6

6

В штаб Государственной внутренней охраны приходили тревожные вести: на западе страны, в районе озера Убса-нур, появился некий тайджи Эрэгдэн-Дагва, собирающий под желтые знамена восстания всех недовольных народной властью. Тайджи поддерживает связь с синьцзянскими и китайскими генералами.

В Кобдо находилась кавбригада монгольской Народной армии, и Чимид полагал, что этих сил вполне достаточно для разгрома мятежников.

Чимид и Щетинкин с группой сотрудников ГВО спешно выехали в Кобдо. Путь предстоял немалый, долгий и утомительный: через горы и перевалы Хангая, через предгорья Монгольского Алтая, через пески и солончаки, котловины Больших озер. Если до Баянтумена они добирались за двое суток, то сейчас предстояло настоящее путешествие, которое могло занять много дней. Для Щетинкина Кобдо был городом славы Максаржава, именно в том краю полководец одержал свои первые внушительные победы.

И вот тенистые, приветливые улочки Кобдо приняли усталых путников. По арыкам струилась прохладная вода, звонко пели птички в ветвистых тополях. Дома тут были одноэтажные, глинобитные, огражденные сплошными стенами из кирпича-сырца…

В штабе кавбригады Щетинкин встретил знакомых советских военных инструкторов, разговорился с ними. Штабу известно о банде Эрэгдэн-Дагвы. Участились случаи нападения мятежников на воинские подразделения. Тайджи, что значит дворянин, Эрэгдэн-Дагва лично охотится за командирами Народной армии. Нет, в командиров не стреляют. На них нападают ночью и душат обыкновенным кушаком от халата. Следов насилия никаких, а человек мертв, лежит с посиневшим лицом. Врачи регистрируют: «паралич сердца».

— А на советских инструкторов нападения не было? — поинтересовался Петр Ефимович.

— Пока не было. Побаиваются. Когда монголы нападают на монгола — это одно. А напасть на русского командира — значит открыто бросить вызов народному правительству. Тайджи неуловим. Он все время жмется к Улангому, к тувинской границе.

— К этому тайджи следовало бы заслать сотрудников ГВО, выяснить его намерения, — посоветовал Щетинкин Чимиду.

— Подберу самых испытанных.

— Я тоже пошлю кое-кого из своих старых знакомых — урянхов…

…Тайджи Эрэгдэн-Дагва со своей бандой контролировал обширный район на монгольско-тувинской границе. В его отряде были и урянхи, или тувинцы, нойоны, баи, тарги, ховраки, бежавшие в Монголию с Тес-Хема и Хемчика, а также — хубсугульские тувинцы и алтайские урянхи.

Отрядом урянхов распоряжался глава ламаистской религии в Туве Лопсан Чамза. После того как его племянница Албанчи вышла замуж за Кайгала, Чамза остался один. Он продолжал жить в своем дацане и, по новой конституции, не нес никаких повинностей, правда, не пользовался также правом вмешательства в гражданские дела; иногда навещал слепого богдогэгэна в Урге, и они, при участии Цаган-Дари, жены богдохана, вынашивали планы свержения народной власти в Монголии и Танну-Тувинской аратской республике, вели переговоры с японскими агентами и людьми атамана Семенова, обосновавшегося в Маньчжурии. Нужен был молодой, полный сил человек, который возглавил бы движение среди ламства, поднял мятеж. Таким человеком был дворянин Эрэгдэн-Дагва, служивший в белом отряде генерала Бакича. Богдохан умер, и Бандидо Хамбо Лама Лопсанчжанц Чамза почувствовал себя единственным владыкой и главой духовенства Урянхая и Монголии, обязанным взять в свои руки движение. До поры до времени Эрэгдэн-Дагва жил у него в монастыре в Урянхае или в Танну-Туве под видом ламы. Они скупали оружие, припрятанное в хошунах баями еще со времен колчаковщины. Все свое состояние Лопсан Чамза отдал на это дело. Очень часто тайджи выезжал в Монголию и вел агитацию среди зажиточного аратского населения, кочующего возле озера Убса-нур и хребтов Хархира. Ему удалось сколотить хорошо вооруженный отряд, который мог противостоять кавбригаде Народной армии, расположенной в Кобдо. Этот отряд, по сути, контролировал тракт Улангом — Кобдо, грабил караваны, угонял скот, убивал активистов в сомонах, устраивал массовые расстрелы населения. Всеми крупными вылазками Эрэгдэн-Дагвы умело руководил Лопсан Чамза, в конце концов перебравшийся в ставку тайджи в Монголию. Готовя большое восстание, Эрэгдэн-Дагва и Чамза рассчитывали на прямую военную поддержку китайского генерала Ма, обосновавшегося в Синьцзяне, и на белогвардейские банды, скрывающиеся в горах. Командование бригады не раз посылало против бандитов свои полки, но бандиты дрались умело, отчаянно, полки попадали в окружение и едва вырывались.

