Сенбернар в автобусе
Сенбернар в автобусе
Не явилось ли своеобразным предзнаменованием моей дальнейшей судьбы то, что в детстве нашей любимой игрой была охота на львов и что из-за моих русых волос и умения хорошо бегать мне всегда приходилось исполнять роль львицы? В дни летних каникул в австрийском имении Зайфенмюле собиралось до пятнадцати детей, и среди них всегда находилось немало желающих поохотиться на двух «львов». Роль льва неизменно исполнял мой любимый кузен Питер.
А поскольку имение было большим, то охотникам нередко требовалось несколько часов, чтобы выследить свою добычу. Иногда им даже не удавалось поймать нас в установленное время. Тогда охота прекращалась, и мы, львы, выигрывали.
Игра была захватывающей. Если мы видели, что охотники приближаются к одному из наших укрытий, один из львов рычал, чтобы отвлечь их внимание, а затем спасался бегством.
Все мои самые дорогие воспоминания детства связаны с имением Зайфенмюле, которое принадлежало роду моей матери — Вайсхунам. Семья моей матери издавна владела несколькими бумажными фабриками. Ha этих предприятиях приходилось, помимо прочего, перерабатывать вышедшие из употребления банкноты, и я хорошо помню то время после первой мировой войны, когда за дюжину яиц нужно было отдавать банкноту достоинством в один триллион. А поскольку сама бумага еще представляла ценность, банкноты сваливались в огромные груды во дворах фабрик. Мы проделывали в них туннели и играли среди миллиардов и триллионов. Столь необычным было наше знакомство с деньгами, но оно, возможно, и помогло мне понять, насколько они в ряде случаев обесцениваются.
В каникулы на вилле «Фридерика» собиралось иногда до тридцати человек. Родственники Вайсхунов приезжали не только из Австрии, но и из Германии, Италии, Англии и Америки. Приезжали также и друзья, и тогда над входной дверью виллы появлялась соответствующая духу нашей семьи надпись:
Десятерых пригласили, двадцать пришло.
Добавьте в суп воды, пусть будет всем хорошо.
Для детей вилла была райским уголком. Здесь были теннисный корт и плавательный бассейн. Мечтой каждого было съехать на велосипеде с вышки для прыжков по деревянному желобу в воду не перевернувшись или сесть на четырехколесную тележку и скатиться на большой скорости в бассейн, пытаясь не пойти ко дну, когда она шлепалась в воду. Вместе со своими родственниками мы устраивали наши семейные «Олимпийские игры»: состязались в метании диска, прыжках в высоту, в стрельбе по мишеням, верховой езде и в скачках с препятствиями. В дни рождений взрослых мы ставили пьесы, а вечерами нередко давали концерты, на которых пели песни или играли в созданном нами импровизированном оркестре.
Летом самым большим событием был праздник урожая. Как только последние возы зрелой кукурузы засыпались в амбары, к нам в своих красиво убранных повозках и праздничных домотканых одеждах приезжали крестьяне. Управляющий вручал главе семьи дядюшке Карлу двухметровую корону, сделанную из кукурузы, маков, ромашек и васильков. Затем какая-нибудь девочка в хрустящем от крахмала белом платьице, с гладко зачесанными назад волосами и сияющим личиком, запинаясь, читала стишок. Дети разносили на подносах печенье, сладости, фруктовые соки и шнапс, и тогда начиналось настоящее веселье.
Затем дети и взрослые забирались на большую повозку и ехали к украшенному яркими флагами и лентами амбару, превращенному в танцевальный зал, Под звуки концертино и двух скрипок дядюшка Kapл с супругой управляющего открывал бал, а ее муж танцевал с моей тетей, потом уже к ним присоединялись и мы.
Из людей, проживающих в имении, я особенно хорошо помню нашего кучера венгра Орга, у которого было много черноволосых детей. Он часто брал меня с собой в лес по грибы, и я очень любила его.
