂ часа ожидания. Из Краматоровки по Азовской дороге еду в Славянск. Темный вечер. Извозчики отказываются везти ночью в Святые Горы и советуют переночевать в Славянске, что я и делаю весьма охотно, ибо чувствую себя разбитым и хромаю от боли, как 40 000 Лейкиных. От вокзала до города 4 версты за 30 коп. на линейке. Город – нечто вроде гоголевского Миргорода; есть парикмахерская и часовой мастер, стало быть, можно рассчитывать, что лет через 1000 в Славянске будет и телефон. На стенах и заборах развешаны афиши зверинца… на пыльных и зеленых улицах гуляют свинки, коровки и прочая домашняя тварь. Дома выглядывают приветливо и ласково, на манер благодушных бабушек, мостовые мягки, улицы широки, в воздухе пахнет сиренью и акацией; издали доносятся пение соловья, кваканье лягушек, лай, гармонийка, визг какой-то бабы… Остановился я в гостинице Куликова, где взял № за 75 коп. После спанья на деревянных диванах и корытах сладостно было видеть кровать с матрасом, рукомойник… В открытое настежь окно прут зеленые ветки, веет зефир… Потягиваясь и жмурясь, как кот, я требую поесть, и мнe за 30 коп. подают здоровеннейшую, больше, чем самый большой шиньон, порцию ростбифа, который с одинаковым правом может быть назван и ростбифом, и отбивной котлетой, и бифштексом, и мясной подушечкой, которую я непременно подложил бы себе под бок, если бы не был голоден, как собака и Левитан на охоте.

Утром чудный день. Благодаря табельному дню (6 мая) и местном соборе звон. Выпускают из обедни. Вижу, как выходят из церкви квартальные, мировые, воинские начальники и прочие чины ангельстии. Покупаю на 2 коп. семечек и нанимаю за 6 рублей рессорную коляску в Святые Горы и (через 2 дня) обратно. Еду из города переулочками, буквально тонущими в зелени вишен, жерделей и яблонь. Птицы поют неугомонно. Встречные хохлы, принимая меня, вероятно, за Тургенева, снимают шапки, мой возница Григорий Поленичка то и дело прыгает с козел, чтобы поправить сбрую или стегнуть по мальчишкам, бегущим за коляской… По дороге тянутся богомольцы. Всюду горы и холмы белого цвета, горизонт синевато-бел, рожь высока, попадаются дубовые леса – недостает только крокодилов и гремучих змей.

В Святые Горы приехал в 12 часов. Место необыкновенно красивое и оригинальное: монастырь на берегу реки Донца у подножия громадной белой скалы, на которой, теснясь и нависая друг над другом, громоздятся садики, дубы и вековые сосны. Кажется, что деревьям тесно на скале и что какая-то сила выпирает их вверх и вверх… Сосны буквально висят в воздухе и, того гляди, свалятся. Кукушки и соловьи не умолкают ни днем, ни ночью…

Монахи, весьма симпатичные люди, дали мне весьма несимпатичный № с блинообразным матрасиком. Ночевал я в монастыре 2 ночи и вынес тьму впечатлений. При мне, ввиду Николина дня, стеклось около 15 000 богомольцев, из коих ⁸/₉ старухи. До сих пор я не знал, что на свете так много старух, иначе я давно бы уже застрелился… О монахах, моем знакомстве с ними, о том, как я лечил монахов и старух, сообщу в «Новом времени» и при свидании. Служба нескончаемая: в 12 часов ночи звонят к утрене, в 5 – к ранней обедне, в 9 – к поздней, в 3 – к акафисту, в 5 – к вечерне, в 6 – к правилам. Перед каждой службой в коридорах слышится плач колокольчика и бегущий монах кричит голосом кредитора, умоляющего своего должника заплатить ему хотя бы по пятаку за рубль:

– Господи Иисусе Христе, помилуй нас! Пожалуйте к утрене!

Оставаться в № неловко, а потому встаешь и идешь… Я облюбовал себе местечко на берегу Донца и просиживал там все службы. Купил тетке Федосье Яковлевне икону.

Еда монастырская, даровая для всех 15 000: щи с сушеными пескарями и кулеш. То и другое, равно как и ржаной хлеб, вкусно.

Звон замечательный. Певчие плохи. Участвовал в крестном ходе на лодках.

Прекращаю описание Святых Гор, ибо всего не опишешь, а только скомкаешь».

