ДОРОГИ ТУВЫ

ДОРОГИ ТУВЫ

Отряд покинул город на следующее утро. В распоряжении исследователей был небольшой грузовичок с кузовом, крытый брезентом. Там уселись Осип, Антон и я. Катя поместилась рядом с шофером. И машина покатила, увязая в густой, весенней, непролазной грязи.

Настоящих дорог в современном понимании в Туве почти еще не было. На всю республику имелся тогда, в 1956 году, лишь один Усинский тракт, связывающий Сибирь с Монголией. Но он проходил восточнее и был нам ни к чему. А на нашем юго-западном направлении встречались только старые караванные тропы да глухие проселки.

Однако современная техника начала уже вторгаться в Туву; это подтверждалось обилием всякого мусора… Повсюду на обочинах валялись автомобильные покрышки, какие-то детали моторов. А иногда и целые составы погибших грузовиков и автобусов.

— У здешних водителей, — сказал шофер Митя, — как и у минеров, участь одна… Они могут ошибиться один только раз! И если уж сплоховал — кранты. Помощи тут ждать не от кого. И неоткуда. Я знаю случаи, когда ребята застревали здесь зимой, и только потом, спустя несколько месяцев, отыскивали их черепа.

— А затем какие-нибудь энтузиасты, — подхватил Антон, — изучив эти черепа, создавали оригинальные теории.

— Это на кого же ты намекаешь? — спросил Гринберг.

И сейчас же они заспорили.

Они всегда спорили. По любому поводу. И внешне тоже были совершенно несхожими, разными. Причем самое забавное заключалось в том, что „пессимист" Овчаренко был рослым, спортивным, розовощеким парнем, с чистыми голубыми глазами и кудрявой „стильной" бородкой. А в „романтиках" ходил маленький, сутулый, длинноносый Гринберг, похожий в профиль на ворона. Они словно бы поменялись ролями; каждый взял себе чужое амплуа… А впрочем, это не мешало им крепко дружить. Они были неразлучны, два этих антипода! И вот так — споря и перебраниваясь, ездили вместе уже третий год.

Что же касается Кати, то она была еще студенткой, писала дипломную работу о вымерших тюркских языках. И в экспедицию прикатила вместе с мужем — антропологом Сергеем Новиковым.

Дипломная эта работа как раз и загнала ее в Тоджинский район. Там сохранились кое-какие надписи „Орхоно-Енисейского" периода. Но вообще-то научные проблемы интересовали ее мало… И когда я спросил Катю: „Какова же твоя специальность?" — она ответила, поигрывая бровью: „Женщина!"

Ну, что ж. Такая специальность тоже существует. И Катя, как я убедился вскоре, была в этой области мастерицей.

Как-то раз на ночной стоянке, после ужина она шепнула мне:

— Хочешь, пойдем побродим вон в тот лесок? Почитаешь стихи. Я согласился. И она добавила, тряхнув челочкой:

— Только чтоб тихо… Дождись, когда все уснут.

Спустя часа два мы уже пробирались с ней сквозь сырые темные заросли. Шуршал под ногами непросохший хворост, хлюпала грязь. Глухо вскрикивала ночная неведомая птица. Катя вздрагивала и прижималась ко мне, и глаза ее в лунном свете мерцали маняще и плотоядно. Я сказал, поеживаясь:

— Холодно, неуютно… Какие уж тут стихи!

— Это верно, — усмехнулась она, — стихи потом. Давай-ка займемся делом.

— Но где? — озираясь, спросил я. — И как? Такая сырость…

— Ничего, — мигнула она, — давай! Прямо здесь!

Да, она оказалась большой специалисткой! Она умела устраиваться в любых условиях, в самых неудобных местах. Причем все она делала азартно, с ненасытной жадностью и в то же время деловито и ловко.

— Откуда у тебя, крошка, такая выучка? — поинтересовался я затем. — Ты тут прямо — доктор наук.

— А что, разве плохо? — лениво отозвалась Катя. — Это современный стиль. Я вижу, ты отстал здесь в глуши от цивилизации… Мы, новое поколение, все можем и все знаем! Любви, дружочек, нет, есть просто секс. Есть удовольствие. Удовольствие — главное. И надо уметь его получать… Или давать… Вот смотри, как я еще умею!

И она продемонстрировала, как она еще умеет. А потом мы побрели обратно в лагерь. Я шел усталый, расслабленный и какой-то опустошенный. Она словно бы выпила из меня все соки. И ничего не дала взамен — ни нежности, ни тепла.

Простилась она со мной без сантиментов, как будто ничего меж нами и не было! И я подумал с невольным вздохом: н-да, новое поколение… Действительно, я сильно от него отстал. Что же такое теперь там творится, в цивилизованном мире?

С этими мыслями я забрался под брезентовую крышу кузова к ребятам. Мужчины ночевали здесь все вместе, а Катя одна в кабине. И тотчас же Антон, приподнявшись на локтях, спросил деловито:

— Ты где же бродишь?

— Да с Катькой был, — ответил я, разуваясь.

— Ну и что?

— Да ничего. Она вообще-то деваха приятная, сладкая — как банка из-под меда. Но очень уж деловая какая-то…

— Слушай, — перебил он меня, — ты о чем тут лопочешь? А ну, замолчи!

