В поисках натуры

В поисках натуры

Джордж встретил меня в Найроби, и мы отправились на ферму, которая досталась ему и его брату Теренсу по наследству. Это был каменный дом, окруженный кофейной плантацией площадью сорок гектаров. Первое, что поразило меня, когда мы прибыли туда, — был жалкий вид Пиппина, привязанного цепью к столу. Он встал и побрел мне навстречу, чтобы приветствовать меня, но от его жизнерадостности не осталось и следа. Потребовалось несколько недель ухода, и только тогда он стал прежним Пиппином, но все равно он уже никогда больше не пел со мной вместе дуэты.

Ферма была расположена у Лимуру, километрах в тридцати от Найроби, что устраивало Джорджа и Теренса, и они не выказали никакого сожаления, когда правительство реквизировало эти земли, выплатив номинальную сумму в качестве компенсации. Зная, как я люблю путешествовать, Джордж решил теперь обратить главное внимание на работу по охотничьему надзору в отдаленной северной части Северной пограничной провинции. Мы подолгу были совсем один и однажды провели вдвоем восемь месяцев, не повстречав ни одного европейца. Я рисовала, собирала насекомых, окаменелости, небольших пресмыкающихся и грызунов для музея в Найроби и снабжала отдел энтомологии различными, ранее неизвестными видами ночных бабочек. Ловила я их очень просто: ставила возле палатки таз с водой, а в него помещала лампу. Преимущество такого способа было в том, что свет привлекал бабочек и они не залетали в палатку, а падали в воду и мне оставалось только собирать их.

Одним из интересных фактов, с которыми я познакомилась в это время, было умение носорогов добывать соль, необходимую для их организма, в безводной местности. Неподалеку от Марсабита мы обнаружили вырытое углубление и увидели на его стенках на определенной высоте следы, прочерченные рогами носорогов, когда они слизывали соль.

Джордж занимался охраной животного мира от браконьеров, улаживал племенные распри, возникавшие из-за водоемов, и помогал бороться с эпидемиями ящура, сибирской язвы и чумы рогатого скота. Он принадлежал к числу тех сотрудников Департамента охоты, в распоряжении которых имелись собственные ослы и мулы. Отчасти именно это обстоятельство позволило мне сопровождать его. Я была единственной европейской женщиной, путешествовавшей по самым отдаленным районам Северной пограничной провинции, и мне не раз задавали вопрос, не скучаю ли я по обществу и по домашнему уюту. Однако наша кочевая жизнь была до того интересной, что с лихвой компенсировала все то, чего нам недоставало. Единственное, чего мне не хватало, — это музыки. Мое маленькое пианино стояло в Исиоло в таких условиях, что ему не мог повредить тропический климат. Недоставало, конечно, и горячей ванны, в которой я могла бы понежиться; маленькая брезентовая ванна, где можно было стоять только на одной ноге, была очень слабой ее заменой.

У меня создавалось впечатление, что мы все время находимся в движении: то у нас кончалась провизия, то появлялось так много браконьеров, что Джорджу приходилось препровождать их в Исиоло. Во время нашего краткого пребывания в Исиоло дом наш всегда был открыт для гостей, что было делать совсем не просто. Денег у нас было маловато, так как оплата сотрудников Департамента охоты была ниже оплаты других государственных служащих, хотя именно это управление давало самые большие доходы. Но несмотря на скудность нашего бюджета, мы все же умудрялись принимать гостей. Среди наших посетителей были ученые, охотники и кинорежиссеры, надеявшиеся, что Джордж даст им совет, как найти диких животных.

Однажды утром у нас произошел забавный инцидент. Три человека в довольно потрепанной одежде заглянули в нашу гостиную с таким уверенным видом, как будто они были туда приглашены. Я еще была в халате и ждала Джорджа, который должен был прийти завтракать. Поэтому я сказала вошедшим, что это частный дом и что, если они хотят увидеть мужа, им следует пройти к нему в контору. В этот момент появился совершенно смущенный Джордж и представил мне министра юстиции Соединенных Штатов и двух его коллег, приглашенных им к завтраку.

Если люди нам нравились, мы приглашали их к своему столу и многие «визиты», рассчитанные на часы, растягивались на недели, потому что гости присоединялись к нашим поездкам. У меня всегда были про запас деревянные колокольчики для верблюдов или другие небольшие сувениры, каких наши гости не могли купить в магазинах, но могли принять от нас, не чувствуя себя при этом чем-либо обязанными. Постепенно у нас появилось много друзей. Наших знакомых можно было примерно разделить на две категории. К первой относились люди, привыкшие к строгой регламентации, свойственной деловой и общественной жизни, и не способные приспособиться к импровизациям и внезапным переменам, присущим жизни человека, живущего в тесном контакте с природой. Эти люди стремились как можно скорее вернуться к спокойной жизни у своих домашних очагов. Людям второй категории была присуща другая крайность: они все время находились под гнетом различных обстоятельств и сейчас, опьянев от внезапного ощущения огромной свободы и стряхнув с себя всякие связывавшие их запреты, по-настоящему наслаждались жизнью на природе. Я понимала и тех и других, хотя предпочитала категорию людей с девизом «назад к природе».

Через некоторое время нам пришлось перебраться из казенного дома в новую штаб-квартиру, находившуюся на расстоянии всего пяти километров от административного центра. Денег у нас было мало, и поэтому Джордж и его брат Теренс приняли непосредственное участие в постройке дома. Дом был выстроен настолько хорошо, что Теренсу даже предложили место в строительном управлении, но он отказался.