Чамза в боях никогда не участвовал, строил из себя святого отшельника и поселился на островке среди озера Убса-нур, сюда ему привозили еду, здесь находились основные тайные склады оружия, сюда приезжал к нему тайджи Эрэгдэн-Дагва. Когда тайджи сообщил Чамзе о прибытии в Кобдо Щетинкина и Чимида, высокий лама выронил из рук пиалу с чаем.

— И здесь этот Щетинка… — прошептал он помертвевшими губами. — Большая беда пришла…

Этот Щетинкин казался ему красным дьяволом, вездесущим, все видящим. Стоило появиться Чамзе в Монголии, как Щетинкин тут как тут! Даже затерянный в водных просторах горного моря, укрытый непролазными камышами островок показался Чамзе ненадежным убежищем.

Известие о Щетинкине совпало с прибытием на остров Албанчи. Лопсан Чамза не сопоставил эти два события, так как Щетинкин приехал из Улан-Батора, а племянница — из Кызыла, или Хем-Белдыра, как стал называться Белоцарск. На остров ее доставил сам Эрэгдэн-Дагва, а в Улангом привезли из Урянхая ламы, люди Лопсана Чамзы. Албанчи была печальна, все время плакала, и Чамза не стал расспрашивать, какие причины привели ее к нему. Вернулась — и ладно.

— Я поживу возле тебя, — сказала Албанчи. — За тобой нужен уход.

— Ты не должна отлучаться с острова, — сказал он сердито.

Приезд племянницы в такое время, когда отряд готовил наступление на Кобдо, мало обрадовал Лопсана Чамзу. Но не мог же он ее прогнать! Усердных монахов, доставивших племянницу на остров, избил за глупое усердие бамбуковым кнутовищем. Заметив, что молодой тайджи Эрэгдэн-Дагва в присутствии Албанчи тает, будто сахар в воде, Лопсан Чамза сменил гнев на милость. «Если Албанчи ушла от своего Кайгала, — размышлял он, — то лучшей пары, чем этот парень, ей не найти…» Так глупость свила гнездо в его старом, высохшем мозгу. Днем Албанчи вместе с Лопсаном Чамзой прогуливалась по островку, а с наступлением темноты вообще не выходила из юрты. Островок охранялся двумя или тремя ламами, да и нужды в том особой не было. Араты рыбу не ловили, лодок у них не было. Кому пришло бы в голову пуститься в путь по бурному озеру? Зачем? Убса-нур было самым большим озером Монголии, настоящим горько-соленым морем. В него впадает несколько рек, а по Тес-Хему можно на лодке выбраться в Урянхай, к пограничному хребту Восточного Саяна, так как озеро почти вплотную прижато к монгольско-тувинской границе. В случае если бы началась крупная операция войск Народной армии против отряда Эрэгдэн-Дагвы, по реке можно было ускользнуть в Танну-Туву, на землю другой страны, куда вряд ли разрешат ввод монгольской армии. Мудрый Лопсан Чамза все учел. Даже некоторые разногласия в отношениях между народными правительствами Монголии и Тувы.