В имении водилось много косуль, зайцев, лисиц, куропаток, и охота считалась традиционным увлечением нашей семьи. Я не любила организованную охоту, когда вооруженные люди располагались большим полукругом в ожидании появления перепуганного загонщиками зайца, несущегося навстречу своей гибели. Но вообще-то в детском возрасте я уже довольно сносно стреляла из ружья. Единственным проявлением моего отвращения к охоте было то, что я не любила мясо убитых на охоте животных и категорически отказывалась есть зайчатину, причем меня даже наказывали за мои капризы.
Когда мне исполнилось пятнадцать лет, произошел необычайный случай, который произвел на меня неизгладимое впечатление. Как-то под вечер мы обходили угодья с нашим лесником. Мы видели не одного оленя, перед тем как присели передохнуть на лесной полянке. Вскоре появился самец косули и, пощипывая на ходу траву, направился к небольшому ручью. Дневной свет угасал, и безмолвие леса, казалось, лишь усиливало красоту животного, идущего в нашу сторону. Помнится, что в тот момент, когда я размышляла о бессмысленности стрельбы по такому совершенному существу, лесник протянул мне свое ружье и сказал, чтобы я застрелила косулю, потому что рога у нее были неправильной формы. Я прицелилась, выстрелила и убила ее. Как я могла с такой нежностью думать о животном, а минуту спустя убить его? Что же я наделала? Смогу ли я когда-нибудь снова доверять себе? Прежде чем подвесить тушу на шест, лесник торжественно вручил мне сосновую веточку, обагренную кровью животного. За обедом эта веточка все еще была у меня в петлице, и мой дядя, заядлый охотник, поздравил меня с первой подстреленной косулей, но я чувствовала себя убийцей и поклялась никогда больше не стрелять ради спортивного интереса.
Были и другие случаи, которые глубоко запали мне в душу и вспоминались мной гораздо позднее, когда я решила наконец посвятить свою жизнь охране диких животных.
У нас жила куница, которую держали для нашего развлечения, но управляющий поместил ее в такую тесную железную клетку, что ей негде было повернуться. Жили у нас и маленькие лисята; обычно мы доставали их из охотничьей сумки, и нам разрешалось играть с ними, но, как правило, это продолжалось недолго. Затем они исчезали, потому что их использовали при обучении терьеров охоте на лис. Был у меня и любимый белый кролик Хаси. Однажды во время войны нам подали рагу из кролика. Когда я похвалила кушанье, моя мать равнодушно ответила, что оно приготовлено из Хаси.
Все эти случаи, казалось, и привели меня к мечте об охране диких животных, которая зародилась у меня через много лет спустя, когда я работала в группе Мэри Лики, супруги известного антрополога д-ра Луиса Лики. Мы производили раскопки в поисках остатков древнего человека в кратере Нгоронгоро в Танганьике, нынешней Танзании, еще задолго до того, как этот район был превращен в национальный парк. Здесь обитало много диких животных, но, несмотря на почти райскую природу, мои мысли постоянно возвращались к одному серому, дождливому ноябрьскому утру в Вене.
Как помнится, на безлюдной улице стоял человек в ожидании автобуса, на котором он должен был добираться до работы. Это была единственная живая душа среди серых стен окружавших его домов, не считая сенбернара, который казался здесь таким же одиноким. Немного погодя собака подошла к человеку и, потершись о его ноги, предложила ему свою верность и дружбу. Человек был растроган этим проявлением дружеских чувств и в ответ погладил собаку по шерсти. Когда он вошел в автобус, собака сразу же последовала за своим новым хозяином. Их обоих тепло приветствовали пассажиры, ежедневно ездившие на работу в том же автобусе и воспринявшие появление собаки как забавное новшество. Все оживились и засуетились. Собака доверчиво опускала свою большую морду на колени людям, но, как это свойственно сенбернарам, оставляла следы слюны на их одежде. Вскоре это вызвало недовольство и протесты, а затем человека попросили вывести собаку из автобуса. И хотя сначала он был, несомненно, польщен вниманием, которое оказали ему из-за собаки, теперь он вытолкнул ее на улицу. К тому времени моросящий дождь перешел в снег, который шел весь день. Вечером на обратном пути домой человек проезжал мимо того места, где он утром вытолкнул собаку из автобуса. В окно он увидел небольшой холмик, покрытый свежевыпавшим снегом.
