Часть вторая. Свидетель — еда!

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Часть вторая. Свидетель — еда!

До момента осознания важности хорошо выглядеть я никогда не ограничивал себя в еде. Более того, мне казалось необходимым вступить в смертный бой со всеми съестными запасами, находящимися в округе, и успокоиться только после полной победы над ними. Пленных я не брал, проявляя редкую безжалостность как к пище, так и к себе. Рыцарь жора без страха и сомнения.

В школе я учился с Машей и Глебом Ошаниными — внучкой и внуком поэта Льва Ошанина. Мы подружились, и я стал довольно часто бывать у них на даче. В Переделкино, где они все жили в доме деда, всегда водились удивительные по тем временам вкусности. Лев Иванович пользовался заслуженной любовью советских людей, в частности выражаемой в дарах природы из самых отдаленных и богатых уголков нашей родины. Виноград, дыни, арбузы, немыслимые сладости и сухофрукты, варенья из кизила и фейхоа, грецкие орехи и прочие дары поклонников нагло вызывали меня на смертный бой, хотя — как я теперь, по прошествии 25 лет, это осознаю, — пожалуй, только в моем детско-юношеском воображении.

Лев Иванович был очень добрым и мягким человеком. Я запомнил его всегда чуть смущенным и искренне удивляющимся происходящему вокруг него. Как-то я отправился со всем большим семейством Ошаниных и примкнувших ним Бурлацких в Коктебель; там, среди плодоносных деревьев и томящихся барышень моего возраста, я иногда натыкался на задумчивого поэта и вежливо здоровался. Лев Иванович расцветал улыбкой и изредка «награждал» меня просьбой: «Володенька, не могли бы вы сгонять за кальвадосом». Сам поэт не злоупотреблял, но в гости к нему в номер Дома творчества стекалось такое количество людей, что запасы спиртного испарялись мгновенно. Я был польщен оказанным доверием и с радостью под предлогом доставки заказанного становился свидетелем литературных посиделок. Весь этот период моей жизни, протекавший в конце семидесятых — начале восьмидесятых, так бы и остался наполненным самыми светлыми воспоминаниями, и спустя много лет я бы с радостью перевирал детали моих встреч с Беллой Ахатовной Ахмадулиной, Евгением Евтушенко, Анатолием Приставкиным, Федором Бурлацким, Натаном Рыбаком и многими другими жителями писательского поселка, добавляя к ним колоритных коктебельских завсегдатаев, — если бы не жестокое прозрение, догнавшее меня несколько лет назад. По какому-то довольно грустному поводу я вновь оказался на даче у Ошаниных. Лев Иванович уже ушел из жизни, его дочь Татьяна Львовна с мужем Сережей Бурлацким прочно обосновались где-то в Северной Америке, Маша с сыном работала в тех же краях, а Глеб стал французским ученым с русским паспортом. Дворянское гнездо несло в себе все признаки скорой смерти, и для пущего усиления драматического эффекта мне навстречу вышел забытый всеми Фирс. Хотя, конечно, здесь необходимы уточнения: вишневого сада не было, человека никто не забывал, да и звали его, точнее, ее, совсем по-другому — настоящего имени я сейчас уже не припомню, но в семье она проходила Ариной Родионовной, и что-то народное в ней действительно было. Поначалу она никак не могла меня узнать, а потом, к сожалению, разглядела и изрекла: «Ой, милок, а я тебя всегда не любила. Бывало, Льву Ивановичу пришлют виноградика, он его так любил, а ты все и сожрешь. Я и говорю, может, на стол не ставить, пока этот не уйдет, а Лев Иванович улыбнется и скажет мне — да ладно тебе…»

Дядя Вова, хватит жрать!

От стыда и осознания справедливости сказанного мне хотелось провалиться сквозь землю. Все эти годы жора предстали передо мной совершенно в ином свете: как же все эти взрослые и умные люди смотрели на меня? Конечно, свойственный человеку эгоцентризм усиливал мои страдания — вряд ли все окружающие только и делали, что наблюдали, а потом обсуждали мой крестовый поход на еду. Я был маленьким и не очень худым мальчиком, с нездоровым аппетитом, и ел я в соответствии с этикетом, умело пользуясь ножом и вилкой и изредка помогая себе и ложкой, но зачем… зачем?.. зачем?.. Я ведь уже давно не был голоден и тем не менее никак не мог остановиться. В период моего следования системе Монтиньяка мы с женой отправились в Италию на короткие мартовские каникулы. Прекрасный отель с очень итальянским, а значит, небогатым шведским столом на завтрак. Довольно скудный выбор сводился требованиями диеты к яичнице и сырам, один из которых мне очень понравился. Я уже готов был отправиться в поход за добавкой, как перед моими глазами возник образ переделкинской Арины Родионовны, и я сказал себе: «Что ты делаешь? Ты ведь не голоден, а вкус уже и так попробовал и запомнил. Неужели удовольствие от очередного раздражения вкусовых колбочек сильнее, чем чувство стыда от пережора и дурное самочувствие, которое сопровождает невоздержанность? Переделкинское откровение сыграло кардинальную роль в моей жизни. Я понял, что мой аппетит отнюдь не всем доставляет радость умиления. Мальчик вырос; «ложечку за маму, ложечку за папу» — уже не работает. Всеобщее счастье не наступает от пустой тарелки наследника, и оставлять еду не только на столе, но и в тарелке — оказывается, совсем неплохая идея. Дядя Вова, хватит жрать!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.