Когда Эрэгдэн-Дагва появлялся у Лопсана Чамзы, Албанчи по знаку дяди покидала юрту. Мужской разговор положено вести без свидетелей.

Водяные валы катились из туманной дали на островок, затерянный в густых зарослях камыша. К берегу озера нельзя было ни подъехать, ни подойти: вокруг на большие расстояния тянулись болота, солончаки. Убса-нур в переводе означает «Дурное озеро». Над вершинами хребтов клубятся темные тучи, то и дело бушует ураган…

…На этот раз Эрэгдэн-Дагва пожаловал вечером. Его узкое, как у козла, лицо с пучками густых бровей было искажено страхом. Он даже не обратил внимания на Албанчи, не привез подарков, как делал всегда. Не дожидаясь знака дяди, она выскользнула из юрты… И припала ухом к войлочной стене…

— Кавбригада выступила из Кобдо! — почти выкрикнул тайджи. — Они идут сюда…

Наступило молчание. Затем Албанчи услышала спокойный голос Лопсана Чамзы:

— Оставь сильный заслон на тракте, на перевале Алтан-Хухэй. Тут их можно перебить по одному. Они не должны дойти до Улангома.

— Но как сделать, чтоб не дошли?

— Повернуть их обратно!

Чамза умолк на несколько минут, затем изложил свои план:

— Снаряди небольшой отряд, с задачей обойти полки кавбригады с востока, со стороны Хара-Ус-Нура. Отряд должен ворваться в Кобдо и вырезать семьи советских военных инструкторов и монгольских командиров, поджечь больницу, русское консульство, школу и торговую факторию, завалить камнями арыки. Когда твой отряд после резни отойдет в горы, кто-то из твоих людей или из аратов должен сообщить Щетинкину и Чимиду о случившемся… Ты все хорошо понял?

— Да, багши. Узнав о гибели своих жен и детей, они повернут обратно, чтоб наказать виновных. А мы скроемся…

— Иди…

Эрэгдэн-Дагва выбежал из юрты, будто его вытолкнули, Албанчи едва успела отскочить в темноту. Но тайджи не смотрел по сторонам, он устремился в заросли камышей, к челну. На озере поднимался шторм, и Албанчи забеспокоилась. Нет, не судьба тайджи тревожила ее. Поздно ночью, когда крупная звезда заглянула в дымовое отверстие в крыше, Албанчи тихо выскользнула из юрты и крадучись направилась к берегу. Часовых не было видно: наверное, укрылись от непогоды и спят.

Раздался легкий свист. Из камышей вышли трое. Один из них был Кайгал.

— Сегодня здесь был Эрэгдэн-Дагва… — сказал он. — Какие новости?

Албанчи рассказала все, что удалось подслушать. Кайгал забеспокоился:

— Мы должны их опередить. Прыгай в лодку!

— Нельзя. Заметив мое отсутствие, они могут всполошиться. Не беспокойся за меня.

Он на минуту задумался.

— Хорошо. Оставайся. Возьми наган!

Наган она взяла, хотя и была уверена — не пригодится! Но Кайгал не должен волноваться за нее…

Лодка исчезла в гуще камышей, ее поглотила тьма. Постояв немного на берегу, Албанчи вернулась в юрту. Наган спрятала под большим камнем. Оружие — не всегда оружие…

…Когда отряд головорезов под вечер появился на окраине Кобдо, навстречу ему бесстрашно выехал на лошади цирик в остроконечном шлеме с красной звездой и сказал:

— Семьи советских военных инструкторов и наших командиров вывезены из Кобдо. Вы окружены. Командование требует сложить оружие! За сопротивление — смерть!

Последние слова цирик громко выкрикнул — пусть слышат все. Когда главарь отряда выхватил маузер, чтоб пристрелить цирика, кто-то из лам ударил его по руке.