Наш новый дом, построенный из местного камня, приютился у холмов, образовывавших большую подкову. Оттуда открывался вид на обширные равнины к северу от Исиоло. Дом был достаточно просторен для нас, но гостям, останавливавшимся у нас, приходилось довольствоваться палатками.

В марте 1948 года Джорджу пришлось отправиться на север, к границе с Эфиопией, чтобы предупредить возникновение конфликтов среди племен из-за водоемов. Он не разрешил мне поехать с ним, и тогда я присоединилась к шведской экспедиции, только что прибывшей в Кению с намерением изучить высокогорную флору и фауну Восточной Африки, Руанда-Урундн и Бельгийского Конго.

Сделав зарисовки некоторых растений гор Кения и Килиманджаро, я мечтала зарисовать также флору Рувензори и горы Элгон.

Руководил экспедицией доктор Оке Хольм, специалист во многих областях, а ботаником был доктор Олаф Хедберг — оба из Упсалского университета; остальные ученые прибыли из разных районов Швеции. Гора Рувензори расположена на границе Уганды и Конго. В то время трудно было получить разрешение на подъем со стороны Конго, который был более легким, и нам пришлось нанимать носильщиков и прокладывать путь на гору со стороны Уганды по очень крутым склонам, покрытым лесом. Пока носильщиков собирали и снаряжали, мое внимание привлекли к себе несколько пигмеев, временно живших здесь среди людей племени банту, и я зарисовала двух из них — мужчину и женщину. Я немало удивилась, увидев на женщине металлическое ожерелье, точно такое же, какое я видела на женщинах племени габра (относящегося к хамитской ветви), обитавшего на расстоянии не одной согни километров от места, где мы собирались в экспедицию. Женщины племени вакамба, относящегося также к языковой семье банту и жившего неподалеку от Найроби, носили такие же ожерелья. Не говорит ли такое сходство украшении о какой-либо давно забытой миграции этих племен?

Рувензори пользуется репутацией такого места, где дожди льют на протяжении 360 дней в году. Действительно, скоро мы убедились, что это утверждение справедливо. Во время подъема нам не только приходилось переходить реки с ледяной водой, берущие начало у границы снегов, но и промокать до костей изо дня в день. Особенно было жалко носильщиков. Им приходилось нести груз, достаточно тяжелый и до того, как он насквозь пропитался водой. Чем выше мы взбирались, тем больше мох, покрывавший землю, походил на пропитанную водой губку, а деревья с ветвями, покрытыми мхом и лишайниками, напоминали зеленых плюшевых медвежат.

Когда мы достигли болотистой местности, мы стали двигаться еще медленнее, так как единственной твердой почвой среди болота были травяные кочки. Бедным носильщикам с их насквозь промокшим грузом приходилось туго.

Мы разбили лагерь на вересковой пустоши, откуда были видны сверкающие ледники четырех из шести гор, образующих горный массив Рувензори. К счастью, погода улучшилась, и мы смогли начать ботанические изыскания среди гигантских лобелий и крестовников, росших у самой кромки голубого льда.

Самый высокий из пиков Рувензори достигает 5109 метров, но добраться до его вершины оказалось легче, чем подняться на гору Кения. К великой радости Оке, он нашел один из видов пауков, живущих на льду. Я никогда не испытывала любви к паукам, но часто восхищалась паутиной, особенно ранним утром, когда в лучах восходящего солнца капельки росы сверкали на ее нитях точно хрустальные. Оке показал мне несколько пауков под микроскопом, и только тут я увидела, какие они изящные и какое у них бархатистое туловище. Я зарисовала нескольких из них под лупой, но мне пришлось слишком сильно напрягать для этого зрение.

Единственными млекопитающими, которых мы здесь встретили, были даманы и мелкие грызуны, хотя на высоте 4800 метров мы обнаружили и следы леопарда. Начиная с девятого марта и по восемнадцатое апреля, погода почти все время была превосходная. Мы находились высоко над морем облаков, и порой казалось, что по нему плывут и пики гор, и поросшие вереском склоны. Пока светило солнце, было жарко, а когда наступала ночь, становилось так холодно, что ни грелки, ни даже спирт не могли согреть нас в наших маленьких палатках. На Рувензори во время ужасно холодных ночей спирт был, пожалуй, тонизирующим средством, а шведская традиция произносить бесконечные тосты помогала укреплять нашу дружбу.

Мы все нашли для себя столько интересных занятий, что нам было грустно покидать это место. В тот день, когда мы закончили укладываться, погода резко изменилась: началась снежная буря и видимость понизилась почти до нуля.

Мы отправились вперед с одним из проводников, надеясь проложить путь другой группе, следовавшей за нами и состоявшей из второго проводника и носильщиков. Мы медленно продвигались, все время перекликаясь с идущей за нами второй группой. Поверхность, по которой мы шли, была труднопреодолима даже в обычных условиях, а во время метели она была ужасна. Не раз мы скользили на покрытых мхом скалах, нередко достигавших двадцати метров высоты. Нам такое «катание» было не страшно, но наше беспокойство за носильщиков все возрастало; наконец связь между группами оборвалась, и трудно было представить, как они преодолевают это пространство со своим тяжелым грузом. Наш проводник предложил направиться к скалистому утесу, где можно было бы переночевать и куда, как он надеялся, придет и вторая группа. Через несколько часов мы наконец добрались до этого убежища. Я мечтала об удобной пещере и была разочарована, поняв, что нам предстоит провести ночь на очень узком выступе шириной два метра, а длиной пятнадцать, к тому же скала под выступом отвесно спускалась прямо в бурную реку.

