VII

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

VII

Денег, полученных от Ульштейна, хватило Набокову не только на то, чтобы окончательно рассчитаться с долгами, вынудившими Веру пойти на службу, но и чтобы финансировать свое первое после 1919 года, когда он охотился на бабочек в Греции, лепидоптерологическое сафари. Вериного работодателя немало удивило, что кто-то может отказываться от места в период растущей безработицы, но Набоковы никогда не задумывались о завтрашнем дне37.

5 февраля они отправились на поезде в Париж, где провели два дня и пригласили на обед чету Струве. Глеб Струве, воспринявший раннюю поэзию Сирина критически, теперь превратился в почитателя его прозы. Заснув в ночном поезде на пути из Парижа в Перпиньян, Набоков не устоял перед волнением предстоящей охоты, и во сне кто-то протянул ему «нечто очень похожее на сардину, но в действительности оказавшееся тропической бабочкой, имитирующей mirabile dictu — летающую рыбу»38.

8 февраля в Перпиньяне они сели на автобус и проехали четырнадцать миль в глубь Восточных Пиренеев по петлявшей в горах дороге. Набоковы остановились в Ле-Булу, недалеко от границы с Испанией. Выбор местности был экологически правильным, а отель «Этаблисман термаль дю Булу», расположенный в красивом парке, — дешевым. Огромные ящерицы шныряли между оливами и пробковыми деревьями, цвела мимоза, буйно разрастались утесник, ракитник и вереск, наполняя ароматами жесткий сухой воздух. Гостиничные постояльцы представляли собой пеструю компанию: буржуа, страдающий несварением желудка и избытком желчи, французские колониальные чиновники, отдыхающие от своих колоний, какой-то врач-испанец, обладатель автомобиля; священник, распевающий оперные арии, который однажды, сидя под деревом с Библией в руках, раскрыл ее и показал Набокову бабочку, пойманную для него на ее страницах39. Набоков вспомнит их всех в финале «Отчаяния», где его Герман также остановится в отеле «Руссийон», населенном разношерстной публикой из разных стран.

Здесь Вера впервые в жизни ловила бабочек, и здесь она узнала, как ее муж убивает своих пленниц, помещая их в стакан с ватой, смоченной хлороформом. Возбуждение Набокова, вновь вышедшего на охотничью тропу, пытался охладить свежий заальпийский ветер, без которого не обходился, казалось, ни один солнечный день. (Образ почтальона, поворачивающегося спиной к ветру в «Отчаянии», также навеян Ле-Булу.) В ясные дни он обычно охотился на дороге в Мореллас или же на дороге, ведущей к испанской границе. Однажды среди зарослей земляничного дерева и дуба около деревни Ле-Пертю он нашел остатки ступеней, вырубленных для слонов Ганнибала. В другой раз его долго сопровождал волк. По вечерам они с Верой ловили в свои сети мотыльков, сидевших на освещенной стене пристройки, и однажды даже поймали квартет редких Pugs, услужливо устроившихся на стене прямо над письменным столом40.

За этим столом, покрытым клетчатой скатертью, на котором разместились четырехтомный словарь Даля, прислоненный к стене, чернильница, пачка сигарет «Голуаз» и полная окурков пепельница, Набоков не отрываясь писал свой следующий роман — «Защита Лужина».

В начале 1924 года он начал рассказ о герое по имени Алексей Иванович Лужин. Фамилия происходит от Луги, в память о прошлом Набокова (Выра и Рождествено находятся на шоссе из Санкт-Петербурга в Лугу), однако детство, которое вспоминает Лужин, настолько не похоже на набоковское, насколько вообще могло быть непохоже детство двух русских детей: католический пансион в Италии, страх перед Богом, адом и бездной. Рассказ начинается с того, что Лужину попадается на глаза пистолет, из которого он убьет себя, однако рукопись неожиданно обрывается: Набоков придумал, как можно иначе привести Лужина к самоубийству, не переиначивая свое собственное прошлое, и переключился на рассказ «Случай»41. Все же свой первый вариант он приберег на будущее. Вероятно, к тому времени, когда в 1929 году он отправился на юг Франции, он уже решил слить иную трансформацию своего детства с образом сумасшедшего шахматного гения из стихотворения «Шахматный конь». На ранней стадии работы Набоков собирался закончить роман ночным кошмаром Лужина, которому видится чернобородый мужик, вынесший его в детстве из укрытия на чердаке. Все еще мучимый кошмаром, Лужин начинает бороться с чернобородым мужиком и нечаянно душит свою жену, спящую рядом. Так более чем сорок лет спустя Хью Персон задушит во сне свою жену в «Прозрачных вещах»42. Но однажды в Ле-Булу Набокова вдруг осенило: «Я с особой ясностью помню отлогую плиту скалы, поросшую ulex и ilex, где мне впервые пришла в голову главная тема книги»43. Очевидно, речь идет не столько о шахматной теме, которая у него созрела уже давно, сколько об ужасном чувстве Лужина, будто какая-то злая сила заставляет повторяться его прошлое, и в его мучительной попытке построить последнюю защиту против этого зловещего повторения, пока наконец он не понимает, что ему остается лишь один последний ход — выпрыгнуть с пятого этажа в смерть. До конца февраля работа продвигалась быстро и гладко44. Десятилетия спустя в Америке и в последние годы жизни в Европе лепидоптерология вновь будет служить для Набокова катализатором вдохновения.

Не в силах больше выносить холодный ветер в Ле-Булу, Набоковы переехали 24 апреля в Сора в Арьеже — городок в пятидесяти милях к западу, расположенный на высоте 2000 футов над уровнем моря и заботливо защищенный со всех сторон горами. Набоковы заранее заказали номер в гостинице, однако их не могли устроить слишком примитивные туалеты, вырытые прямо в земле, и они сняли целый этаж в доме лавочника и наняли женщину, которая убирала комнаты и готовила45.

Не было случая, чтобы Набоков, шагая с сачком через Сора, не увидел бы, оглянувшись, «каменеющих по мере моего прохождения поселян, точно я был Содом, а они жены Лота». Дороги были труднопроходимыми, то и дело нужно было перебираться через ручьи вброд — даже путеводитель для туристов назвал эти места «le pays des eaux folles»[103], — а луга кишели змеями46. Однако подобные мелочи не могли остановить лепидоптеролога.

Все еще работая над «Защитой Лужина», Набоков напечатал в мае восторженную рецензию на «Избранные стихи» Бунина, которого он назвал лучшим русским поэтом после умершего более пятидесяти лет назад Тютчева, лучшим даже, чем Блок47. Позже он отказался от этой оценки, но всегда продолжал ставить поэзию Бунина необыкновенно высоко в отличие от его выспренной прозы, за которую Бунина больше всего почитали русские эмигранты.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.