— Ты хочешь нашей смерти, дурак?! Нас предали! Сопротивление бесполезно.

Отряд сложил оружие.

Не повезло и заслону на перевале Алтан-Хухэй. Кавалеристы-цирики почему-то не стали подниматься на перевал, а берегом реки Кобдо зашли в тыл основным силам отряда. Бой длился три дня. С остатками своего отряда тайджи побежал на север, к Улангому, не к озеру Убса-нур, а на юг, в горы Монгольского Алтая. Там и затерялся его след.

С Кайгалом и Албанчи Щетинкин и Чимид встретились только после боя.

— Спасибо, товарищи! — взволнованно проговорил Петр Ефимович. — Связала нас гражданская война одной веревочкой… Задание выполнили вы, как всегда, отлично. А куда девался преподобный Лопсан Чамза? На острове его не нашли.

— Возможно, вернулся в Туву, — спокойно сказала Албанчи. — А может быть, Эрэгдэн-Дагва вспомнил о нем, послал на остров своих людей, они и захватили дядю. Ведь без советов Лопсана Чамзы Эрэгдэн-Дагва ничего не может сделать. — Ее лицо выразило презрение.

Трудно было определить, волнуется она за судьбу своего дяди или осталась равнодушной; во всяком случае, в выдержке ей нельзя было отказать.

Албании, уже не прежняя девочка, а серьезная, взрослая молодая женщина, как видно, твердо избрала свой путь. Они с Кайгалом решили возвращаться в Туву. Пленные ламы-урянхайцы утверждали, будто Чамза ушел с остатками отряда Эрэгдэн-Дагвы. На это известие Албанчи никак не отреагировала.

Тепло простились с сотрудниками ГВО.

— Я прошу передать мои пожелания крепкого здоровья и долгой жизни нашему общему знакомому — Хатан Батору Максаржаву, — попросил Кайгал.

— Непременно, — сердечно ответил Петр Ефимович.

Кони осторожно ступали по крутому склону горы Хархиры, заросшему золотисто-красноватой облепихой. Хархира дышала холодом вечных снегов. Они видели ее отвесную, покрытую сверкающим льдом вершину, пронизывающую кольцо аспидно-черных облаков. Внизу, под ногами, шумели водопады. Дул сильный ветер. Тропу перебегали черные сурки.

— Эта гора особенно почитаема монголами, — сказал Чимид. — Священная гора. Я мечтаю подняться на ее вершину, но такое недоступно простому смертному. Здесь часты грозовые бури, туманы. А вот на этом перевале, куда мы поднялись, если верить мудрым ученым людям, великий Амурсана прощался с Монголией, когда отправился за помощью в Россию! Теперь будем всем рассказывать: здесь стоял Щетинкин, который пришел нам на помощь…

— Вы, товарищ Чимид, наверное, стишки пописываете? — насмешливо охладил патетическую речь друга Петр Ефимович. — В таком случае придется перечислить всех советских военных инструкторов, ну и многих других, скажем, Кайгала и Албанчи, товарища Чимида и сотрудников ГВО, которые тут все вытоптали своими копями.

Все рассмеялись, им было весело, жизнь казалась как никогда прочной, устойчивой.

Теперь Щетинкин мог сказать: «Я видел Монголию!» И ее просторы еще глубже вошли в его сердце. Понять страну — мало, ее еще нужно почувствовать!

Но он видел еще не все. Последние месяцы его жизни оказались предельно насыщенными событиями.

Они находились в Кобдо, когда в штаб кавбригады пришло сообщение: сотрудники ГВО напали на след Эрэгдэн-Дагвы. Отряд мятежников пробирается на юг, в Гоби, берегом реки Булугун!

— Хочет удрать в Синьцзян! — догадался Чимид. — Нужно опередить Эрэгдэн-Дагву, перекрыть границу. Это очень трудный участок…

Предполагалось, что остатки отряда мятежников будут и дальше двигаться берегом реки, скрываясь в горах в случае опасности. Опередить их было трудно, почти невозможно.