Мы разожгли костер и присели вокруг него в промокшей одежде, напряженно прислушиваясь — не раздадутся ли крики носильщиков. Но только после полуночи мы наконец услышали едва доносившиеся до нас голоса, стали сигналить с помощью факелов и вздохнули с облегчением, лишь когда носильщики один за другим дотащились до нашей стоянки и сбросили свой тяжелый груз. Переход для них был очень трудным, но мы расстались с ними на следующий день добрыми друзьями. Затем шведская экспедиция разделилась, так как ее сотрудники направились в разные стороны, и только Оке, Олаф и я вернулись в Кению, чтобы продолжать свои исследования на горе Элгон. Когда мы добрались до дома друзей, у которых оставался Пиппин, он весело встретил меня.

К этому времени я уже зарисовала около семисот видов растений; в их число входила и альпийская растительность, и цветущие деревья, рисовать которые было интереснее всего. Добавив к своей коллекции растения горы Элгон, я решила переключиться на изображение африканцев в их традиционных костюмах, пока еще была надежда найти людей, носивших настоящие украшения. Прежде чем отправиться в экспедицию на гору Элгон, нам надо было ждать, пока наберут носильщиков, поэтому Оке, Олаф и я решили тем временем отправиться в редко посещаемый район, находящийся в ста шестидесяти километрах к северу от Качелибы.

Однажды утром в наш лагерь вошли два человека из племени кадам. Они были обнажены, если не считать их затейливых головных уборов, и в руках держали копья. Это были высокие и стройные люди, очевидно не привыкшие к чужестранцам. Головной убор одного из пришельцев поражал воображение. Этот своего рода шиньон, созданный из его собственных волос, жира и голубоватой глины, представлял собой сооружение в виде пелерины, которая покрывала его плечи и опускалась до середины спины. Несколько страусовых перьев были вставлены в маленькие зажимы из высушенных сосков коровьего вымени, воткнутых в глину до того, как она затвердела. Перья служили признаками определенной возрастной группы, ранга и воинского статуса. Головной убор второго спутника был похож на корону из перьев, аккуратно сплетенных в толстое кольцо. Такого головного убора я уже больше никогда не встречала. Мы могли общаться с пришельцами только с помощью мимики и жестов, но они оба быстро схватили общий смысл нашей беседы, согласились позировать мне и позволили сфотографировать себя, получив в награду табак и деньги.

Через некоторое время мы отправились на гору Элгон, расположенную на границе между Угандой и Кенией. Этот потухший вулкан, достигающий высоты 4322 метров, знаменит своей уникальной альпийской флорой. Подъем через бамбуковые леса по прямой до самого кратера не представлял затруднений. Добравшись туда, мы заглянули внутрь и увидели дно кратера шириной в несколько километров, в центре которого был крошечный остров, удачно расположенный между горячим источником и истоком реки Туркуелл. Он показался нам идеальным место для лагеря, и мы стали спускаться вниз. В самом деле, там было очень удобно. Если вечер был холодным и нам хотелось погреть ноги, то мы опускали их в булькающую воду горячего источника, если же днем, когда было жарко, нам требовался освежающий напиток, мы получали его из холодного потока. Пиппин наслаждался, барахтаясь в теплой воде, но с заходом солнца забирался ко мне в палатку, спасаясь от буйволов и животных, приходивших ночью на водопой. За три недели, проведенные нами на горе Элгон, я нашла и зарисовала много неизвестных мне до этого растений и получила у Олафа немало сведений по ботанике.

Когда я рассталась со своими шведскими друзьями, у меня еще оставалось свободное время до возвращения Джорджа с эфиопской границы. Специальный районный уполномоченный пригласил меня в Капенгуриа — административный центр Восточного Сука. Там инспектор по сельскому хозяйству и районный уполномоченный были столь любезны, что нашли для меня натурщиков. Я не умела говорить на языке племени сук, и мне казалось, что заинтересовать моих натурщиков будет легче всего, если я посажу их перед собой таким образом, чтобы они меня видели, и буду смотреть им прямо в глаза, но оказалось, что они, до сих пор не встречавшие ни одного иностранца, так же заинтересовались моими светлыми волосами и голубыми глазами, как я их прическами. Женщины были очень застенчивы, но с ними я могла легче поладить, чем с мужчинами, весьма любознательными и склонными ошибочно интерпретировать мое восхищение их прической.

Позднее мне удалось зарисовать некоторых представителей народности эльгейо, живущей близ Капенгуриа. Моя студия находилась близко от места работы специального уполномоченного, что позволяло мне выбирать натурщиков из числа тех людей, которые ежедневно толпами прибывали сюда, чтобы выяснить свои дела. На моем первом натурщике — местном вожде — была великолепная верхняя одежда из голубого обезьяньего меха. К этому времени мои планы по созданию живописных портретов стали настолько занимать меня, что мне надо было выделить время на мои творческие поездки.

Когда этот вопрос был решен, возникла необходимость приобрести машину, так как невозможно было путешествовать на автобусе со всем моим скарбом. Располагая небольшой суммой денег, я приобрела подержанный фургон, достаточно большой, чтобы вместить лагерное снаряжение и все необходимое для живописи. Я очень гордилась своей первой машиной, но не успела отъехать на небольшое расстояние, как она потонула в облаке дыма, и я с минуту на минуту ожидала, что она взорвется. Я испугалась, что мне больше не придется ездить на ней, но на этот раз ее починили, и она продержалась еще некоторое время. Машина сделала меня мобильной, что позволило мне посетить несколько административных районов. Чем больше мне приходилось рисовать африканцев и их традиционные украшения, тем больше я понимала, как важно запечатлеть их быстро исчезающую культуру.