20 апреля. Прочитав в «Новом времени» рассказ «Миряне», П. И. Чайковский написал автору о «своей радости обрести такой свежий и самобытный талант».

18 мая. Вернувшись в Москву, Чехов уехал на лето в Бабкино.

6 июня, 14 июля. В «Новом времени» – степные рассказы «Счастье» и «Перекати-поле (путевой набросок)».

Июль. Задумал роман. Рассказывал его сюжет А. С. Лазареву-Грузинскому.

Начало августа. Вышла книга «В сумерках. Очерки и рассказы» (в издательстве А. С. Суворина; переиздавалась до 1899 года 12 раз).

Отклики на книгу были в основном положительные (собраны в кн.: А. П. Чехов. В сумерках. М.: Наука, 1986. С. 257–377).

«Новый томик очерков и рассказов г. Чехова не составляет нового шага вперед со стороны автора. По-прежнему читателя приятно поражает в лучших из рассказов этого писателя теплое чувство, соединенное с чувством меры, и довольно тонкая ирония» (В. А. Гольцев).

«В сумерках задуманы автором его рассказы, но написаны они при ярком солнечном свете, ибо полны красок, образности, картинности, жизни и теплоты» (В. В. Билибин).

«Г-н Чехов талантливый человек, талант его своеобразен и симпатичен, но до сих пор достаточно выяснилась только одна сторона этого своеобразного и симпатичного таланта, сторона, для которой сам автор подсказывает характеристику заглавием своего нового сборника, – «сумеречное творчество». Именно сумеречное и, значит, пожалуй, полутворчество. Г-н Чехов только завязывает узлы и никогда их не развязывает» (Н. К. Михайловский).

Чехов отозвался о рецензиях: «Читаю и никак не могу понять, хвалят меня или же плачут о моей погибшей душе? «Талант! талант, но тем не менее упокой, Господи, его душу», – таков смысл рецензий».

29 августа. В «Новом времени» напечатан рассказ «Свирель».

Сентябрь. Передал издателям журнала «Сверчок», братьям Вернерам, 21 рассказ для сборника «Невинные речи». Книга вышла 27 октября.

Принял предложение Ф. А. Корша написать для его театра пьесу («Иванов»).

28 сентября. В «Петербургской газете» – рассказ «Беглец».

5 октября. Комедия «Иванов» закончена.

Октябрь. Спрашивал брата в письме, согласится ли Суворин напечатать в «Новом времени» роман, «не скучный, но в толстый журнал не годится, ибо в нем фигурируют председатель и члены военно-окружного суда, т. е. люди нелиберальные». Замысел остался неосуществленным; неизвестна и рукопись объемом в 1500 строк, упоминавшаяся в этом письме.

19 ноября. Премьера пьесы «Иванов» в театре Корша. Главную роль исполнял В. Н. Давыдов.

«Театралы говорят, что никогда они не видели в театре такого брожения, такого всеобщего аплодисменто-шиканья, и никогда в другое время им не приходилось слышать стольких споров, какие видели и слышали они на моей пьесе. А у Корша не было случая, чтобы автора вызывали после 2-го действия».

Газетные статьи о премьере тоже противоречивы: резкая рецензия «Московского листка» (П. Кичеев); положительная – в «Новом времени» (А. Д. Курепин); в основном сочувственная – в «Московских ведомостях»: автор «не справился со своим героем», «тем не менее пьеса смотрится с интересом и удовольствием, ибо при всей неопытности автора в ней сказывается талант и выведены живые лица» (С. В. Флеров; псевдоним С. Васильев).

29 ноября – 15 декабря. Чехов в Петербурге. Встречи с В. Г. Короленко, Н. К. Михайловским, И. Л. Леонтьевым (Щегловым), А. Н. Плещеевым, И. Е. Репиным.

5 декабря. В «Осколках» – рассказ «Лев и Солнце». Постоянное сотрудничество Чехова в журнале на этом прекратилось.

21 декабря. Рассказ «Мальчики» в «Петербургской газете».

25 декабря. В «Новом времени» – рассказ «В ученом обществе» («Каштанка»).

Всего в 1887 году в журналах и газетах было напечатано 64 рассказа Чехова.

1888

1 января – 2 февраля. Работа над повестью «Степь».

«Быть может, она раскроет глаза моим сверстникам и покажет им, какое богатство, какие залежи красоты остаются еще не тронутыми и как еще не тесно русскому художнику».

22 января. Написал рассказ «Спать хочется».