— Придется сделать несколько отвлекающих маневров, — предложил Чимид, — в то время как основные силы кавбригады пойдут мятежникам наперерез, не по долине реки, а прямо через Алтайские хребты, мы начнем преследование, затем перестрелку.

В штабе на том и порешили. Чимид и Щетинкин оставались в отвлекающей группе, которой предстояло идти берегом Булугуна вслед за Эрэгдэн-Дагвой.

…Это была странная река — Булугун. Зимой она не замерзала, хотя текла мимо вечных снегов грандиозных горных хребтов Мунх-Хаирхан, Бугат, поднимающихся на высоту больше четырех тысяч метров, да и саму ее питали снега и льды Алтайских гор.

Идти по горам пришлось на лошадях: машина просто не прошла бы по крутым отвесам и скалам. Река пробивалась сквозь ущелья, в иных местах с грохотом срывалась вниз, бурля и пенясь.

Щетинкин увидел Монгольский Алтай во всем его величии и суровой красоте.

Перестрелка с отрядом мятежников произошла рано утром на четвертые сутки. Чимид и Щетинкин стремились отвлечь на себя противника во что бы то ни стало. Лагерь Эрэгдэн-Дагвы разместился на берегу Булугуна, под мышкой у горы Мунх-Хаирхан. По всей видимости, разведка у мятежников велась плохо, так как нападение цириков явилось для Эрэгдэн-Дагвы полной неожиданностью. Силы мятежников во много раз превосходили отряд Чимида, но у страха глаза велики — в стане врага началась паника. Все бросились искать укрытия, заползали в расселины и пещеры.

— Нам некуда торопиться, — сказал Чимид. — Пока отряд Ганбата не обойдет их с востока и юга, мы можем сидеть здесь и постреливать. Только бы не оторвались ночью…

«Позиционная война» продолжалась еще два дня. Скорее всего, у мятежников кончилась еда, и они снялись с места. Дождь лил как из ведра, тропы сделались скользкими. Воспользовавшись непогодой, Эрэгдэн-Дагва покинул бивак, оставив небольшой заслон.

— Он потерял время, далеко не уйдет! — успокаивал Чимид. — Теперь главное, чтоб не повернул обратно, заметив цириков Ганбата.

Переждав ливень, они все же двинулись берегом Булугуна дальше на юг. Заснеженный массив четырехтысячника Мунх-Хаирхана остался позади. Государственная граница находилась совсем рядом, за хребтами. И все-таки мятежники не могли оторваться от реки, которая должна была вывести на равнину, в пустыню Гоби.

Наступал ответственный момент: не упустить мятежников за границу!.. Успел ли отряд Ганбата оцепить местность в районе Джунгарской Гоби, где река Булугун круто поворачивает на запад? Озеро Цоох-нор, гора Мэргэн, а дальше — выжженная солнцем Цонжийн Гоби…

Отряд Чимида буквально наступал на пятки мятежникам. Но они даже не отстреливались — торопились перейти границу, пробиться к реке Урунгу, которая текла уже в Синьцзяне…

Но вот со стороны границы донеслись пулеметные очереди. Чимид широко улыбнулся.

— Ганбат! Как у вас говорят: кот в мешке! Камышовый кот попал в мешок.

— Ну, если говорят: кот в мешке, — это вовсе не значит, будто кота загнали в мешок. Кот в мешке — значит полная неизвестность.

— У нас считается, будто кот связан со злыми духами.

«Камышовый кот» отчаянно отбивался. Казалось бы, отряд мятежников окружен плотным кольцом красных цириков, сопротивление бесполезно, а Эрэгдэн-Дагва и не думал выбрасывать белый флаг.

Наступила ночь, и стрельба с той и с другой стороны прекратилась.