Теперь начинался новый отрезок моей жизни, на протяжении которого я многое узнала о сложных обычаях местных племен и была свидетелем того, как под воздействием Запада старый уклад жизни сменяется новым.

Самым важным и самым таинственным периодом в жизни здешних африканцев был период ритуала обрезания. Обрезание производилось целыми группами или поодиночке, в зависимости от обычая племени. Сама операция являлась лишь незначительной частью ритуала, хотя и она служила проверкой смелости и выдержки у посвящаемых. Однако самой существенен его частью было уединение. Изоляцию считали важным этапом в формировании характера человека. В течение этого периода, иногда продолжавшегося недели и месяцы, а иногда длившегося даже до двух ют, посвящаемого не разрешают видеть никому, кроме наставника. Этот умудренный жизненным опытом человек готовит его к тем обязанностям, которые ему придется выполнять в дальнейшем как члену своего племени. Мне посчастливилось встретить двух посвящаемых из племени ньемне в период их изоляции. Они, по-видимому, никогда не видели белой женщины, и их любопытство было так велико, что они согласились позировать мне, и я написала их портреты. Позднее эти портреты стали главной опорой в моей профессии художника, так как они помогали мне столковаться с менее уступчивыми вождями. Мне удалось убедить их, что я хочу только запечатлеть их традиционные обычаи для будущих поколений, которые в противном случае могут ничего об этих обычаях не узнать.

Для осуществления моего замысла — включить в мою коллекцию портретов представителей всех племен Кении — мне требовалась поддержка правительства.

И тут мне повезло — я встретила чиновника министерства социального обеспечения, показала ему портреты и рассказала о своих планах. Ом был настолько заинтересован моей работой, что взял несколько набросков в Найроби, чтобы показать их членам правительства. В результате 14 февраля 1949 года я подписала контракт, обязуясь изобразить представителей двадцати племен, которые начали утрачивать интерес к своим традиционным ритуалам, орнаментам и украшениям. При этом я должна была передать эти портреты в музей через восемнадцать месяцев. Мне были ассигнованы деньги для покрытия всех моих расходов, кроме бензина, а также дана инструкция оповещения о своем предстоящем прибытии администрации района, в который мне предстояло отправиться, за три недели вперед. В обязанность местных властей входило подыскивание африканцев, имеющих традиционную одежду, и предупреждение о том, чтобы они были готовы к моему приезду. Когда я подбирала натурщика, мы совместно с вождем определяли плату за позирование и назначали день, когда он должен прийти ко мне в лагерь. Многие африканцы жили далеко, и мне пришлось составить расписание сеансов, но, к сожалению, донести до сознания африканцев понятие о времени было нелегко, и в результате мне неизменно приходилось ждать день-другой появления моих натурщиков и, значит, нарушать очередность. На каждый портрет я выделила себе по два дня. Чтобы выполнить эту программу, мне приходилось наскоро набрасывать черты лица и контуры многочисленных украшений и наносить на них образцы цвета. Затем, уже при мерцающем свете керосиновой лампы, я окончательно дорисовывала изображение отдельных деталей украшений.

Вскоре я выяснила, что люди более пожилые знают символику украшений, содержащую информацию о ранге владельца, носившего эти украшения, и о событиях его жизни. Тем, кто умел читать эти символы, они сообщали: подвергался ли этот человек обрезанию, прошел ли он период изоляции, а также указывали на предбрачный период, возраст владельца головного убора и чем он занимается. Воин, знахарь, колдун, специалист по обрезанию, заклинатель дождя, пророк, кузнец, гончар, судья, старейшина — все носили индивидуальные украшения; их носили также вдовы и бесплодные женщины.

Я расспрашивала каждого в отдельности о значении символики их украшений. Если несколько ответов совпадали, я считала, что эти сведения достоверны, и рисовала этих людей, если же ответы противоречили друг другу, то такая натура не попадала в мою картинную галерею. Я была огорчена тем, что никто из приходивших молодых людей не проявил интереса к своей традиционной культуре, наоборот, они относились к своим старинным украшениям неприязненно. На мой взгляд, в этом повинны главным образом миссионеры. Они первыми приобщили африканцев к образованию, но они же и искоренили некоторые традиционные обычаи, считая их дикими и не учитывая при этом, что различные культуры развиваются на основе истории данного народа, климатических условий и т. д.

На протяжении нескольких недель относительного одиночества Пиппин был мне превосходным компаньоном. Когда я жила в Австрии, у меня всегда были собаки, но мои собаки общались со всеми членами семьи, а с Пиппином дело обстояло иначе, так как был моим личным другом. Он очень помогал мне, развлекая во время сеанса моих натурщиков, которые раньше никогда не видели керн-терьера и настороженно наблюдали за ним. После нескольких месяцев работы я поняла, что список племен, которые правительство отнесло к числу меняющих свой образ жизни и начинающих тяготеть к западному образу жизни, далеко не полный. Поэтому было решено, что мы с инспектором района выявим племена, которые следует добавить к этому списку. Таким образом, срок моей работы увеличивался, и были необходимы дополнительные ассигнования. Поскольку я была убеждена, что рано или поздно на осуществление этой важной задачи деньги будут выделены и что это последняя возможность запечатлеть уникальные племенные традиции хотя бы в живописи, то решила продолжать работу даже в том случае, если мне придется соблюдать самую строгую экономию.

