КОРОЛИ САХАРИНА
КОРОЛИ САХАРИНА
Наступили годы новой экономической политики. Перешедшая на мирные рельсы Страна Советов укрепила свои командные позиции в народном хозяйстве, хлопотала о тесной смычке города и деревни.
Настала пора изменить направление в работе чекистов. Контрреволюционеры и внешние враги, не одолев пролетарское государство в открытых боях, пустили в ход тайную антисоветскую агитацию, диверсии, шпионаж, искусственно разжигали недовольство среди населения, вредили и поощряли крупную спекуляцию.
6 февраля 1922 года Всероссийская Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК) была реорганизована в Государственное Политическое Управление (ГПУ) Наркомата внутренних дел; в сентябре 1923 года, после образования Советского Союза, — в Объединенное Государственное Политическое Управление СССР — (ОГПУ).
В жестоких битвах с врагами погибли многие славные чекисты. Оставшиеся на боевых постах закалились, приобрели опыт. Но вот грамота у них — дважды два четыре!
— Было время, когда мы только своей большевистской преданностью и чекистской храбростью побеждали контрреволюцию, а теперь к этому нужно добавить отличное знание дела и хорошее образование — говорил Феликс Эдмундович Дзержинский. По его указанию были открыты дополнительные чекистские школы и краткосрочные курсы — цвет ВЧК пошел учиться.
И в нашем отделе оперативные работники усиленно занимались самообразованием. Бижевич и Васильев закончили экстерном семилетку. Юзеф Леопольдович поступил на рабфак. Мы с Никандром Фисюненко «добивали» техникум.
Новый курс ленинской партии нарушал тайные планы политических авантюристов и главарей белого движения. Они сопротивлялись.
Паразитирующий элемент шел в атаку: ростовщики, торговцы наркотиками, аферисты, воры, грабители, содержатели притонов, перекупщики золота и драгоценностей… Народная милиция имела полную нагрузку. Борьба с вражескими проявлениями не прекращалась ни на минуту. Крупные уголовные дела, связанные с валютными операциями и экономическими диверсиями, сотрудники ГПУ брали на себя.
С большим трудом выкраивали мы редкие часы на учение. Но выкраивали, потому что знали: в новых условиях лихим наскоком с оголенной шашкой дело не поправишь!
Почти все мои товарищи по ЧК женились. Первыми поженились мы с Аней Лебедевой. Это случилось 8 мая. Нам выделили комнату напротив вокзала. К тому времени меня назначили заместителем начальника отделения ГПУ. Через три месяца стал семьянином Тима Морозов. А уж на свадьбу Васи Васильева многие чекисты пришли с женами.
Только Бижевич да Леонов все еще были холостыми.
Как-то возвращался Бижевич к себе после ночной облавы на притон. Валютчиков не удалось поймать с поличным. Настроение самое мрачное. В темном закоулке услышал топот, потом приглушенное:
— Помо…ите…
Бижевич побежал на зов. За кустами акации кто-то барахтался. Мелькнуло белое пятно.
— Стой! — крикнул Юзеф Леопольдович, взводя наган.
— Дай ему по суслам! — громко приказал мужской голос. И черная фигура пошла навстречу.
Бижевич выстрелил. За акациями подхватились люди, перемахнули через забор. А на земле осталось что-то белое. Подоспел милицейский наряд, услыхав выстрел.
Милиционер посветил зажигалкой. На земле распластана девушка в растерзанном платье.
Бижевич с силой подул ей в лицо — не шелохнулась.
— Без сознания, — определил милиционер, взявший руку пострадавшей. — Пульс есть — оживет!
Девушку привели в чувство, и она, прикрывая руками грудь, взмолилась:
— Не покидайте меня! Дом тут… за углом…
Бижевичу пришлось провожать ее. В душе он чертыхался: время позднее, а с утра предстояла поездка в Вехновцево — не выспишься! Носит же дуру по глухим углам!..
Девушка едва поспевала за широко шагавшим чекистом, всхлипывала, охала, постанывала.
— Вот… дом, — промолвила она, задерживаясь у резного крыльца с палисадником.
Но Бижевич не отпустил ее.
— Пошли! Протокол оформим.
В милиции он обратил наконец внимание на девушку. Смуглые щеки. Большие глаза. Коса венчиком на голове, и листки акаций в ней. И вся она какая-то беспомощная, изломанная. Юзефу Леопольдовичу стало жаль незнакомку. Он ругнул себя: нужно было оставить ее дома! Поручив дежурному составить протокол и доставить пострадавшую к ее родителям, он ушел домой. Но из головы не уходила случайная встреча. Виделись заплаканные глаза девушки. Ее маленькая грудь. Жалобно искривленный рот с пухлыми губами…
Через день Бижевич заглянул в милицию и попросил показать протокол.
— В самую пору вы тогда подоспели: испоганили бы девку бандиты! — говорил милиционер, передавая Юзефу Леопольдовичу тоненькую папку.
И вот Вася Васильев приносит в отдел необычную весть: Бижевич гуляет с красивой дивчиной в городском саду!
Посвежела одежда на Юзефе Леопольдовиче, и сам он будто бы помолодел. И голос мягче, и обращение вежливое. Мы в ином свете увидели его, припомнили немало доброго за ним — Пологи и Долгушино, стычки с махновцами — храбрым малым показал себя…
Перед тем как идти к Платонову за разрешением на свадьбу он завернул ко мне:
— Недолго осталось холостяковать! Сошьет Зося подвенечное платье, и идем в ЗАГС.
Но возвратился Бижевич в мою комнату белее мела. Пошатываясь сел на стул. Я встревоженно подал ему стакан с водой. И зубы его застучали о стекло.
— Или женись на нэпманше… или оставайся в рядах чекистов… — так сказал Платонов.
— Почему?
— Отец Зоси до революции держал магазин…
И Бижевич выбрал ГПУ.
После случившегося Юзеф Леопольдович еще больше замкнулся, не терпел возражений, придирался по всякому пустяку. Таким он пришел и на свадьбу к Васильеву. Сперва пил вино и, казалось, не пьянел. Затем негаданно для всех вскочил на табуретку и начал читать стихи:
Где предел для мира уготован?
Где найдет свободу человек?
Старый век грозой ознаменован,
И в крови родился новый век.
— Кто так гарно написал? — спросила раскрасневшаяся невеста.