Забрезжил бирюзовый рассвет, а мятежники не подавали признаков жизни. Прочесали местность — мятежники исчезли. Все до одного.

Чимид и Ганбат были крайне озадачены.

— Да куда же они могли деваться? Сквозь землю провалились, что ли?!

Из кольца вырваться не могли. Граница бдительно охранялась.

Группа Чимида, выйдя из гор, очутилась на обширной равнине, где трава росла пучками. Потоки желтого света яростно разливались вокруг. Кони шагали по равнинам, покрытым черным щебнистым панцирем. Гоби… Переход от речной долины, полной зелени, зарослей тамариска и тростника, цветов, птичьих криков, кристального звона воды, к выжженной пустыне был словно бы внезапным. Несмотря на ранний час, всех обдало жаром, будто кони ступили на раскаленный противень. Вдали показалось небольшое стадо двугорбых верблюдов. Завидев всадников, верблюды бросились бежать с невероятной прытью, и скоро жар безводного пространства поглотил их.

— Это дикие верблюды! — пояснил Чимид.

— Одичавшие?

— Нет. Особая порода. Хаптагаи… Если посчастливится, увидим тахи. У вас ее называют лошадью Пржевальского. Эти звери водятся только в этом углу Гоби…

На юге и на востоке засверкало, заискрилось нечто белое, огромное и безбрежное, как море. Ветерок сделался соленым.

Чимид велел отряду остановиться.

— Вот куда улизнул Эрэгдэн-Дагва! — воскликнул он. — Солончаки непроходимы. И только опытные проводники знают, как пробраться вглубь. У мятежников есть проводники.

Он задумался. Написал записку Ганбату, вернувшемуся к своим войскам. Сказал связному:

— Живой или мертвый, должен доскакать до границы, передать Ганбату! А мы выступаем к Байтаг-Богдо…

Оставив заслон и разъезды возле солончаков, отряд пошел строго на юг, к горе Байтаг-Богдо. По предположениям Чимида, именно к этой пустынной горе, поднимающейся на три тысячи метров, должны прорываться мятежники. Байтаг-Богдо возвышается на самой границе с Синьцзяном.

К горе Байтаг-Богдо подходили ночью. И не без оснований. Высланные вперед разведчики обнаружили: южные склоны горы заняты бандами синьцзянских генералов, а возможно, самого генерала Ма. Здесь готовились оказать поддержку мятежникам. Обстановка сразу крайне обострилась.

— В бой с ними мы вступить не можем, — сказал Чимид. — И не только потому, что они перешли границу. У них, судя по всему, многократное превосходство в силах. И в то же время они могут спровоцировать нас на драку. Как быть?..

— Да тут все просто, — отозвался Щетинкин. — Наша главная задача — не пропустить мятежников за государственную границу, а не война с синьцзянскими генералами. Надо вернуться к солончакам. Правда, негде укрыться от жары, но что поделаешь? Как говорит моя Васена, перетерпим. А тут нужно оставить сильные заслоны, ну и вести беспрерывную разведку…

Начались томительные, знойные дни возле солончаков, напоминающих взбитую белоснежную пену. Слепящее сияние складывалось в причудливые миражи: огромное озеро и кораблики на нем, зеленые рощи, непонятные здания на далеком берегу. Все знали: от зеленых оазисов, от реки отошли на добрую сотню километров. Но слишком уж реальными были эти миражи. Неожиданно миражи гасли, и перед глазами снова тянулась белоснежная пелена, поросшая кое-где воробьиной солянкой и баглуром. Стебли сухой солянки напоминали паучьи ноги.

Почему мятежники ни днем ни ночью не выходят из солончаков, скрываются где-то там, в камышах, в котловинах, в мелкосопочнике? Да и заходили ли они сюда? Может быть, подались на север, обманув бдительность цириков?

Чимид послал в глубь солончаков опытных разведчиков с проводником из дружинников.