На еду я стала смотреть лишь как на средство, необходимое для продолжения моей работы. Неделями я жила на яйцах, овощах и бананах — самой дешевой местной пище. Нередко работа настолько захватывала меня, что только приступ головной боли напоминал о том, что я ничего не ела с самого рассвета. Значительно больше меня беспокоило питание Пиппина, потому что доставать мясо и кости было очень трудно. К счастью, он пользовался большой симпатией среди африканцев, и они сказали мне, где производится убой скота. После этого у Пиппина никогда не было недостатка в полноценной пище. И все же у него постепенно изменился цвет шерсти и началось систематическое кровотечение из носа. Ему сделали несколько инъекций, и кровотечение на время прекратилось, но, когда оно возобновилось, повторные инъекции почти не помогли, и я поняла, что Пиппин слабеет.

К этому времени я разбила свой лагерь у подножия горы Кения, чтобы рисовать представителей племени мбере. Это племя славилось своими танцами. Дни и ночи напролет они проделывали свои неистовые акробатические номера под стремительные ритмы огромных барабанов. Вождь предложил мне дом для отдыха, сплетенный из тростника и травы, — единственное прохладное место на этой лишенной деревьев равнине. Район, где находился наш лагерь, входил в состав территорий, над которыми Джордж осуществлял контроль, и в один прекрасный день он неожиданно появился, чтобы провести со мной выходной день. Пиппин был уже слишком слаб, чтобы сопровождать нас во время нашей послеполуденной прогулки, и в эту же ночь его не стало. Казалось, сама судьба привела Джорджа именно в такой день, чтобы помочь мне пережить это печальное событие. У меня было такое чувство, как будто я хороню с Пиппином часть своего существа: ведь он был моим неизменным спутником и другом на протяжении многих трудных лет.

Утром Джордж уехал, но вскоре появился его посыльный; он привез мне детеныша дикой кошки — сервала, найденного брошенным на дороге. Этот зверек величиной с котенка был очарователен, и я сразу потянулась к нему, хотя он, конечно, не мог заменить Пиппина.

Когда мое пребывание в племени мбере подошло к концу, Джордж приехал, чтобы помочь мне упаковать вещи и перебраться туда, где жили чака — следующее племя в моем списке.

В селении чака собралась группа людей, желавших стать моими натурщиками. Я выбрала несколько человек, но почувствовала себя настолько плохо, что Джордж настоял на том, чтобы я отправилась вместе с ним в Исиоло. Я договорилась с вождем племени, что вернусь для проведения сеансов живописи.

Пока я поправлялась, Джорджа попросили разведать дорогу с достаточным количеством водоемов и пастбищ, для того чтобы племя туркана могло пройти по ней со своим домашним скотом в район озера Рудольф.

Во время войны туркана нелегально поселились в окрестностях Исиоло, нарушая таким образом права местных племен на пользование водой. Теперь предстояло вернуть туркана на их традиционное место жительства. Правительство уже подготавливало переезд стариков и детей на грузовиках через Китале до Лодвара. Одновременно договаривались об организации перевалочных пунктов с питанием на протяжении всего пути, который Джордж рекомендовал как наиболее целесообразный для большого перехода здоровых людей и скота. Туркана относились с предубеждением к предстоящему переселению, и старейшины пророчествовали, что оно никогда не осуществится, поэтому большинство туркана не хотели участвовать ни в одном из составляемых для них с этой целью планов.

Чтобы справиться с возможными административными проблемами, которые могли возникнуть в конце пути, в помощь Джорджу прикомандировали молодого помощника. Мне хотелось присоединиться к этому походу, поскольку я надеялась найти в отдаленных районах, через которые нам предстояло пройти, интересных натурщиков для своих портретов. Отправив вьючных животных вперед до Вамба — последней точки, куда мы могли добраться на машине, — мы погрузили в пикап провизию, лекарства, палатки, спальные мешки, походные столы и стулья, брезентовую ванну, кухонную посуду, охотничье снаряжение, одежду, лампы, складную лодку, баки, предназначенные для хранения воды, глицерин и йод, пресс для собранных растений, все необходимое для живописи и несколько книг. Этот груз мы покрыли брезентом, и весь наш домашний штат вместе с лесниками забрался наверх.

Когда мы прибыли в Вамба, наш молодой помощник презрительно посмотрел на подготовленных к поездке мулов и заявил, что он привык ездить верхом только на породистых животных. Незадолго до этого Джордж приобрел белого мула по имени Шайтан, что в переводе с языка суахили означает «дьявол». Он-то и был предложен помощнику для верховой езды. Охотно согласившись на это предложение, тот с гордым видом взобрался на мула, но не успел еще усесться, как мул рванулся к протекавшей мимо реке и сбросил ездока, а потом с невинным видом зашагал вверх по берегу. Когда наш помощник снова взобрался на Шайтана, мул спокойно потрусил по тропе, пока не поравнялся с терновым кустом; тут он взбрыкнул, сбросив ездока прямо на колючки. Проклиная всех мулов на свете, помощник вопреки случившемуся утверждал, что он первоклассный наездник, и ему было разрешено закончить весь остальной путь на Шайтане. У бедняги был очень растерянный вид, но, видимо, гордость не позволяла ему отказаться от своего намерения. Он все еще пытался красоваться в седле, хотя нередко оказывался на земле, а мул при этом насмешливо на него поглядывал. В конце концов Шайтан так невзлюбил своего наездника, что однажды ночью убежал от нас. Ему потребовалось четыре дня, чтобы добраться до Исиоло, куда он прибыл в полном здравии, несмотря на то что ему пришлось преодолеть большую часть пути по местности, где обитали львы. Я, однако, отчасти понимала настроение помощника Джорджа, вспоминая о том чувстве превосходства, которое испытала, когда впервые собиралась прокатиться верхом на муле. В свое время я прошла школу классической верховой езды в Вене. Я видела, что Джордж сидит верхом как мешок с картошкой и подлетает вверх при каждом шаге мула, но он ни разу не упал, тогда как я, полная решимости соблюдать свой великолепный стиль верховой езды, все время слетала на землю. Мы ехали впереди верхом на мулах, чтобы освобождать путь от диких зверей, позади нас шли ослы с поклажей; двигались мы медленно, время дня было самое жаркое, я задремала в седле. Вдруг я почувствовала толчок: оказалось, что носорог и его детеныш, выскочившие на дорогу, задели моего мула и умчались прочь с большой скоростью. Я не удержалась в седле, упала и, ударившись о скалу, сильно ушибла позвоночник. Джордж, ехавший впереди, быстро вернулся и помог мне снова взобраться на испуганного мула. Я ощущала боль во всем теле и, казалось, была частично парализована, по Джордж убедил меня в необходимости достигнуть ближайшего водоема до наступления темноты, рассказав, что в последний раз он разбивал на этом самом месте лагерь, чтобы выследить льва-людоеда, убившего одного сомалийца. Ему не удалось увидеть самого зверя, но на следующее утро он нашел львиные следы около своей походной постели. Этот рассказ убедил меня в необходимости двигаться дальше, несмотря на боль; любой вариант был гораздо лучше, чем перспектива попасть в лапы льву-людоеду.