Бижевич, бледный, поблескивал диковатыми глазами и читал:
Друга нет, напрасно, ах, напрасно
Звать его в кручине и слезах!
Нет его — и все, что в жизни красно,
Все звучит мне безнадежным «ах»!
— Крой, Юзеф! — Никандр подбодрял Бижевича. А тот вдруг пустился в пляс с припевками:
Ах, через мой двор,
Да через мой двор
Тетерка летела.
Ах, не дал мне бог,
Ах, не дал мне бог
Кого я хотела!..
Бижевич плясал, высоко поднимая ноги, резко приседал, кружился, как волчок, и все припевал, припевал грустным голосом:
Ах, не дал мне бог,
Кого я хотела!..
Мы обступили его страшно удивленные. А в круг ворвалась невеста и пошла выстукивать каблучками, павой плыла за Юзефом Леопольдовичем.
— Жаль, музыки нет! — горевал Васильев, притопывая ногой.
— Еще за свадьбу потянут к ответу! — охладил его пыл Семен Григорьевич Леонов.
Это негромкое напоминание как холодной водой ошпарило Бижевича, Он, пошатываясь, прошел к столу, облизывая тонкие губы, и обессиленно плюхнулся на лавку. Смахивая обильный пот со лба, заговорил:
— Деньги полотера велики ли?.. А кормить семью нужно было. Вот с отцом и плясали вечерами, господ веселили…
Юзеф Леопольдович как-то виновато смотрел на нас. Наверное, он впервые был так откровенен с нами. И устыдился этой своей слабости. Стал прощаться. Поднял стакан с вином.
— За ваше счастье, молодые!
И выпил залпом, а на пороге по-польски пожелал:
Доброй вам ночи,
Перси и плечи,
Ясные очи,
Сладкие речи…
— Ну и чуда-а-ак! — озадаченно протянул Леонов.
Я понимал настроение Бижевича: он все еще любил свою Зосю.
Никандр Фисюненко запел «Гей на гори та женци жнут…» Мы подпели, но с уходом Бижевича погасло веселье. Никандр объявил, что демобилизуется и поступает учиться на рабфак — инженером станет.
— Хреновый ты чекист! Столько врагов у революции, а ты в кусты! — журил его Семен Леонов. Хмельно жестикулируя, он наскакивал на Никандра:
— Ленин тяжело болен. Нам нужно быть теснее! А ты дезертируешь!
Пришлось нам заступиться. Дескать, у Фисюненко к ученью способности. Может, нашим первым академиком выйдет. И мы тогда не ошиблись! Никандр Михайлович стал ученым. Долгие годы был ректором Днепропетровского института инженеров железнодорожного транспорта. И орден Ленина заслужил…
Ко дню свадьбы Васильева почти все мои товарищи уже продвинулись по службе. Тимофей Морозов возглавлял отдел ГПУ в Долгушине, Семен Леонов был старшим оперативным уполномоченным транспортного отдела ГПУ на Екатерининской железной дороге, Васильев — старшим оперуполномоченным Сечереченского отделения ГПУ, а я в этом отделении был заместителем начальника.
На станции гудели гудки. Басил паровозоремонтный завод. Ему вторило паровозное депо. Мы — к окну! Может, пожар?.. Может, налет бандитов?..
Народ гужом валил через пути. Переходной мостик загружен. Бегут с железными прутьями, с костылями в руках…
Васильев потрогал кобуру нагана.
— Гайда!
Мы выскочили на вокзал. Постовой милиционер пытался задержать толпу, но мастеровые депо, рабочие завода, стрелочники, путейцы густой толпой обтекали его, двигаясь к управлению железной дороги.
— Что случилось? — спросил я молодого парня в рваной спецовке. Он зло оглянул меня.
— Рабочих сажают!
В толпе вертелся Бижевич. Лицо бледное, глаза, как у хмельного.
— Забастовка!.. Понимаешь?.. Примечай, кто у них заводила! Контрреволюция поднимает голову…
А нам непонятно. Как забастовка? Почему?
Милиционер все так же растерянно суетился, размахивая наганом. Парень в спецовке взял его за руку.
— Убери игрушку! А то — ка-ак дам!!!
Возле управления железной дороги рабочие угрожающе кричали:
— Отпустите арестованных!
— На волю товарищей!
Из разговоров мы узнали, что начальник охраны железной дороги приказал устроить облаву на станции и всех задержанных с куском угля или поленом дров посадить в подвал. И пятнадцать рабочих очутились в кутузке!
В то время снабжение населения топливом было поставлено скверно. А зима надвигалась! Естественно, работники заводов, станции, депо, мастерских подбирали на путях куски каменного угля, а на предприятиях — отходы. И после работы несли домой.
Об арестах узнали машинисты и первыми дали сигнал тревоги.
Жиденькая цепочка чекистов, охранявшая здание управления железной дороги, не смогла противостоять толпе.
Появился Платонов. Оглянув море голов, тревожно подумал: «Быть беде!» Он знал, что в Сечереченске немало вражеского элемента: затаились недобитые офицеры Врангеля и Петлюры, точат зубы местные националисты… И дурацкий приказ начальника охраны лишь на руку всем этим недобиткам старого мира.
Федор Максимович поднял руку, прося тишины.
— Товарищи, успокойтесь! ГПУ разберется. Невинных мы тотчас выпустим!
К толпе рабочих уже примешались сынки лавочников и уголовники. Они сновали в бурлящем потоке и истошно кричали:
— Дави живоглотов!
— Свободу!
Рядом с Платоновым оказался Бижевич с горящими глазами. Выхватил из кобуры кольт.
— Расходи-и-ись! Стрелять буду!
— Ах ты, заморыш тонконогий! — Рабочий в кожаной потертой тужурке оттолкнул плечом Бижевича, отодвинул от двери также и Платонова, распахнул обе половинки входа.
— Пошли, хлопцы!
Чекисты протиснулись к двери, сцепили руки и плечо в плечо встали у входа. Но человек десять самых отчаянных бузотеров уже проскочили в здание. Загрохотали коридоры на третьем этаже. Вольница быстро нашла дверь начальника охраны.
— Тут он, гад! — Разъяренные люди набросились на начальника.
— Как смеете! Вон отсюда! — Начальник потянулся к нагану.
— Мы все смеем! — Рабочий в куртке поднял молоток и грудью пошел вперед.
— Выпусти наших товарищей!
За ним двинулись остальные, окружили стол. Начальник затравленно метнулся к окну, рванул створки.