Из обитателей Зайфенмюле наиболее колоритной фигурой был мой прадед, обаятельный человек огромного роста с добрым сердцем. Его бедная жена мирилась со всеми его проделками, и их брак оставался прочным, как скала. Это действительно была скала, служившая надежной опорой их детям, внукам и правнукам. Именно он, мой прадед по матери, был первым, кто стал ездить на автомобиле в нашей местности. Это была ярко-красная машина, представлявшаяся местным крестьянам дьяволом, изрыгающим дым. Чтобы остановить наступление этого угрожающего чудовища, они посыпали дорогу битым стеклом. В ответ на это мой прадед, проезжая по деревне, разбрасывал детям пакетики с мятными конфетами, что оставляло значительно лучшее впечатление о чудовище.
Одна из фабрик моего прадеда стояла на берегу реки, и здесь он решил установить первую в стране гидротурбину. С этой целью надо было проложить туннель через холм, чтобы отвести через него часть стока реки. Он был уверен, что перепад потока воды у туннеля примерно в триста метров позволит вырабатывать достаточно энергии для того, чтобы электрифицировать все бумажные фабрики в округе. А поскольку затраты на прокладку туннеля были значительными, прадед попросил заем у своих банкиров. Финансирование такого смелого проекта было встречено ими без энтузиазма, но в конце концов все уладилось.
День пуска воды по туннелю принес огромное беспокойство нашей семье. Правительственные, финансовые и технические учреждения прислали своих представителей, чтобы засвидетельствовать момент, когда вода с грохотом вырвется из туннеля. Но когда этот долгожданный миг наступил, ничего не произошло. Вода не появилась ни на второй, ни на третий день. На прадеда надвигалась катастрофа. Только на четвертый день по туннелю заструился маленький ручеек, превратившийся скоро в могучий поток; новая эра гидроэнергетики в нашем округе началась. Задержка воды на протяжении первых трех дней объяснялась, вероятно, тем, что сухие стенки туннеля поглощали воду до тех пор, пока не произошло полного насыщения их влагой.
Очередным проектом прадеда было строительство плотины в узкой долине Зайфенмюле между отвесными скалами. Он предполагал, что созданного с помощью такой плотины водохранилища хватило бы на всю прилегающую местность. Однако этот проект был слишком смелым для его современников, и лишь после второй мировой войны в долине Зайфенмюле, которая в то время находилась уже не в Австрии, а в Чехословакии, была построена большая плотина.
Разрабатывая свои планы, прадед предвидел, что, если его плотина будет построена, вилла «Фридерика» может когда-нибудь оказаться затопленной. Поэтому были приняты необходимые меры предосторожности. Виллу соорудили из сборных элементов в соответствии с методами строительства стандартных зданий. Ее можно было разобрать и снова возвести на более возвышенном месте.
Во время одной из поездок моего прадеда в США Эдисон предложил ему деловое сотрудничество. И он принял бы это предложение, если бы не сопротивление его жены, которая опасалась, что он вложит весь свой капитал в рискованные эксперименты. А прадеду ведь надо было воспитывать двенадцать детей.
Несмотря на свои многочисленные дела, прадед всегда проявлял глубокий интерес к своей большой семье. У него был обычай бросать золотую монету в ванночку, в которой первый раз купали новорожденного, считая, что это принесет ребенку счастье. Я хорошо помню, как сильно он расстроился, когда опоздал на первое купание моей младшей сестры и увидел ее уже одетой. Из любой заграничной поездки он возвращался с каким-либо подарком для каждого из своих внуков и правнуков, хотя нас было тридцать человек. Я могу вспомнить еще много других мелких событий, связанных с прадедом. Например, однажды на прогулке мы проходили с ним мимо лиственницы, покрытой небольшими наростами, свидетельствующими о заболевании, вызванном какими-то паразитами. Попросив меня помочь ему, прадед сразу же начал срывать их, утверждая, что, если человек видит какое-то дело, которое надо выполнить, он должен действовать немедленно, поскольку подобной возможности может больше и не представиться. Я часто потом вспоминала эти его слова.