3 февраля. Намеревался, если «Степь» будет иметь хоть маленький успех, продолжать ее (не осущ.).

8 февраля. А. Н. Плещеев, бывший членом редакции журнала «Северный вестник», написал о впечатлении от «Степи»: «Не мог оторваться, начавши читать… Короленко тоже… Это такая прелесть, такая бездна поэзии… Это вещь захватывающая, и я предсказываю Вам большую, большую будущность».

9 февраля. Написал А. Н. Плещееву, что уже готовы три листа романа.

10 февраля. Чехов на свадьбе у поэта И. А. Белоусова познакомился с Н. Д. Телешовым.

15 февраля. Критик Н. К. Михайловский в письме убеждал Чехова разорвать с «Новым временем», «Осколками» и пр.

«Читая «Степь»[4], я все время думал, какой грех Вы совершали, разрываясь на клочки, и какой это будет уж совсем страшный, незамолимый грех, если Вы и теперь будете себя рвать. Читая, я точно видел силача, который идет по дороге, сам не зная куда и зачем, так, кости разминает, и, не сознавая своей огромной силы, просто не думая об ней, то росточек сорвет, то дерево с корнем вырвет, все с одинаковою легкостью, и даже разницы между этими действиями не чувствует».

Около 20 февраля. Чехов написал водевиль «Медведь».

Начало марта. В журнале «Северный вестник» напечатана «Степь».

«Гаршин от нее без ума. Два раза подряд прочел. В одном доме заставили меня вслух прочесть эпизод, где рассказывает историю своей женитьбы мужик, влюбленный в жену. Находятся, впрочем, господа, которые не одобряют… Про одного такого рассказывал Гаршин и глубоко возмущался… потому что это было явно из зависти» (А. Н. Плещеев – Чехову, 10 марта 1888 г.).

14–21 марта. Чехов в Петербурге. Договорился с А. С. Сувориным об издании новой книги рассказов.

24 марта. Материал для сборника «Рассказы» отправлен в Петербург.

Март – июль. Многочисленные отзывы о «Степи» в газетах и журналах.

Общее мнение критики: повесть «скучна», представляет собою цепь картинок, «вставленных в слишком просторную раму», Чехов не сладил с большой художественной формой. Не обнаружив в «Степи» ясно выраженной идеи, связанной с каким-нибудь лицом, критика упрекала автора в том, что «все персонажи повествования связаны между собою чисто внешним образом». Глубоко новаторская по своему характеру повесть, поставленная в рамки традиционных представлений и тривиального литературного вкуса, воспринималась как вещь неудавшаяся. «И я не знаю зрелища печальнее, чем этот даром пропадающий талант» (Н. К. Михайловский). Возникла идея о пантеизме Чехова – поклонении стихийной природе.

Бесспорные художественные достоинства «Степи» заставили некоторых критиков говорить о высокой традиции, какой следовал Чехов, и сравнивать его с Гоголем, Тургеневым, Львом Толстым.

9 апреля. Чехов – А. Н. Плещееву: «Я давно уже печатаюсь, напечатал пять пудов рассказов, но до сих пор еще не знаю, в чем моя сила и в чем слабость».

5 мая. Уехал в Харьковскую губернию – имение Линтваревых на Луке близ Сум.

Летом путешествовал по Украине.

Май. Вышла в свет книга «Рассказы» (СПб., изд.

A. С. Суворина, 1888. До 1899 года переиздавалась еще 12 раз).

10 июля. Уехал в Феодосию, на дачу к Сувориным.

Июль. Задумал пьесу «Леший», предполагая писать ее вместе с А. С. Сувориным.

Знакомство с художником И. К. Айвазовским.

23 июля. Уехал на Кавказ. Посетил монастырь Новый Афон, Сухум, Поти, Батум, Тифлис, Баку.

13 августа. Решил, что роман «будет кончен года через три-четыре».

3 сентября. Возвратился в Москву.

Сентябрь – декабрь. Усиленная работа над рассказами «Именины», «Припадок» (для сборника «Памяти B. М. Гаршина»), «Княгиня». Переделал комедию «Иванов» в драму – в связи с предстоящей постановкой на сцене Петербургского Александринского театра; начал рассказ, превратившийся позднее в повесть «Дуэль».

4 октября. Отправив в «Северный вестник» рассказ «Именины», изложил в письме к А. Н. Плещееву свою позицию: «Я не либерал, не консерватор, не постепеновец, не монах, не индифферентист. Я хотел бы быть свободным художником и – только, и жалею, что Бог не дал мне силы, чтобы быть им… Мое святая святых – это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние две ни выражались».

