5

5

По пыльной улице села Шушенского проходили батальоны партизанской армии. Впереди на лошади ехали Щетинкин, Кравченко и представители местных большевистских организаций Кочетов, Квитный, Текина. У них над головами был протянут полотняный транспарант: «Свобода угнетенным народам!»

Развевались красные знамена полков с изображениями сохи и молота, плотника с пилой и крестьянина с лукошком, обменивающихся рукопожатием.

— Здесь находился в ссылке Ленин… — задумчиво произнес Щетинкин. И, повернувшись к Текиной, спросил: — Правда, что вы видели Ильича в те годы?

— Я была еще девочкой. Говорят, он брал меня на руки…

«Здесь был Ленин… Странно. В этой таежной глуши. И поднял мир… Вот человек, который его видел… Все как-то связано, и мы связаны друг с другом…»

— Нужно красную звезду прибить на том доме, где он жил, — сказал Володя Данилкин. — Как у нас на баджейском штабе… Я бы всюду, где бываем, прибивал красные звезды…

Маше Текиной было по виду не больше двадцати пяти. Простое миловидное лицо исконной сибирячки. Что она могла помнить? Ленин держал ее на руках, и был он в то время очень молод, может быть чуть постарше теперешней Маши.

Когда-то в глухом степном селе Шушенском жили ссыльные декабристы. Ильич приехал сюда в мае 1897 года, его поселили в избе крестьянина Зырянова. Взрослые рассказывали, что Ильичу по его просьбе родные присылали детские книжки с картинками. Книжки он раздавал шушенским ребятишкам.

Кто такой Ленин, Маша узнала намного позже от родных и знакомых. Случилось так, что свою судьбу она связала с политическим ссыльным. Вместе с ним вступила в отряд Красной гвардии, который участвовал в подавлении кулацкого мятежа. Колчаковцы, разбив красногвардейцев, бросили Машу Текину и ее мужа Донченко в тюрьму. Им удалось бежать. Теперь оба просили принять их в Северо-Ачинский полк.

— Думаю, Ленин был бы тобой доволен, Маша, — сказал Петр Ефимович.

В полк их, конечно, приняли.

Население радостно встречало партизан. Девушки в шапочках-повойниках, в белых, шелковых, обшитых бисером с красной ластовкой рубашках, тканых пестрых юбках и сафьяновых красных сапожках, парни в вышитых рубахах, детвора — все что-то кричали, бросали партизанам под ноги букеты таежных цветов.

— Эки-и, эки-и! — неслись со всех сторон приветствия.

В конце улицы навстречу партизанам двигались толпы с иконами и хоругвями.

— Что за крестный ход? — удивился Щетинкин.

Придержали коней. От толпы отделился высокий, осанистый мужик с черной окладистой бородой. В руках он держал большое расписное деревянное блюдо с хлебом-солью.

— Мы, православные крестьяне и мещане, прослышав, что сюда пришли знаменитые партизаны Щетинкин и Кравченко…

Он забыл, что нужно говорить дальше, смутился и передал блюдо Щетинкину, после чего вытащил из-за пазухи красный флаг с портретом Ленина и с надписью «Да здравствуют Советы!». Флаг прикрепили на заранее приготовленное древко. Две женщины в черном отдали Александру Кравченко икону. Это был Георгий Победоносец. Кравченко бережно принял икону, сказал:

— Православные, ваш подарок будем хранить как залог наших добрых отношений с вами.

Осмелевший седенький старичок, хитровато ухмыляясь, обратился к Щетинкину:

— Объясните, гражданин-товарищ Щетинкин: ежели вера — дело добровольное, то почему с нас потребовали выкуп за попа Варфоломея?

— Кто потребовал? — недоуменно спросил Щетинкин.

— Вон ентот, в штанах из чертовой кожи. Он тутошний. — Мужичок указал на Кочетова. — Соберите, говорит, двести пудов хлеба, тогда отпустим вашего попа. Хлеб мы собрали, а попа не отдают.

— Товарищ Кочетов! Было такое дело?

— Дал маху, Петр Ефимович. Я ведь не предполагал, что они мои слова примут всерьез.

— А поп? Где поп? — забеспокоился Петр Ефимович.

Кочетов наклонился к уху Щетинкина и что-то объяснил. Гневные складки на лбу Щетинкина разгладились.

— Православные, вышло недоразумение: арестованный поп — вовсе не поп, а колчаковский агент, митрополит.

Мужики зацокали языками.

— Эге! Вон какая птица попалась! Сам митрополит!

— Он подбивал нас выдавать большевиков, поджигать дома и уходить от вас в Минусинск.

— Этот Варфоломей — блудник. Женщин на исповедь по ночам приглашает.

— Не отпускайте долгогривого, а то придется Киприяну за свою старуху трястись.