— Карау-у-ул!!!
Внизу кипела толпа с поднятыми кулаками. Сзади рабочий с молотком тянул за рукав.
— Пошли с нами!
— В подвал его! — кричали другие.
Начальник в припадке страха выбросился с третьего этажа. Толпа раздалась, и он шмякнулся на асфальт. Над ним тотчас сомкнулись люди. Замелькали кулаки. В ход пошли костыли, зубила, железные прутья…
Мы с Васильевым — в толпу. За нами — Леонов и Бижевич. И нам кое-как удалось заслонить тело начальника, хотя по нашим спинам молотили кулаки. Подоспели бойцы войск ОГПУ, оградили штыками разбитого начальника охраны…
Толпа начала расходиться, пряча глаза и стараясь миновать чекистов.
Платонов приказал немедленно освободить всех попавших в облаву.
При расследовании причин беспорядка было установлено, что начальник охраны дороги согласовал свои действия с Юзефом Леопольдовичем Бижевичем. Партийное собрание отдела ГПУ на железной дороге с пристрастием разбиралось в этой истории.
Бижевич, объясняясь с товарищами, как всегда, ударился в крайность:
— Наш вождь и учитель Владимир Ильич Ленин указывает, что всякий гражданин, похитивший пуд угля, — враг народа! Если организм болен, то мы обязаны отсечь зараженное место!
— Погоди ты, Юзеф Леопольдович! — возражал Леонов. — Как же это своя, Советская власть сажает рабочего?.. За что сажает? За комок угля! Какая это политика к бису!
Но у Юзефа Леопольдовича на этот раз нашлось немало сторонников. Они говорили, что завод растаскивают по кирпичу. А комок угля — тот же кирпич!
Леонов не сдавался:
— Я не против того, чтобы наказать за воровство. Но я против таких методов. Чекисты — не дубинка против рабочего люда!
— Что же, мы должны гладить по головке зачинщиков забастовки? Простить самосуд? — не унимался Бижевич, жарко сверкая диковатыми глазами. — В стране решается вопрос: кто кого?.. И мы, чекисты, в решении его — первая скрипка!..
Сторонники крайних мер не получили поддержки партийной ячейки: Бижевичу было указано на его неправильное настроение. А на следующий день его вызвал Платонов.
— Вот шифровка из Харькова. Срочно разобраться с этой волынкой. Вы заварили кашу, вам и разбираться!
Юзеф Леопольдович занялся «бунтовщиками». Не зря вертелся он тогда в толпе рабочих. В камеру приводили одного за другим железнодорожников. Первым был рабочий в кожанке. На допросах Бижевич все выпытывал: кто подстрекал? От какой организации действовали?.. Но арестованные дружно твердили:
— Все шли, и мы шли!
Однако через неделю Юзеф Леопольдович положил на стол начальника дорожно-транспортного отдела ГПУ толстую папку.
— Прошу утвердить!
Платонов сочувственно смотрел на Бижевича: глаза ввалились, лицо приобрело цвет высохшего лимона, тонкие руки нервно подрагивали. Он все время покусывал тонкие губы.
— Юзеф Леопольдович, не поехать ли вам на юг?.. Сейчас там благодать! Фрукты. Жары нет. Море теплое…
Бижевич воспринял его предложение с большим удивлением и ответил с достоинством:
— Пока есть враги на нашей земле, я не имею права на покой!
— Что ж, не настаиваю. — Платонов раскрыл папку и бегло прочитал первую страницу. Поднял глаза: — Оставьте, товарищ Бижевич. Познакомлюсь подробнее…
— Из центра торопят, — напомнил Бижевич.
— Сегодня же займусь.
До глубокой ночи читал Федор Максимович «дело». Под утро приказал доставить из камеры рабочего в кожанке. Вскоре дежурный чекист ввел арестованного. Лицо хмурое. Глаза отрешенные. Движения безразличные. Платонов узнал в нем машиниста.
Выезжал он когда-то с бронелетучкой на подавление махновских налетчиков. Однажды вывез чекистский десант из самого пекла. Если бы не расторопность механика, то наверняка погибли бы… И в награду Платонов снял тогда с себя кожаную тужурку и подарил машинисту.
— Как же ты, Емельян, попал в бунтари?.. Сворачивай цыгарку. Махра — что надо!..
Машинист скрутил папиросу, затянулся дымом и глухо отозвался:
— Попал, Федор Максимович… И признание подписал. Умеет сукин сын тянуть жилы!
— Кто?
— Та следователь Бижевич…
В кабинет Платонова привели и остальных арестованных по «делу» угольных беспорядков. Лишь на рассвете закончилась беседа…
…Рано утром не выспавшийся как следует Бижевич прибежал в тюрьму.
— Как бунтари? Следователя не звали?..
Комендант удивленно поглядел на чекиста:
— А вы не знаете?.. Платонов приказал развести их всех по домам. Я сам машину наряжал.
Бижевич только ахнул и заторопился в отдел ГПУ.
— Поедем к народу! — сказал Платонов, как только Бижевич появился в отделе.
К концу рабочей смены были они на собрании коллектива паровозного депо. Пришли туда и «бунтари». Федор Максимович рассказал мастеровым о том, что делается в стране, о состоянии здоровья Владимира Ильича, о том, как дела за кордоном, об ультиматуме Чемберлена, а закончил неожиданно:
— Массовые беспорядки, случившиеся на узле, выгодны только Чемберлену и его помощникам! Что делать с зачинщиками — ваше рабочее дело. Скажете — посадить, посадим — вина их доказана. Ведь человека покалечили. Сами проучите — не возражаем!..
Рабочие одобрительно загудели:
— Справедливо решила чека!
И выдали «бунтарям» на всю катушку. Те со стыда не знали, куда прятать глаза.
Бижевич нервно покусывал губы, но молчал. Лишь на впалых щеках полыхал румянец. А по дороге в отдел ГПУ сказал:
— Потакаете преступникам, Федор Максимович! Я обязан доложить обо всем в центр. Ставлю вас в известность!..
— Слушай, Юзеф, чего ты добиваешься? — спрашивал Бижевича наш Никандр. Он к тому времени стал секретарем партийной организации ГПУ.
— Хочу, чтобы враги советской власти перевелись! В классовых битвах компромисса быть не может.
— А если люди заблуждаются?
— Или с нами, или против нас. Иного разговора я не признаю, товарищ Фисюненко, я обязан доложить в центр!