7 октября. Чехову присуждена академическая Пушкинская премия за сборник «В сумерках».

Мысль о премии подал поэт Я. П. Полонский, поддержали А. С. Суворин и Д. В. Григорович. Отзыв о книге дал академик А. Ф. Бычков.

20 октября. По поводу Пушкинской премии в письме А. С. Лазареву (Грузинскому): «Все мною написанное забудется через 5—10 лет; но пути, мною проложенные, будут целы и невредимы…»

24 октября. Отправил в «Новое время» статью-некролог о Н. М. Пржевальском. С восхищением отзывался в ней о людях подвига, веры и ясно осознанной цели: «…таких людей, как Пржевальский, я люблю бесконечно».

Конец октября. Написан водевиль «Предложение».

28 октября. Премьера «Медведя» в театре Корша. Большой успех: «…в театре стоял непрерывный хохот».

Декабрь. В Петербурге. Знакомство с П. И. Чайковским.

30 декабря. Подробное письмо А. С. Суворину об «Иванове», конфликте пьесы и ее персонажах.

В 1888 году в журналах и газетах было напечатано 12 рассказов, повестей и статей Чехова.

1889

1 января. В «Новом времени» – рассказ «Пари».

7 января. Письмо А. С. Суворину о необходимости для писателя чувства личной свободы. «Это чувство стало разгораться во мне только недавно».

31 января. Присутствовал на первом представлении пьесы «Иванов» в Александринском театре. Шумный успех; восторженные рецензии в газетах «Новое время», «Неделя», «Петербургская газета».

Начало февраля. Вернувшись в Москву, готовит к изданию новую книгу – «Хмурые люди».

«Черкаю безжалостно. Странное дело, у меня теперь мания на все короткое. Что я ни читаю – свое и чужое, все представляется мне недостаточно коротким».

Март. Работа над пьесой «Леший».

Пьеса «Иванов» напечатана в «Северном вестнике».

Работа над романом «Рассказы из жизни моих друзей» (каждый рассказ под своим заглавием).

7 марта. В письме литератору В. А. Тихонову – суждение о современных писателях: «Всех нас будут звать не Чехов, не Тихонов, не Короленко, не Щеглов, не Баранцевич, не Бежецкий, а «восьмидесятые годы» или «конец XIX столетия». Некоторым образом, артель».

До 18 марта. Вышла из печати книга «Детвора» (СПб., изд. А. С. Суворина; до 1899 года, когда началось издание собрания сочинений, переиздавалась два раза). Включены рассказы: «Детвора», «Ванька», «Событие», «Кухарка женится», «Беглец», «Дома».

26 марта. В «Новом времени» напечатан рассказ «Княгиня».

9 апреля. В письме А. Н. Плещееву – о романе, который Чехов намеревался ему посвятить: «Цель моя – убить сразу двух зайцев: правдиво нарисовать жизнь и кстати показать, насколько эта жизнь уклоняется от нормы…»

23 апреля. Уехал с больным братом Николаем в усадьбу Линтваревых – Луку (близ Сум).

4 мая. Признание в письме А. С. Суворину: «Ни с того ни с сего, вот уже два года, я разлюбил видеть свои произведения в печати, оравнодушел к рецензиям, к разговорам о литературе, к сплетням, успехам, неуспехам, к большому гонорару… В душе какой-то застой. Объясняю это застоем в своей личной жизни».

14 мая. В письме А. Н. Плещееву – о смерти М. Е. Салтыкова-Щедрина: «Мне жаль Салтыкова. Это была крепкая, сильная голова. Тот сволочной дух, который живет в мелком, измошенничавшемся душевно русском интеллигенте среднего пошиба, потерял в нем своего самого упрямого и назойливого врага…»

3 июля. После смерти брата Николая (17 июня) уехал в Одессу: приглашали артисты Малого театра, гастролировавшие там.

15 июля. Отменив намерение ехать за границу, отправился в Ялту. Работа над пьесой «Леший» и повестью «Скучная история» (первоначально «Мое имя и я»).

Прочитал рассказ Е. М. Шавровой «Софка» и, отредактировав, послал его в «Новое время».

Частые поездки в окрестности Ялты – Ливадию, Ореанду, Алупку, Симеиз, Мисхор, лесничество, водопад Учанс-Су. Ездил также в Бахчисарай, на Яйлу, в Балаклаву, Алушту, маяк Ай-Тодор, в Исар.