Наконец мы добрались до водоема, и несмотря на что я провела беспокойную ночь и ощущала боль во всем теле, на следующий день нам пришлось продолжить свой путь по страшной, безводной местности, где мы безрезультатно пытались добыть воду. Мы копали ямы в высохших руслах рек, но каждый раз безуспешно. Мы обнаружили лишь окаменелые деревья, стволы которых имели в диаметре шестьдесят сантиметров; они свидетельствовали о том, что когда-то здесь были густые леса. Наконец мы достигли одного из самых жарких мест в Африке — долины Сугута, в прошлом представлявшей собой дно озера. Со всех сторон она ограничена отвесными скалами, которые защищают ее от прохладных ветров. Здесь я снова принялась искать окаменелости, но тщетно. Это меня удивило, так как в доисторические времена долина Сугута была связана с Нилом и озером Рудольф, которое изобиловало ископаемыми.

Путь к Лодвару мы продолжили по пустыне, покрытой лавой.

Вдруг мне сделалось плохо, и я чуть не свалилась с мула. Джордж померил мне температуру и оказалось, что она повысилась до 40°. Нам пришлось разбить лагерь на раскаленной от солнца равнине, но на следующее утро я почувствовала себя хорошо.

В конце очередного перехода мы добрались до лавового плато, на котором совершенно не было травы и негде было пасти ослов. К счастью, наступило полнолуние, и мы смогли продолжить путешествие ночью, что было немаловажно, так как днем ослы могли погибнуть от солнечного удара.

В Кангетете мы встретили районного уполномоченного из Лодвара. Все пришли к единому выводу, что перебросить большое число людей вместе со скотом по тому пути, по которому прошли мы, невозможно. Предоставив мужчинам обсуждать альтернативные планы, я решила зарисовать нескольких женщин племени туркана, костюмы и прически которых отличались от туркана, уже написанных мной.

Через двенадцать дней после последнего приступа у меня снова поднялась температура, и мы решили что, возможно, я больна возвратным тифом — болезнью, распространяемой клещами. Я даже вспомнила, как в меня впивался клещ, когда мы раскинули лагерь на покрытой травой равнине Мбере. Если наш диагноз был правильным, то теперь мы могли заранее учитывать мое плохое самочувствие, периодическое повышение температуры и организовывать путешествие таким образом, чтобы успевать до приступа добираться до тенистого места и располагаться там лагерем.

Итак, мы находились на родине племени туркана, и мне стало ясно, почему африканцы из этого племени, добравшись до района Исиоло, предпочитали оставаться там. Мы возвращались обратно другой дорогой, но там не было достаточного числа водоемов и пастбищ, и это делало невозможным переброску людей и большого количества скота. Джордж пришел к выводу, что единственной практической возможностью переселения является перемещение племени туркана небольшими группами в сезон дождей, о чем он и сообщил властям. Скот, по его мнению, следовало продать в Исиоло, а затем купить новый в Лодваре. Этот вариант принят не был, и, таким образом, пророчество старейшин туркана осуществилось.

В Найроби я обратилась к врачу с жалобой на систематические приступы лихорадки, он подтвердил наш диагноз возвратного тифа и провел курс лечения инъекциями мышьяка.

Вскоре после моего выздоровления Джордж и я получили приглашение на прощальный вечер уходящего в отставку губернатора Ваджира. Форт Ваджир, расположенный на песчаной равнине, является главным оборонительным постом на сотни километров вокруг и единственным источником пресной воды в этом пустынном районе.

В Ваджире около двадцати колодцев. Они представляют собой круглые отверстия глубиной до двадцати метров, проделанные в плотном известняке. Их диаметр настолько мал, что невозможно себе представить, как их можно было вырыть без помощи соответствующих механизмов. Предполагают, что грунт выбирал ребенок, которого с этой целью опускали в отверстие колодца в корзине.

Кроме колодцев, здесь неподалеку существуют еще большие водосборные плотины. Это грандиозные сооружения, далеко превосходящие возможности в области строительства современного африканского населения. Одна из легенд описывает древних обитателей этой территории, которые якобы принадлежали к племени гигантов, именовавшемуся вандир. Может быть, эти искусные сооружения были созданы ими?