— Запретить вам не имею права!
Прибыл особый уполномоченный из Харькова. Проверил. Его мнение совпало с мнением Бижевича. Снова арестовали Емельяна. Платонова обвинили в либерализме.
В то тревожное время строгие выводы были необходимы: троцкисты и оппозиционеры расшатывали основы партии, отвлекали народ от хозяйственного строительства. Плодились нэпманы, крупные спекулянты и валютчики. Суровые меры к участникам беспорядков подсказывала сама жизнь. И все же нас, рядовых чекистов, последствия этой истории не удовлетворяли: горький осадок остался в сердце!
— Давай, Семен Григорьевич, напишем в Москву! — предложил я Леонову.
Семен Григорьевич долго раздумывал. Крутил усы, лохматил чуб, расхаживал по комнате.
— Посоветуемся с Фисюненко — партийная власть наша..
Секретарь партячейки Никандр Фисюненко одобрил:
— Сочиняй, Володя, письмо! Встречаюсь с семьей Емельяна — душа горит. Глаза опускаю. А какой, к черту, чекист, если он стыдится людям в глаза смотреть!
— И за Платонова обидно, — добавил Леонов. — А ведь Федор Максимович столько добра сделал Бижевичу! Конечно, можно посадить Емельяна. А какой вывод народ сделает?.. Не бей начальников! А начальники?.. Это же сволочь, а не начальник охраны!.. Выходит — чекисты выгораживают… Эх! Пиши, Громов!
Письмо ушло в транспортный отдел ГПУ. Я не находил себе места: какой будет результат?. Леонов каждый день спрашивал: ну, как?..
А тут в нашу комнату Никандр Фисюненко влетает:
— Ты послушай! Это черт знает что! Вызывает меня Платонов и подает бумагу. Читаю: представление на Бижевича! Куда, думаешь?.. В школу ОГПУ!
— И ты согласился? — Леонов пристукнул кулаков по столу.
Никандр упавшим голосом ответил:
— Подписал. Понимаешь, Федор Максимович стал перечислять. Боевой чекист — не трус. На следствии — остер. Отказался от нэпманши, не ушел из ГПУ. А если еще подучить человека?.. Трудно, друзья, возразить: правда все! Может, и верно Юзефу ученье на пользу пойдет?..
А я думал о Платонове: молодец! Поступок его — достойный! Переступить через собственную боль. Верить человеку. Он хочет, чтобы у Бижевича оттаяло сердце. Свою обиду он зажал в кулак. И за Никандра мне было радостно: не умеет он помнить плохое!..
В Москве рассмотрели наше заявление и сочли возможным снять обвинение с машиниста. Никакой он не контрреволюционер! Его выпустили из тюрьмы. Отменен был пункт о либерализме Платонова.
Мы несказанно рады были этой маленькой победе. Во мне утвердилась вера: есть справедливость! Втроем — Платонов, Фисюненко и я — побывали в доме Емельяна, детишек одарили гостинцами.
Но Федор Максимович чувствовал себя неловко в Сечереченске. И вскоре уехал к новому месту службы. Провожали его гурьбой и с великим сожалением: сколько вместе пережито!
Бижевич был страшно зол: вышло не так, как он полагал! Позднее Никандр говорил мне:
— Бижевич выспрашивал о настроениях в отделении вашем. Мол, Васильев и Громов — друзья. На какой платформе дружба! Я ему сказал: сволочь! Надо было в харю плюнуть, чтобы не заводил слежку…
— Подлый он человек! — возмущался Леонов, — Такого учи сколько угодно — свиньей останется.
Уехал Бижевич в Москву учиться — мы не пошли провожать.
Не затерялся и его давний дружок Вячеслав Коренев. Однажды мы с Васильевым встретили его в городе. Идет в черном котелке, модном костюме с бабочкой. Зашеина стала еще краснее, а глаза — наглые.
— Здорово, братва! — облапил он нас, обдавая ароматом дешевого одеколона. Угостил «пушками» — дорогими папиросами.
— Непманом заделался? — полюбопытствовал Васильев.
— Рабочий класс! — Коренев снял котелок, манерно расшаркался. — На скотобойне бойцом. Трах-а-ах между рогов — нет жизни! Ха-ха-ха! А ты, Громов, сделался совсем мужчиной. Бреешь бороду, бас прорезался. Жинка-то ничего, гарная?..
Неприятно было слушать его громкий голос, видеть его притворные ужимки, и мы поспешно простились.
— Коренева удовлетворяет новая жизнь. А я не смог бы. Без ЧК нет мне жизни, Вася!
— Мы с тобою, Володя, однолюбы!
Размышлять над судьбой Коренева у нас не было времени: в управлении железной дороги открылось весьма неприглядное происшествие. На станциях пропадали вагоны с продовольствием. Служба сборов не поспевала расплачиваться с владельцами утерянных грузов.
Новый начальник ДТО ОГПУ Макар Алексеевич поручил расследование мне. В помощь выделил Васю Васильева. А от дорожного отдела — старшего оперативного уполномоченного Павла Бочарова. Друг мой вернулся из Москвы. Его как орденоносца выдвигали в начальники, но Павел отказался — напросился на низовую работу:
— Теорию подкреплю практикой!
— Имейте в виду следующее, товарищ Громов. — Начальник ДТО ОГПУ поглаживал лысую голову, смотрел мне в глаза так, словно сомневался, справлюсь ли я с поручением. — Советская власть, большевистская партия взяли курс на индустриализацию, хотят дать работу всем и решить вопрос — «кто кого?» в свою пользу. На пользу народа, значит. А на деле — шахтеры сидят без хлеба! А где хлеб? Пропадает на железной дороге. Раздражение. Недовольство советскими порядками. Говорю вам все для того, чтобы вы не просто ловили мошенников, а видели в этом большую политику. Ясно?..
— Понятно, товарищ начальник! — Я встал и принял от него тощую папку с первыми сигналами о преступлениях и приказом о передаче следствия мне. Поднялся и начальник, толстый, с одышкой, с чуть раскосыми глазами.
— Возможно, крадут вагоны давно. Будьте готовы к большой проверке. Железнодорожники, пожалуй, не сразу хватились. В этом есть свои плюсы и минусы. Плюс — мошенники, почувствовав слабинку, обнаглели. Нам легче! Минусы — они наловчились заметать следы. Вам труднее!.. Справитесь, товарищ Громов?..