Но кто мог отыскать в соленой пустыне поредевший отряд Эрэгдэн-Дагвы? Пухлые солончаки поглотили следы. Внутри соленого ада встречались заросли камыша, очень высокого, в них легко мог укрыться всадник, кустики караганы.

…Когда ветер усилился, дышать стало нечем. Вроде бы ничто не предвещало урагана, но окрестности мгновенно заволокло мутно-белесой мглой. Вокруг крутились соленые смерчи, окутывая и людей и лошадей плотным облаком. Лучше всего было бы лежать, прикрыв лицо фуражкой, но нужно наблюдать за местностью: враг может воспользоваться непогодой… А белесые смерчи продолжали свою пляску, теперь весь воздух был насыщен мелкой солью. Соль лежала толстым слоем на щебнистой земле, попадала в глаза, в нос, в легкие. Свист ветра все усиливался, соляной ураган набирал силу. Щетинкин лежал на земле, подложив седло под голову. Скитания партизанского отряда по саянской зимней тайге сейчас представлялись чуть ли не увеселительной прогулкой. Тогда имелась возможность двигаться, действовать. Сейчас все — и люди, и лошади — были парализованы. Соль проникла в поры лица, оно невыносимо зудело, чесалось, слезились глаза. Где-то там вверху светило солнце, все такое же знойное, жгучее. Наверное, оно навсегда остановилось в зените, так как удушливая жара не спадала, день тянулся бесконечно… Крошечная тополиная рощица не давала ни тени, ни прохлады…

Все завершилось неожиданно, буднично, без выстрелов и атак. Рано утром семнадцатого августа к небольшой рощице Будун Харгайт, где разместился штаб Чимида, со стороны солончаков подъехал белый от соли всадник на заморенной белой лошади. Его можно было бы принять за призрак. Два ламы в островерхих шапочках держались за стремена. Они едва переставляли ноги.

Всадник не мог слезть с лошади, его пришлось снять а посадить на войлок. Это был Лопсан Чамза.

— Где Эрэгдэн-Дагва? — строго спросил Чимид.

Чамза протянул руку в сторону солончаков.

— Его связали. Я так велел. Отряд заблудился. Проводник-олот завел в топи, а сам убежал… Всюду только гуджир… Мы кружились на одном месте. Многие свалились и не поднялись…

Щетинкин простился с военными советниками и монгольскими командирами. Эрэгдэн-Дагву и Лопсана Чамзу доставили в Кобдо и посадили под стражу.

— Слава богу, что Албанчи не видит сейчас своего дядю, — сказал Щетинкин Чимиду.

Утром Щетинкин и Чимид выехали из Кобдо в Улан-Батор. Один из заговоров ликвидирован. Но оба догадывались: зреют новые заговоры. И конечно же, очень бдительно надо следить за возможными гнездами мятежей.

— Теперь я могу похвастать — видел Гоби! — сказал довольный Петр Ефимович. — А то все уши прожужжали: Гоби, Гоби, а что оно такое, не знал. Даже диких верблюдов видел.

Чимид подавил улыбку.

— Вы увидели маленький язычок Джунгарской Гоби. Настоящая Гоби начинается за Гобийским Алтаем, за горами Ихэ-Богдо, Бага-Богдо. Южная Гоби… Когда побываете там, увидите «тридцать три гоби», можете сказать: я видел в Монголии все…

— Мы туда поедем?

— Надо бы. Есть там монастырь Дэмчига в Ханбогд-сомоне, высеченный из гранита. Настоящая крепость. Взглянуть на него не мешает: ведь это почти на южной границе…

— В самом деле, надо наведаться, — обрадовался Щетинкин.

Машина поднялась на перевал. Казалось, будто она плывет по струящимся облакам. Чимид указал на далекую призрачно-белую вершину на юге.

— Ихэ-Богдо! Гобийский Алтай…

И Щетинкин непонятно почему почувствовал стеснение в груди, с неудержимой силой потянуло в неизведанный край.

— После съезда и отправимся в путь, — сказал Чимид.