Я умолк растерянно. А он, закуривая, продолжал уже более спокойным голосом:

— По идее, я должен был бы встать и набить тебе морду. Понимаешь?

— Нет… за что? Ведь она же не твоя жена!

— Она жена нашего товарища но работе. А ты — посторонний. И унижаешь сейчас и его и всех нас…

— Ну, не такой уж я и посторонний, — пробормотал я, — но все равно… Что я могу возразить? Если надо — бей! Наверно, ты прав.

— Но бить я тебя тоже не хочу.

— Так что же ты хочешь?

— Чтоб ты заткнулся! И никогда не смей при нас говорить об этом, мы ничего не хотим знать.

Я думал, что все остальные давно уже спят… Но тут вдруг откуда-то из темноты послышался голос Гринберга:

— И имей в виду: Сергей Новиков — человек опасный. Остерегайся его. Зря ты вообще все это затеял.

* * *

На следующее утро я ждал, что упреки продолжатся. Но нет, никто из ребят о вчерашнем и не поминал! Все словно бы забыли неприятную эту историю. И я тоже постарался ее забыть как можно скорей. Теперь я искренне сожалел: зачем я, в самом деле, все это затеял.

„Ты болван, — сказал я себе, — ты прибыл сюда не для любовных авантюр, а для работы. Так пользуйся случаем: гляди, размышляй, набирайся впечатлений!"

И я глядел, размышлял. Машина бежала теперь по Чаданской степи. Кое-где голубели дымки над юртами. И мелькали языческие каменные „бабы". Вот эти бабы особенно меня интересовали. Они тоже являлись одной из многих загадок Тувы. Кто их поставил? Когда? И зачем? На это толком ответить и до сих пор ведь никто не может…

Да и „бабы" эти, собственно, вовсе не бабы! Назвали их так, очевидно, по привычке, случайно. Это не обычные примитивные идолы, а весьма абстрактные, вытянутые ввысь, гладко обтесанные каменные глыбы. На них высечены непонятные знаки и изображены небесные светила — солнце, луна, звезды. С какой идеей все это связано? С какими представлениями о мире?

На заостренной верхушке одной такой глыбы, возле самого проселка сидел нахохлившись степной орел-беркут. И чуть подальше, и опять же у проселка, виднелся другой.

А над нами, что-то высматривая, низко и медленно кружил третий…

Беркуты водились тут в изобилии; я никогда не видывал такого их количества! А это птица редкостная, ценнейшая, самая стремительная в семье пернатых хищников. Монгольские и тюркские князья приручали, в основном, не соколов, а стенных орлов. Ведь это именно с ними, с беркутами устраивалась знаменитая охота на волков! Сокол хоть и хорош, для такого дела все же не подходит.

И соколы тоже водились в степи над Чаданом. Мне встретились тут разнообразные хищники: коршун, сарыч, пустельга… И все они почему-то слетались к нашей дороге, рассаживались окрест. И застывали в угрюмом оцепенении.

И все время мне казалось, что птицы упорно следят за машиной, за нами. И это вызывало странное, беспокойное, какое-то даже тревожное ощущение.

Откуда их столько, недоумевал я? И что им здесь надо? При виде машины, нормально, дикие птицы пугаются и улетают. А эти — наоборот…

* * *

Осип сказал, отвечая на мой вопрос:

— Это птичий парад. Так встречает Центральная Азия почетных гостей.

Но тут же в разговор включился рассудительный Антон. И вот что я узнал в результате.

Пернатые разбойники действительно следили за машиной. Но привлекали их не мы — не люди, — а всевозможные грызуны, во множестве гибнущие под колесами. Птицы собирали здесь обильную жатву! И особенно — на закате, когда в наплывающих сумерках загорались машинные фары. Попавшие в слепящий свет фар, перепуганные зверьки — тушканчики, зайцы, полевки — оказывались как бы в капкане. Они метались на дороге, но вырваться из светового плена уже не могли.

А день, между тем, догорал, затмевался. И с последними проблесками зари машина поворотила круто на юг, к Танну-Ола.

И на новом пути „птичий парад" продолжался по-прежнему. Только состав его стал теперь другим. Дневные хищники уступили место ночным. И началось царство сов.

Страшноватое это было царство! Темнота поминутно оглашалась воплями, уханьем, сатанинским хохотом. Реяли какие-то неясные тени. И иногда впереди над дорогой вспыхивали вдруг желтые, круглые совиные глаза.

— Словно городские светофоры, — прошептал я, — желтый свет! Это означает: внимание, осторожно…

— Тут и впрямь надо быть осторожным, — сказал негромко Антон. — И хорошо, что мы в машине, а над нами — крыша! Неуютно было бы сейчас идти по этой тропе пешком.

— Особенно в одиночку, — пробормотал Гринберг, — да, не хотелось бы…

Осип затих, попыхивая папиросой. И затем, щелчком швырнув ее за борт, в ночь:

— А впрочем, все это пустяки, — сказал он весело. — Лагерь-то уже рядом. Вон — глядите! — слева.

И я, перегнувшись через левый борт, увидел невдалеке мерцающие огоньки костров.