— Сделаем!
— Сделать надо быстро!
— Постараемся. — В голосе моем нет уверенности. Да и что удивительного: первое столь крупное и сложное поручение!
От начальства вышел с тревожным чувством. Мне радоваться бы надо — доверие! А я как представил, что наша задача равнозначна исканию в стоге сена иголки, то и оторопь взяла.
По Екатерининской железной дороге в сутки проходили сотни и сотни вагонов. А где и который из них потеряется?.. Сотни станций, тысячи документов — вот путь поиска!
В службе сборов приняли нас не особенно приветливо. Служащий подал мне пять пухлых папок с претензионными делами:
— Это — за неделю. А вот тут — за год. — Он подвел меня к громоздкому шкафу, распахнул дверцы. Полки были заставлены снизу доверху такими же пухлыми папками.
С тяжелым сердцем приступил я к чтению бумаг. В папках хранились документы на все без исключения пропажи. Пришлось отбирать. Я спросил: нет ли отдельно на повагонные отправки? Служащий неопределенно хмыкнул, оглядев меня через пенсне.
— Вам все равно делать нечего — копайтесь!
Это что же, издеваться?.. Окинул я его невзрачную фигуру критически. Форменная потертая тужурка. Кривой нос с резкими закрылками ноздрей. Глаза старческие, тусклые. До локтей чехолики, чтобы рукава не протирались. Типичный чиновник старого времени. Может, он соучастник грабителей?..
А работник службы сборов словно догадался о моем настроении.
— Гепеушник думает: этот старикашка помогает ворам! Молодой человек, у меня сына-буденновца гайдамаки срубили, а дочурку врангелевцы изничтожили. Так що не треба поперед батьки в пекло суваться…
Я покраснел и смутился, а он мелко засмеялся, и плечики его так же мелко тряслись.
— Ничего, молодой человек. Хе-хе-хе… Вы начинаете путь по земле, а нам уж, извините, пора… Поможем, чем можем!..
— Я еще зайду… — бормотал я, поспешно складывая в шкаф папки.
На втором этаже вокзала в отделении ОГПУ меня дожидались Васильев и Бочаров.
— Пропадают мука, сахар, макароны, рис. Претензии идут со всей Екатерининской, — докладывал Бочаров медленно, по-учительски оттеняя самое важное. Его прервал Васильев:
— Со всей Сталинской, Павел Игнатьевич. Привыкайте, дорогуша…
В одно время с переименованием Екатеринослава в Днепропетровск и железную дорогу назвали Сталинской.
— Не отвлекайся по пустякам, Вася! — Бочаров перелистал тетрадку, исписанную карандашом. — Вот вагон ушел из Винницы, а в Славянск не попал. Вот из Смелы не дошел в Бахмут сахар, а из Белой Церкви в Кривой Рог — мука..
— Когда же это было? — Я удивился: успел же Павел где-то узнать!
— В мае — июне текущего года! Зададим себе вопрос: можно украсть вагон без железнодорожника?..
Васильев скептически усмехнулся:
— Можно, если на заводе.
Ему не по душе были эти долгие рассуждения. Он человек действия. Но я осадил друга:
— Брось трепаться, Вася! Павел прав. Кто грузит и кто знает о грузе — вот среда преступников.
Бочаров расхаживал по комнате, морщил лоб и почесывал подбородок — манера Павла обдумывать дело. Он ткнул Васильева локтем:
— Ты, горячка, скажи — куда девать ворованное?.. Не ящик и не мешок, а тысячи пудов сразу?..
Тут и Вася утихомирился, с уважением протянул:
— Го-олова-а-а!.. Склады требуются.
А я уже прикидываю: отобрать документы на пропавшие вагоны, взять на учет складские помещения. В губернии десятки городов и сотни станций, и всюду склады. Терпение нужно, пока разыщешь. Васильев горяч и скор на руку — не по плечу ему такая задача.
И в это время в комнату бурей ворвался Леонов.
— Дзержинский умер!..
— Когда?
— Отчего?
— Получена телеграмма ЦК и ЦКК партии. Скоропостижно скончался от разрыва сердца. Громил сволочных уклонистов! А ему волноваться никак нельзя… Такой человек сгорел!
Леонов уронил голову на стол, почувствовав себя сиротой. Мы привыкли связывать все хорошее в нашей жизни чекистов с именем Феликса Эдмундовича.
Нарушил молчание Бочаров.
— Давайте проведем операцию быстро! В память о Дзержинском.
В нашем положении долго переживать не приходилось: дело звало!
Павел был знаком с городами губернии лучше нас, и ему легче было связаться с местными чекистами, без помощи которых взять на учет склады не представлялось возможным. А я и Васильев должны были в архивах найти ответ: какова механика воровства?..
— Сухари вы! — неожиданно сказал Леонов, поднимая голову. — Деляги!
Васильев потянулся до хруста в суставах, охватил нас ручищами, притянул к себе и сказал:
— Пошли ко мне! Леонов, давай с нами!
Мы с Павлом Бочаровым завернули ко мне на квартиру и взяли с собою Анну Ивановну и мою дочку Светланку.
Женщины на скорую руку накрыли стол. В скорбном молчании мы почтили память великого правдолюбца, незабвенного Феликса.
— Душевный человек ушел! — вздохнул Бочаров.
В Москве Павел оправился от ранения, но по-прежнему был худой и нескладный. После гибели Оксаны стал еще более замкнут. Вмятина на щеке, полученная в Сибири, выделялась бледно-розовой маленькой розеткой с оборванным лепестком.
— За честность во всем! Феликс Эдмундович, по-моему, был самым честным человеком. Кристально честным! И верил людям. Сильно верил. По себе знаю… Помните, мне поручили дело Семена Олейника. Два дня дал тогда Платонов… Верите, я две ночи не спал, все распутывал клубок и выбирал, где ложь и где правда. Сам мучился. Каждый час ожидания в заключении — это час человеческого страдания. Ведь Олейник знал, что ему сулил Коренев. Смерти своей ждал. Эх, сейчас кое-кто легко относится… Поставьте себя на место арестованного. Посидите час за решеткой. Только мысленно вообразите: вас ждет смерть! И если это без вины…
Такие же думки тревожили и меня! Я обнял Пашку за плечи:
— Клятву не забыл?
Павел понял и крепко сжал мою руку. Ответил восточной присказкой:
— Человек с друзьями — как цветущая степь. Человек без друзей — как пустая горсть!