Во время праздника в обширном внутреннем дворе форта, образующем квадрат, был возведен большой шатер. На торжествах присутствовал весь административный аппарат Северной пограничной провинции.

В конце двора столпилось много сомалийцев, и после зачтения приветствия к губернатору небольшая их группа выбежала вперед, выкрикивая военный клич; они подняли свои копья и стали приближаться к губернатору все быстрее и быстрее, пока наконец очень метко и точно не бросили копья, упавшие к его ногам. Губернатор все это время стоял не шелохнувшись и не моргнув глазом наблюдал, как это грозное оружие ложится буквально на расстоянии трех сантиметров от его ног. Во время праздника я обнаружила среди африканцев несколько очень интересных типажей и написала их портреты.

Вернувшись в Исиоло, я возобновила прерванные зарисовки племени чака, живущего у подножия горы Кения. В том месте, где находился мой лагерь, только полоса леса отделяла меня от поросших вереском склонов и ледников. В один из дней отдыха, когда Джордж приехал навестить меня, мы решили посвятить часть времени прогулке на гору. Мы стали подниматься по заглохшей тропинке, проложенной обитателями миссии Чогория — самой старой из миссий этого района, известной своей пользующейся большой популярностью больницей. Мы вошли в чудесный лес, а через несколько часов дошли до бамбуковых зарослей и затем вышли на открытую местность, поросшую кустарником. Чем выше мы поднимались, тем разнообразнее становились цветы и птицы, а особый аромат, характерный для больших высот, опьянял. Тишина охватила нас, и мы шли все дальше и дальше. Наконец Джордж сказал, что пора возвращаться, но я увидела изумрудное высокогорное озеро и не могла побороть в себе желания дойти до него; там же виднелись красные, как рубины, цветы бессмертника, покоившиеся на серебристых листьях, и я просто не могла не сорвать их. Видя мое упорство, он поступил весьма разумно: чтобы вернуть меня к реальной жизни, пошел по направлению к дому. Некоторое время я продолжала идти вперед, но вдруг, сообразив, что осталась одна, почувствовала, как мой бурный восторг сменился страхом. Посмотрев на клонившееся к горизонту солнце, я поспешила назад и догнала Джорджа. Мы были удивлены, услышав в конце такого безоблачного дня раскаты грома. К тому времени, как приближавшаяся гроза разразилась, мы были уже в лесу, где очень быстро стемнело, и прошло совсем немного времени, как наступила ночь. Торопливо спускаясь вниз по склону, мы скоро потеряли из виду отметины, оставленные нами во время подъема, и, так как разглядеть что-либо было невозможно, нам оставалось только дожидаться рассвета.

Сидеть на траве было все равно что сидеть посреди сбегающего потока, и потому, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться, мы обрекли себя на мокрую, холодную и голодную ночь.

Вдруг Джордж вспомнил, как однажды, оказавшись в подобном положении, он разрезал резиновые подошвы своих сандалий на полосы и поджег их. Они горели как факелы, выполняя одновременно две задачи: обогревали и держали диких зверей на расстоянии. Теперь он предложил пожертвовать нашими сандалиями, и, хотя я знала, как трудно мне будет утром идти босой по неровной местности, я согласилась, поскольку не могла не признать, что сама виновата в постигшем нас испытании.

Время шло, а дождь все лил как из ведра, и по доносившимся до нас звукам мы поняли, что наши «факелы» скорее привлекают, чем отпугивают окруживших нас животных. Наши руки и ноги онемели после ночи, проведенной в полной неподвижности. Как только пробился первый луч света, дождь унялся и мы смогли продолжить свой путь.

Наша жизнь была очень разнообразной и интересуй, но в ней было также и много неустойчивого и беспокойного. Как будто специально для того, чтобы вывести меня из подавленного состояния, нам принесли недавно появившегося на свет горного дамана — животное, похожее на грызуна, хотя, по мнению зоологов, из-за особого строения ног и зубов ему скорее следует приписать родство со слоном. Я назвала зверька Пати, по имени знаменитой итальянской оперной певицы, потому что сначала думала, что это живущий на деревьях древесный даман — животное, ведущее ночной образ жизни и обладающее очень громким голосом. Однако оказалось, что это самка горного дамана — дневного и совсем не шумного животного. Она была совсем маленькой, когда попала к нам, и быстро приспособилась к нашей жизни. Пати никогда не приносила нам никаких хлопот, будучи очень чистоплотной от природы, и не было необходимости приучать ее к домашним условиям. Она сразу же научилась пользоваться сиденьем в туалете, которое, без сомнения, заменило ей скалу, необходимую для этой цели в естественных условиях. Она настолько привыкла к унитазу, что, когда мы отправились в путешествие, нам пришлось брать с собой импровизированное приспособление, иначе она отказывалась отправлять свои естественные нужды.

Как и все даманы, Пати была вегетарианкой, любившей бананы, пау-пау и манго, которые она часто воровала из моей тарелки. Но ее настоящей слабостью было спиртное, и, где бы ни находила бутылку, она переворачивала ее и вытаскивала пробку.

Пати сопровождала нас во всех наших переходах, сидя на моем плече, когда я ехала верхом. Она путешествовала с нами и по морю в дау[30], но больше всего Пати любила пешие походы на гору Кения.

В 1951 году Джордж получил сообщение о случаях браконьерства в районе водопадов Чандлера вверх по реке Эвасо-Мгиро. Эти водопады редко посещаются и добраться до них можно только по очень труднопроходимой тропе, пролегающей у самой реки, уровень воды в которой был в то время очень низким.