Послышался смех. Седенький старичок сокрушенно закрутил головой:

— Ну и хрен с ним, с Варфоломеем, ежели он контрреволюция.

Щетинкин рассмеялся.

— Так как же, православные?

— От греха подальше! — дружно ответила толпа.

— А хлебец заберите. Уговор дороже всего, — сказал Щетинкин.

Мужик с окладистой бородой перебил его:

— Чего уж там! Дело сделано. Такого попа не надо, а хлеб все равно берите. От этого не отступимся. Ждали вас… Ленин — нашенский, шушенский…

На взмыленном жеребце появился разведчик.

— Дорогу, православные, дорогу… Товарищ главком, сюда подходит из Минусинска большой отряд есаула Бологова. С пушками. Окружить хочет!..

Объявили боевую тревогу. Щетинкин недоумевал: откуда здесь взялся Бологов?

…Корнет Шмаков на полном скаку въехал в Белоцарск. Это был маленький городок, скорее, поселок, затерянный среди гор. Деревянная церковь, мазанки, складские помещения, много юрт, несколько домов.

Возле одного из них Шмаков придержал коня, спрыгнул на землю, взбежал по лестнице на второй этаж и без стука ворвался в квартиру.

В гостиной красивая молодая женщина, увидев корнета, бросилась к нему.

— Наконец-то! У тебя такой вид… Что случилось?

Корнет нетерпеливо отстранил ее.

— Объясню потом. Где ваш муж?

— В управлении. Где же ему еще быть?

— Срочно пошлите за ним, Мне нельзя показываться на улицах.

— Но я одна в доме…

— Идите сами! И без промедления.

— Но…

— Идите! Вера, положение очень серьезное. Над вашим Турчаниновым и над всеми нами нависла смерть!

Он взял женщину за плечи и бесцеремонно выставил за дверь. Женщина была изумлена, но повиновалась.

Шмаков брился в ванной комнате, когда появился Турчанинов.

— Откуда, корнет? Что за чрезвычайность?

— Щетинкин со своей армией идет сюда!

— Значит, вы его не убили?

— Его слишком хорошо охраняли. Не забывайте, он был начальником уголовного розыска и всегда начеку…

— Но вы должны были убить! Вы обманули нас! Я вынужден доложить верховному…

— Не говорите глупостей, комиссар. Не я обманул, а Колчак. Он обещал вам трехтысячную армию. Где она? Нет ее!

Турчанинов наклонил голову, глухо спросил;

— Когда Щетинкин будет в Белоцарске?

— День, самое большее — два.

— Все погибло! — в отчаянии проговорил Турчанинов. — С горсткой моих казаков драться бессмысленно. Впрочем, нужно мобилизовать добровольцев и послать их на утес Сахарная Голова. Этот утес — ключ от Урянхая. Не дать партизанам переправиться через реку Ус! А я тем временем поеду на границу за помощью к монголам, к князю Максаржаву. Он князь и обязан помочь…

— Я поеду с вами.

Турчанинов поморщился.

— Вы самонадеянны, корнет. К монгольскому князю я поеду с Лопсаном Чамзой. Если Чамза узнает, что вы здесь, я не дам за вашу жизнь и полушки! Организуйте оборону утеса Сахарная Голова. Это приказ…

Узорные шатры лагеря монгольского князя Максаржава были раскинуты на монголо-тувинской границе. Сюда и направились Турчанинов с Лопсаном Чамзой.

Князь встретил их сдержанно. Его лицо с тонким, не монгольским носом выражало официальное спокойствие. Одет он был в национальную одежду — халат и безрукавку-курму. Из-под шапки товь свисала толстая, туго заплетенная коса.

Лопсан Чамза с подобострастием начал излагать цель визита:

— Мы одной веры, и у нас одна цель. Просим вас, высокий князь Хатан Батор-ван Максаржав, защитить Урянхай от красных банд Щетинкина. Мы защитим наших богов, князь.

Максаржав иронически усмехнулся.

— Боги всегда на стороне сильного, — сказал он, уклоняясь от прямого разговора.

Чамза молитвенно сложил руки.

— Вы, светлейший князь, опора монгольского трона и должны помочь правителю России Колчаку.

Максаржав холодно посмотрел на Чамзу, с трудом скрывая презрение, сказал:

— Я не хочу вмешиваться в драку между русскими, — и поднялся.

Турчанинов и Чамза вернулись в Белоцарск ни с чем. Тогда комиссар подумал, что нужно бежать. Бежать, бежать, захватив все самое ценное…

В лагерь Щетинкина явились местные партизаны — русские и тувинцы, знакомые Кайгала. Они предупредили: на утесе Сахарная Голова засада, там много пулеметов.

— Дорогу в обход знаете? — спросил Щетинкин.

— По болотам? Знаем. Проведем.