Работник службы сборов знакомил нас с порядком оформления документов:
— Отправитель вагонов составляет накладную, где указывает род груза, пункт назначения и получателя — организацию, учреждение, предприятие или частное лицо, которому предназначается товар. Если все благополучно, эти документы после раскредитования поступают в финансовую службу управления дороги. Ну, если пропажа — к нам, в бюро претензий. Вот, извольте, претензионные дела! — он растворил дверцы шкафа. И на нас глянули корешки, наверное, тысячи папок.
Василий Михайлович почесал затылок.
— Елки-моталки!
— А вы, молодые люди, газету «Правду» читали?..
По совести признаться, чтением не всегда удавалось заниматься. И в тот раз мы отвели глаза. Но старикашка был настойчив.
— Тут, товарищи, о Дзержинском пишут. — И подал нам «Правду».
Мы углубились в чтение.
«После Фрунзе — Дзержинский. Старая ленинская гвардия потеряла еще одного из лучших руководителей и бойцов. Партия понесла еще одну незаменимую потерю», — писалось в газете.
Каждое слово статьи отдавалось в моем сердце. Мы с еще большей остротой чувствовали, какая ответственность легла на наши плечи, плечи коммунистов. Стремление было одно — лучше делать свое дело! И с особенным рвением принялись мы разматывать клубок хитрых махинаций с кражей грузов.
Больше все-таки было мелкого воровства: чемодан, ящик, мешок, баул. И на все эти случаи утраты акт, объяснение и приказ. И все это в папках. И все это проходило перед нашими глазами! Не день, не два — недели ушли на разбор пыльного «добра». Меня то и дело тревожили в ГПУ:
— Скоро?
А что ответить?.. Копаемся дни и ночи. Находим накладные, по которым кто-то изменял путь вагонов. Переадресовка — на предъявителя. Это значило — получай, кто желает! Факты, как правило, давние, полгода, год, а то и два. Ищи ветра в поле! Росписи получателей — закорючки!..
— Организации, которым вновь назначались грузы, проверили? — поинтересовался начальник ДТО ОГПУ, по привычке потирая лысую голову.
— Руки не дошли, Макар Алексеевич.
И снова на меня уставились пытливые глаза: как же ты, товарищ, не сообразил?..
Васильев выехал в пункты, куда были засланы товары. Вернулся очень быстро. Докладывает:
— Вагон сахара следовал в Юзовку. Переслали в Знаменчу. Адрес новый — рафинадный синдикат. Но в Знаменче нет и в помине такой организации! А груз кем-то получен… Вот мука. Сперва назначалась потребиловке шахтеров, а потом — Бердянску. Союзу незаможников. В городе нет такого союза. А мука уплыла! Роспись в получении — загогулина!.. Хорошо воруют. Приятно иметь дело с умными людьми!..
Я с благодарностью думал о Макаре Алексеевиче, который подсказал нам пути поиска. Мои размышления прервал работник службы сборов.
— Два вагона макаронов пропали! — кричал он по телефону. — Свежие акты поступили!
Какая-то сволочь крадет у людей еду. Наживается на наших трудностях. Лишает наших детей счастья. Это же убийство из-за угла!..
Злость подлых грабителей вела нас по кипам документов, заставляла торопиться, не давала покоя ни на минуту. В глазах рябило от цифр, букв, росписей. Ночами перегруженный впечатлениями мозг воссоздавал причудливые сплетения вагонов вермишели, заляпанных чернилами актов, детских ботиночек…
Но вот огромная, как скатерть, ведомость готова! Несем ее к Макару Алексеевичу. Даже беглый просмотр свидетельствует: почти все таинственно исчезнувшие вагоны изменяли путь в Сидельникове.
— Это логично: рядом Донбасс! — раздумчиво говорил начальник ДТО ОГПУ. — На шахтах частые перебои с хлебом. Детишки горняков месяцами не видят сахара и конфет. Хозяйкам не из чего приготовить обед. Вот вам и политика! Хитро делается.
— Политика — это сконцентрированная экономика! — щегольнул Васильев.
Начальник ДТО ОГПУ скривил губы в усмешке…
— Похвальная цитата. А за всем этим — люди. Кто они?..
Бочаров обычно бывал всегда опрятным, а в дни поисков шайки грабителей являлся в отдел в мучной пыли, от него пахло ржавой селедкой или керосином. Ребята зажимали носы.
— Не в золотоноши ли ты, Пашка, пристроился?..
А Павел Ипатьевич делал свое дело планомерно и терпеливо. На ноги поставил весь чекистский актив. Обратился в партийные ячейки за помощью.
И вот у начальника ДТО ОГПУ на столе полный перечень подвалов, лабазов, амбаров, которые могли быть использованы для хранения ворованных продовольственных и промышленных товаров. Наибольшие возможности — в Бердянске! Морские причалы, береговые пакгаузы, купеческие лабазы..
Подводя первые итоги, начальник похвалил нас:
— Правильно ухватились! Пункт свершения незаконной операции найден — Сидельниково. Место, где могут прятать украденное, — налицо. Начнем второй этап: кто это делает?.. Ваше решение, товарищ Громов.
— Выяснить, с какими поездами прибывали исчезнувшие вагоны и с какими уходили на Сидельниково. Кто был главным кондуктором — они знают содержание поездных документов, следовательно — род груза.
Васильев ахнул:
— Да на каждом поезде по шестнадцать кондукторов! И еще смазчиков прибавь!
В те времена еще не было автоматических тормозов, на каждой площадке вагона в поезде ехал младший кондуктор. По сигналу машиниста он тормозил состав вручную.
— Как ни сложно, а проверять надо! — заключил начальник ДТО ОГПУ, согласившись с моим предложением. Потом сказал:
— Есть одно место, поедете учиться?..
Занятый думами о предстоящем деле, я не сразу понял, о чем спрашивает Макар Алексеевич. И он повторил:
— Учиться в Москву поедете?
Сколько раз думалось об этом! И в тот короткий миг все это, наверное, отразилось в моих глазах. Начальник тепло улыбнулся:
— Ясно! Заканчивайте операцию в срок и — в Москву!
— А срок? — встревоженно спросил я.
— Недели две — не больше.
— Так он же теперь загоняет! — Васильев шутливо толкнул меня: он был рад.