Мы сразу же двинулись в путь, и, когда проходили отложения известняка, я выкопала несколько ископаемых ракушек конической формы и отправила их в музей в Найроби. Местность здесь была плоской и почти лишенной растительности, только тень растущих небольшими группами акаций укрывала местных диких животных, включая слонов, зебр, сетчатых жирафов и буйволов.

Водопады были живописны даже во время сухого сезона; их вода стремительно падала с высоты тридцати метров. С трудом спустившись вниз по узкой тропе, мы вошли под естественный свод шириной почти три метра, длиной 800 метров и настолько высокий, что в нем можно было беспрепятственно передвигаться, выпрямившись во весь рост. В воде мы увидели нескольких крокодилов и ловушки, оставленные браконьерами.

Мы отошли совсем недалеко, как вдруг со стороны водопада послышался оглушительный рев и вода сразу же поднялась, покрывая дно пещеры. Боясь оказаться в западне, мы бросились назад.

Добравшись до водопадов, мы увидели страшную перемену: волны темно-красного цвета, высоко вздымавшие пену, с грохотом низвергались с высоты тридцати метров и увлекали за собой бревна и целые деревья. С каждой минутой положение становилось все серьезнее, и нам стало ясно, что, если мы не хотим погибнуть, нельзя терять ни секунды. Отыскивая ногами на ощупь малейший уступ и цепляясь за каждый выступ, за который можно было ухватиться, мы вытащили друг друга на скалу под сводом. Поразительно, на какие акробатические трюки способен человек, когда он смотрит в лицо смерти. Причиной такого наводнения, должно быть, были запоздалые дожди, разразившиеся в верховьях реки.

По пути домой мы узнали о небывалых случаях браконьерства в погоне за слоновой костью в Лорианском болоте, где засуха была такой жестокой, что и домашний скот, и дикие животные умирали от жажды, браконьеры пользовались их трагическим положением. Лорианское болото — около тринадцати километров в длину, питаемое рекой Эвасо-Нгиро, — слывет раем для слонов; оно находится в 240 километрах от Исиоло, среди пустынной местности, на полпути к Ваджиру. Когда Эвасо-Нгиро высыхает, тридцать пять колодцев Лориана служат единственными источниками воды на многие сотни километров вокруг. За последние недели засуха заставила тысячи сомалийцев совершать длинные переходы вместе со скотом, чтобы добраться до этих колодцев; многие из них настолько ослабли, что погибли в пути. Еще за много километров до Лорианского болота мы увидели, что пустыня усеяна разлагающимися трупами верблюдов, крупного рогатого скота, овец и коз, а когда приблизились к колодцам, смрад стал совершенно невыносимым и вызывал тошноту. Трупы животных валялись среди сухого тростника на потрескавшемся иле, и, хотя мы двигались очень осторожно, пытаясь их объехать, это оказалось невозможным.

После того как африканцы прошли огромное расстояние вместе со своим скотом, они были вынуждены еще ждать — и часто не одни день под палящим солнцем, — пока люди, пришедшие раньше, подпустят их к колодцам; дело осложнялось еще и тем, что с людьми за воду конкурировали слоны.

Особенно выделялся один из слонов — самец, обезумевший от жажды; он каждый вечер упорно ждал у последнего из тридцати пяти колодцев, где еще была вода. Глубина его равнялась десяти метрам. Сомалийцы стояли на лестнице один над другим, передавая наверх ведра с водой, которую наливали в колоды для скота. Как только вода оказывалась наверху, слон отнимал ее и преследовал людей, хватая их за влажные набедренные повязки. Трижды чуть не произошло несчастье, когда слон, топчась у колодца, засыпал землей стоявших в колодце людей, нетерпеливо требуя, чтобы они поторопились. Абди Огли, знаменитый вождь с необычайно твердым характером, предотвратил трагедию: он сочувствовал животным, но все-таки попросил Джорджа застрелить обезумевшего слона.

Ожидая его появления с наступлением темноты, мы шли не торопясь по высохшему речному руслу и обнаружили трех слонов и бок о бок с ними верблюда, увязших в затвердевающем иле, из которого они высасывали воду, пока он был еще влажным. Все слоны были уже мертвы, и только их головы торчали над илом. Верблюд был жив. Местные жители рассказали нам, что он погружался все глубже и глубже на протяжении последних тридцати шести дней. Не в состоянии защититься от грифов, он теперь открыл глаза, как бы прося пощады. Джордж пристрелил его.

Затем мы осмотрели пересохший илистый водоем, наполненный извивающимися или уже разлагающимися сомами, с которыми расправлялись цапли.

Возле колодца вместо обычной жизнерадостной болтовни сейчас царило зловещее молчание. Палящее солнце вызывало такую жажду, что все были еле живыми.

Вскоре после наступления сумерек, втягивая в себя воздух в поисках источника, появился слон и направился прямо к колодцу, топча по пути изнуренных африканцев. Едва он остановился, я подняла фонарь и Джордж застрелил слона.

Напряженная, гнетущая тишина теперь сменилась смехом и пением людей, сердечно благодаривших Джорджа.

В последующие дни мы помогали подвозить к колодцу вновь прибывших, чтобы избавить их от нескольких последних километров ходьбы. Однажды утром мы проснулись под ликующие крики: «Река пришла!» Вместе со всеми мы ринулись к Эвасо-Нгиро, ожидая услышать шум приближающейся воды, но вместо этого мы увидели лишь тоненькую струйку, медленно извивавшуюся на песке и заполнявшую все углубления и трещины. Сомалийцы, радуясь, стояли по берегам реки со своим скотом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.