11 августа. Вернулся на Луку.

5 сентября. Возвратился в Москву.

Август – сентябрь. Закончена «Скучная история».

27 сентября. А. Н. Плещеев отозвался в письме о «Скучной истории»: «У Вас еще не было ничего столь сильного и глубокого, как эта вещь».

9 октября. Пьеса «Леший» отклонена к представлению на сценах императорских театров «неофициальным театральным комитетом» в силу несценичности: «Это прекрасная драматизированная повесть, а не драматическое произведение».

Октябрь. Переделывал рассказы для сборника «Хмурые люди». Написал П. И. Чайковскому, прося разрешения посвятить книгу ему.

14 октября. У Чехова – П. И. Чайковский. Обсуждали либретто оперы «Бэла» (замысел не осуществился).

Конец октября. Написал пьесу «Свадьба» (переделка рассказа «Свадьба с генералом»).

Ноябрь. Повесть «Скучная история (Из записок старого человека)» напечатана в «Северном вестнике».

Н. К. Михайловский считал, что это «лучшее и значительнейшее из всего, что до сих пор написал Чехов». Л. Е. Оболенский (псевдоним – Созерцатель) находил, что центральная в повести проблема – проблема «общей идеи»: «…без веры, без руководящей идеи жить нельзя». Многие критики обвиняли Чехова в пессимизме, приписывая самому автору «задумчиво-меланхолическое настроение», хандру и апатию старого профессора.

Ноябрь – декабрь. Редактировал рукописи разных авторов, присылаемые из «Нового времени» – «гимнастика для ума».

27 декабря. Премьера пьесы «Леший» в частном театре М. М. Абрамовой (театр Общества русских драматических артистов).

В периодической печати – отрицательные рецензии.

Конец декабря. У Чехова возникло решение отправиться на остров Сахалин. Началась подготовка к поездке.

1890

Начало января. Уехал в Петербург – по делам, связанным с поездкой на Сахалин.

По мнению Чехова, каторгу «надо видеть, непременно видеть, изучить самому. В ней, может быть, одна из самых ужасных нелепостей, до которых мог додуматься человек со своими условными понятиями о жизни и правде».

11 января. На представлении драмы Л. Н. Толстого «Власть тьмы» в доме Приселковых (пьеса Толстого была запрещена к постановке на сцене): «Хорошо».

До 17 января. Читал литографированный оттиск «Крейцеровой сонаты» Л. Н. Толстого: «Я не скажу, чтобы это была вещь гениальная… но, по моему мнению, в массе всего того, что теперь пишется у нас и за границей, едва ли можно найти что-нибудь равносильное по важности замысла и красоте исполнения. Не говоря уж о художественных достоинствах, которые местами поразительны, спасибо повести за одно то, что она до крайности возбуждает мысль».

26 января. Московская газета «Новости дня» сообщала: «Сенсационная новость. А. П. Чехов предпринимает путешествие по Сибири с целью изучения быта каторжников. Прием совершенно новый у нас… Это первый из русских писателей, который едет в Сибирь и обратно».

9 марта. Собираясь на Сахалин, в письме А. С. Суворину, споря с ним, изложил мотивы поездки: «Нет, уверяю Вас, Сахалин нужен и интересен, и нужно пожалеть только, что туда еду я, а не кто-нибудь другой, более смыслящий в деле и более способный возбудить интерес в обществе».

17 марта. Закончил (переделал) пьесу «Леший» и отправил ее в «Северный вестник» (А. Н. Плещееву).

Конец марта. Вышел сборник «Хмурые люди», с посвящением П. И. Чайковскому (СПб., изд. А. С. Суворина; до 1899 года переиздавался 9 раз).

Н. К. Михайловский откликнулся на него в статье «Письма о разных разностях» («Русские ведомости», 18 апр.): «Нет, не «хмурых людей» надо бы поставить в заглавие всего этого сборника, а вот разве «холодную кровь»: г. Чехов с холодною кровью пописывает, а читатель с холодною кровью почитывает».

1 апреля. В газете «Новое время» – рассказ «Воры».

10 апреля. Прочитав в журнале «Русская мысль» (№ 3) анонимную статью (принадлежала Е. С. Щепотьевой), где он вместе с Ясинским названы «жрецами беспринципного писания», отправил письмо редактору В. М. Лаврову: «Беспринципным писателем, или, что одно и то же, прохвостом, я никогда не был… Обвинение Ваше – клевета…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.