— Успеха вам, товарищи! — Начальник пожал нам руки. — А Павлу Ипатьевичу нужно заняться крупными селами, прилегающими к железной дороге. Преступники могли вывозить краденое не обязательно в города. Подстраховаться надо!
— Согласен, Макар Алексеевич.
И Павел Ипатьевич снова исчез на многие дни: Сталинская железная дорога пересекала сотни крупных селений. Проверить их не просто!..
В Сидельниково мы приехали под видом ревизоров из управления Сталинской железной дороги. Тут пересекались пути четырех направлений.
Васильев взялся проверять восток и запад, а мне достался юг и север.
Опять кипы документов. И мы день за днем, час за часом прослеживали движение вагонов по станции. Приходилось сверять сотни фамилий. Васильев, копаясь в потрепанных бумагах, бурчал:
— Милое дело — кольт в руки, шашку — через плечо и на коня! Ясное дело — бей врага! А тут — черт-те что! Ползай, как крот…
Но ничего не попишешь: искать воров надо! Сроки истекают. Преступники на воле, грабят народ нагло…
Свалишься в кровать глубокой ночью, а перед глазами путаные линии графиков, полустертые фамилии, разноцветные строчки и полосы… И закрадывается сомнение: может, путь избрали неверный?.. Может быть, работа впустую?.. Пока копаемся, грабители пронюхали, что пахнет жареным, и убрались подальше от Сталинской дороги?..
— Ты, Громов, псих ненормальный! — отмахивался от меня Васильев и прятал голову в подушку. Через минуту храпел, будто мотор трактора захлебывался.
А я засыпал под утро со свинцовой головой и множеством сомнений.
Наконец сверяем свои записи: восток — запад и юг — север. Обмениваемся повеселевшими взглядами. Хлопаем друг друга по спинам. Радостно притопываем. Причина одна: Нестеренко! Во всех случаях переадресовки пропавших грузов фамилия главного кондуктора Нестеренко!
Смеется Васильев, тискает папки в шкаф.
— Хорошо ведут документы! Пойдем к начальнику станции, спасибо скажем.
Делаем озабоченные лица и вваливаемся в служебный кабинет — ревизоры! Начальнику станции приятно, что проверка прошла благополучно и его не шпыняют.
А наши сердца в Сечереченске: кто этот Нестеренко? Как назло, пассажирские поезда задержались где-то на перегонах. Мы — на тормозную площадку угольной вертушки и — с ветерком! Васильев всю дорогу песни орал. Сошли в Сечереченске, словно негры неумытые — черные от пыли. Бороды небритые…
Перешагнул порог: Аня обрадовалась, чмокнула в щеку, а малышку на руки не дала.
— В баню!
Светланка лепечет что-то, тянется к папке. И сердце мое обволоклось теплотой. Приласкаться к жене, повозиться с дочкой..
В баню пошли вместе с Васей. Отпарились. Отмылись. Завернули в парикмахерскую.
— Освежить? — спрашивает мастер.
Мне виден Вася в зеркало. Взглядом спрашиваю: попробуем?.. Глаза у друга плутовски посверкивают. И я решаюсь:
— Давай.
Выходим на улицу, а от нас несет одеколоном, как от нэпманов. Озабоченно спрашиваю:
— А если секретарь партячейки узнает? Одеколон — буржуазные штучки.
— Бис его знает, наверное, попадет! — Васильев насвистывает: «Смело мы в бой пойдем»…»
Зашли к Васильеву. Клавдия Евстафиевна угостила крепким шипучим квасом — благодать! Вася просительно глянул на жену:
— На минутку по делу, Клавочка.
Клавдия Евстафиевна сердито отвернулась к окну, теребит фартучек, готовая расплакаться:
— Какая уж минутка!
— Ты же у меня умница, Клавочка! — подлизывается Вася и подмигивает мне: смывайся!
И мы за дверью.
— Ну, ты домой, а я — проверю! — Васильев кинулся к трамваю и на ходу вскочил в вагон.
У меня дома — песня та же.
— В кино Веру Холодную показывают, — говорит Анна Ивановна и вопросительно смотрит на меня. А я — на часы: Васильев должен вот-вот вернуться из губчека с данными о Нестеренко.
— Володя, годы уходят. А что я вижу с тобою?.. — Анна Ивановна сердито берет на руки Светланку. — И ночью тебя нет, и днем ты на работе. Девочка папку скоро не узнает… А годы уходят…
И впрямь — мне уже 24! Я казался себе стариком. Появились морщины.
— Будем, Нюся, ходить в кино каждый день!.. Кончим одно дельце… Сама знаешь, работать вполсилы не умею…
— Эх, ты, горе мое луковое! — сквозь слезы улыбается Анна Ивановна.
В окно ей видно было: в наш подъезд вошел посыльный из ОГПУ.
— Вас вызывают!
Подбрасываю девочку на руках, щекочу ее. Светланка заливается смехом. Целую толстенькие ручонки…
В вокзальном кабинете Вася Васильев, чистый, побритый, наглаженный и пахучий, молча встал из-за нашего общего стола и серьезно докладывает:
— Живет в нагорной части. Улица Чичерина. Дом собственный. Во дворе сарай-каретник. Усадьба на две половины. Брат живет за стенкой. Дядьки — пахать вполне можно!
— Когда ты успел, Вася?
Друг мой подмигнул:
— Не зря хлеб едим с квасом!.. В доме три свиньи, двор полон кур и утей. Две ломовые лошади. Две телеги — площадки на резиновом ходу. Сбруя с колокольчиками — честь честью!..
Вот когда пригодились обширные Васины знакомства! Я изумлен его ориентировкой. Но для порядка спрашиваю:
— Не спугнул?..
— Да нет! Хлопцы мне рассказывали, «бражка» извозчичья.
В дальнейшем было установлено, что в царское время братья Степан и Егор занимались частным извозом на товарной станции. После революции Степан Иванович подался на железную дорогу — дружки прежние устроили. Сначала был младшим кондуктором, потом — старшим и, наконец, назначили его главным кондуктором для сопровождения товарных поездов. А Егор Иванович все так же был ломовым извозчиком и якшался с нэпманами.
— Но они, по-моему, пешки — сомневался начальник ДТО ОГПУ, выслушивая наши доклады. — Ищите ферзей да королей!
— Это кто такие? — шепотом спросил Васильев.
— Есть такие фигуры в шахматах, — так же тихонько пояснил Павел Бочаров.