— Прекрасно. Я поведу Тальский полк в тыл противника, Канский полк выступает по второму парому — будет имитировать переправу. От этой операции зависит, пройдем или не пройдем в Урянхай. Сейчас очень важно оторваться от Бологова. Если мы захватим Сахарную Голову, Бологов не посмеет переправиться через Ус, а в болото он не полезет…

Клубился туман над рекой. На вершине утеса Сахарная Голова укрылся корнет Шмаков со своими казаками и добровольцами. Они зорко следили за противоположным берегом. Там показались конные разведчики партизан. Один из них довольно громко сказал:

— Гляди-кось, паром-то целехонький!

— А куда он денется? — отозвался другой. — Бологов-то в тылу где-то болтается, а перед нами — пустынь, никого. При до самого Белоцарска — живой души не встретишь.

Разведчик пронзительно свистнул. На берегу стали собираться подразделения партизан. Шум, звон котелков, хохот.

— Первому батальону грузиться на паром! Орудие, пулеметы…

Шла погрузка. Во всяком случае, так казалось Шмакову. На самом деле на пароме было всего несколько человек. Пулеметы партизаны спрятали в кустах, направили их на Сахарную Голову.

Паром медленно двигался к противоположному берегу. Вот он уже на середине реки.

Шмаков скомандовал:

— По десанту — огонь!

А паром все так же медленно двигался к утесу, с него не слышно было ответной стрельбы. Он плыл, как черный, безмолвный призрак.

В тылу отряда Шмакова, точно из-под земли, выросли цепи партизан. Крики «ура» слились с пулеметной и ружейной стрельбой. Под ураганным огнем бегали казаки по утесу, их постепенно прижимали к краю обрыва. Теперь им уже негде было укрыться. Несколько белогвардейцев один за другим бросились вниз со стометровой высоты и разбились о камни.

И все-таки и на этот раз Шмакову удалось уйти.

В столице Урянхая, или Тувы, царила паника. Сюда, в Белоцарск, идет партизанская армия! Купцы и чиновники, местные богатеи, казаки грузили имущество на плоты, надеясь по Енисею прорваться в Минусинск.

— Я не могу рисковать, — сказал Турчанинов Шмакову. — Ну а если красные вздумают перехватить плоты?..

— Лучше всего погрузить добришко на телеги — и с богом через Тоджу в Минусинск, — посоветовал корнет и задумался.

— Вы будете меня сопровождать, корнет? Я щедро заплачу.

— Это мой долг, — ответил Шмаков. — Никакой награды не надо. Кроме того, у вас охрана…

— Всего пятьдесят казаков.

— Маловато. Ну, ладно, рискнем.

Добро погрузили на четыре воза: сундуки, ящики, шкатулки. На одном из возов на подушках сидела жена Турчанинова. Шмаков подошел к ней, раскланялся.

— Рад видеть вас.

— О, вы так любезны, корнет.

— Вы позволите сопровождать вас?

— Буду очень рада, любезный друг. Веди себя разумно, — добавила она шепотом. — Он продолжает ревновать…

— Теперь это не имеет значения.

Появилась охрана на лошадях.

— Ну, с богом, — сказал Турчанинов. — Я рад, друзья, что в час испытаний вы со мной…

Обоз въехал в ущелье.

— Можно передохнуть, — сказал Турчанинов.

Возы остановились. Казаки спешились, закурили. Корнет о чем-то шептался с каждым из них. Те согласно кивали.

— Кто выполнит акцию? — спросил корнет у казаков.

— Поручаем вам.

— Хорошо.

Шмаков проверил револьвер, сказал Турчанинову:

— Кстати, я забыл передать вам кое-что. Оттуда…

Турчанинов понимающе кивнул:

— Тет-я-тет?

— Совершенно верно. Прогуляемся…

Они ушли в скалы. Вскоре раздался выстрел. Из-за скалы появился Шмаков с еще дымящимся револьвером. — Итак, господа, можете приступить к дележу добычи.

— Корнет, что случилось? — спросила жена Турчанинова.

— Ничего особенного, Вера Петровна, — хладнокровно отозвался корнет. — Вашего супруга убили красные бандиты.

Женщина упала в обморок.

— Не обращайте на нее внимания, — сказал Шмаков. — Приступайте! Всем поровну.

— Да здравствует наш атаман! Щедрый атаман…

— Тише, дьяволы! Красных накличете.

Казаки вскрывали сундуки, делили маральи рога, серебряную и золотую посуду, высыпали из замшевых мешочков золотой песок, золотые десятирублевки и пятирублевки, жемчуг, бирюзу.

— Тибетская бирюза…

Шмаков морщился, нетерпеливо прохаживался вдоль обоза.

— А теперь, казаки, мы сами себе господа и сами себе слуги. Колчак доживает последние дни. Куда двинем?

— Лучше всего на Баян-Кол. Там есть где пошуровать…

— На Баян-Кол — марш!.. Мадам я сам утешу.