— Выдумают же буржуи! — чертыхнулся Васильев.
Когда мы вышли от начальника, Вася тронул Бочарова:
— В какой стране живут те маты и шахи?
Павел расхохотался:
— Игра такая умственная, чудак!
Васильев без улыбки отрезал:
— Нечего зубы скалить! Игру-у-ушка! Грабителей искать треба швыдче! Ко-о-рроли-и-и…
Честно признаться, и я не особенно разбирался тогда в этой игре. Как-то вечером Бочаров принес доску и фигуры деревянные, показал, как нужно ходить ими и какой смысл игры. В Москве выучился.
Нам игра не понравилась. Васильев повертел в руках резных короля и ферзя:
— Найдем и вас!
Бочаров посмеялся и достал из внутреннего кармана френча маленькую книжку в твердом переплете.
— Понимаете, друзья, генерал Слащов написал про врангелевский Крым. Оправдывается.
— А где он? — озабоченно спросил Васильев, готовый идти и арестовать генерала-палача.
— Служит в штабе Красной Армии! — срезал нас Павел. — Проклял свое ужасное прошлое, порвал с белогвардейщиной и в 1921 году попросился в Советскую Россию. Книжку его открывает письмо Дмитрия Фурманова. И вот одно любопытное место…
Павел пролистал книжку, нашел нужную страницу.
— «В области специальной вожаки врангелевцев, разумеется, были большими мастерами. И провели против нас не одну талантливую операцию, — читал Бочаров фурмановский текст. — И совершили, по-своему, немало подвигов, выявили немало самого доподлинного личного геройства, отваги и прочего. Красная Армия имела перед собою не случайный сброд и не военный кисель, а организованного, стойкого сильного, часто отважного и решительного, прекрасно обеспеченного врага, имеющего богатейший заморский тыл. Потому она и геройская, Красная Армия, что даже такого врага, а повалила, придушила, сбросила…»
Я слушал Павла и думал: как точно подметил писатель суть нашей борьбы с контрреволюцией. Чекисты не раз терпели неудачи, не однажды враги были хитрее нас. И все же в итоге наш, советский верх!
— Советую почитать, братцы, эту книжонку. Своего противника нужно знать, — говорил Бочаров. — Кому первому?..
Метнули жребий: фуражку на стол, в нее две бумажки! Васильев тянул первым. Развернул и с огорчением сказал:
— Везет тебе, Громов!
…Васильева мы посадили к дежурному по станции Сечереченск. Как только вызовут Нестеренко в поездку, чекист должен был дать в ОГПУ сигнал.
Раз сопроводили Нестеренко — ничего. Второй — опять без результата! Вел себя главный кондуктор как положено. Бочаров, ездивший наблюдателем, начал сомневаться: может, ошиблись и напрасно тратим время?..
— Эти братья батьку родного голодом уморили! — уверял нас Васильев. — Давайте караулить продовольственные поезда. Обязательно клюнут! Эти Нестеренко — живоглоты!
И он был прав. 10 августа Васильев забежал в отделение ОГПУ как угорелый.
— Пашка! В поезде жмых и кукуруза.
— Не подойдет, — все не верил Бочаров. — Кому нужен такой товар?..
Пока спорили, поезд тронулся. Мы пулей выскочили на перрон. Я вцепился в первую же тормозную площадку и с силой поднялся. Павел Бочаров бежал рядом с поездом, выбирая площадку, поймал подножку и повис на руках.
— Сорвется! — перепугался я, издали наблюдая, как Бочаров силится подтянуться. Он все же забрался на тормозную площадку.
До Сидельникова поезд не остановился ни разу, и мы спокойно доехали. Нестеренко вел себя точно так, как предусмотрено инструкцией: на ходу осматривал состав, подавал сигнал «тормози» младшим кондукторам, когда поезд шел под уклон… Но нас это не успокаивало. К тому времени чекисты точно установили, что Степан Иванович Нестеренко имеет свободные деньги. Его жена под большие проценты выдает ссуды нуждающимся соседям. А таких было немало. В Сечереченске, как и по всей стране, все еще действовали биржи труда с очередями желающих работать, немало людей довольствовалось случайными заработками. И бедные люди вынуждены были брать деньги взаймы, а Нестеренко наживался на чужом несчастье. Это и убеждало нас: главный кондуктор причастен к хищению грузов на железной дороге!..
…Вот побежали по сторонам полотна зеленые посадки — акации, остролистый клен вперемежку с сосенками и кустарниками бузины. Скоро Сидельниково! Глаз не сводим с Нестеренко.
Поезд остановился на крайнем пути, обрамленном посадками. За ними — зеленая лужайка и на ней — столбы в штабеле. Я спрыгнул на ходу, нырнул в заросли желтой акации, обдирая руки о колючки. Павел Бочаров в отдалении остался следить за главным кондуктором.
Нестеренко, вместо того, чтобы спешить к дежурному по станции с поездными документами, скрылся вслед за мною в зарослях акации. У меня заколотилось сердце учащенно, как у охотника, увидевшего дичь.
С другой стороны, от Южного парка, на лужайку к столбам вышли двое мужчин. Хорошо одеты, мордасты. Встретились с Нестеренко как добрые знакомые. Присели на столбы. Высокий, с перекошенными плечами мужчина вынул бутылку водки из черного портфеля, а Нестеренко из своей кондукторской сумки — краюху хлеба и пучок зеленого чеснока.
— «Зря столько старания! — с сожалением думал я, видя как распивают водку на столбах. — Обыкновенные пьянчужки! Наверное, извозчики-приятели». Но что это?..
Из той же кондукторской сумки Нестеренко достал вагонные документы. Все трое о чем-то жарко заспорили. Главный кондуктор хлопал ладонью по накладным, стараясь, должно быть, убедить в чем-то своих сообщников. Те отрицательно качали головами. Перепалка длилась минут пять. Главный кондуктор подхватился и громко крикнул:
— Пить больше не буду!
И быстро пошагал к вокзалу. Мужчины выпили водку из горлышка, зажевали хлебом и перышками чеснока. Отряхнулись и пошли через станционные пути в поселок.
— Видел? — спросил я Бочарова. — Веди этих двоих!
А сам заспешил к вокзалу: не упустить бы Нестеренко. Он как ни в чем не бывало сдал документы дежурному по станции и ушел отдыхать в бригадный дом, «брехаловку», как называли его железнодорожники. Мне пришлось караулить.