Однажды уже в возрасте восьмидесяти двух лет он с лесником объезжал на санях свой лес. На одном из крутых склонов сани перевернулись и покатились вниз. Прадед не был ранен, но, казалось, находился в шоковом состоянии. Тем не менее он настоял на том, чтобы продолжить поездку. В обед он пожаловался на небольшую головную боль и затем поднялся в свою комнату, с тем чтобы отдохнуть. Полчаса спустя кто-то вошел в его спальню и нашел его мертвым.
Мы, дети, наблюдали за похоронами из окна. Процессия, во главе которой шел оркестр местной пожарной команды, казалась бесконечной. Шли крестьяне из ближайших имений, работники фабрик, многие друзья прадеда и большинство жителей близлежащего городка. Никто из нас тогда даже и не предполагал, что на протяжении жизни одного поколения наша дружная семья будет разбросана по всему свету, не сохранив почти ничего общего, кроме глубоких корней, связывавших нас с Зайфенмюле.
Мой отец, старший советник строительного комитета Виктор Гесснер, был гражданским служащим, а позднее, во время первой мировой войны, он стал полковником. При всей моей любви и уважении к нему я его побаивалась. Он часто рассказывал нам различные истории, учил наблюдать за поведением муравьев и других мелких насекомых и временами бывал очень ласковым. Но иногда без всякого повода он игнорировал нас, издевался над нами или наказывал.
Гораздо ближе я была к своей матери, привлекательной, одаренной и милой женщине. Я очень гордилась ею, она казалась мне богиней. Мать пела, у нее было приятное сопрано, она хорошо рисовала и всегда была душой общества. Единственная моя жалоба в ее адрес заключалась в том, что нас часто оставляли сначала на попечение няньки, а потом — гувернантки. И получилось так, что, хотя я обожала свою мать, наша повариха Милли стала моим ближайшим другом, человеком, к которому я всегда шла за сочувствием и утешением. Она обладала бесконечным терпением и была доброжелательным зрителем, когда, нарядившись в шали матери, я танцевала или играла под «сценическим псевдонимом» Бобрики Еньяр.
Я боготворила свою мать, но не могла понять, почему иногда она обижала меня, то забывая о своем обещании взять куда-то с собой, то обсуждая со своими друзьями мое стихотворение, которое я стеснялась даже показать ей сама и прятала обычно под ее подушку.
Кроме родителей, у меня была еще сестра Трауте, старше меня на год, и сестра Дорле, на девять лет моложе.
Мне трудно сказать, что я представляла собой, когда была ребенком, но могу привести строки из письма, которое написала мне мать в день моего шестнадцатилетия. Она призналась в нем, что мое появление на свет 20 января 1910 года было большим разочарованием, поскольку родители ждали мальчика. Меня назвали Фридерикой — именем, которое давалось каждой второй дочери в роду моей матери. К нему было добавлено имя Виктория. Но мой отец, будучи не в состоянии примириться с фактом, что я девочка, называл меня Фрицем, обращался со мной как с мальчиком и заставлял носить мальчишескую одежду.
По словам матери, я не боялась ничего, кроме какого-то вымышленного Бубутца, которого придумала Милли, для того чтобы держать меня в повиновении. Я питала страсть к цветам, особенно к фиалкам, и поэтому делалось все, чтобы я получала эти цветы в день моего рождения, так как для меня никакой другой подарок не мог сравниться с ними. Я любила музыку и могла читать ноты с листа еще до того, как выучила азбуку. Если я бывала расстроена, я просила сыграть что-нибудь из произведений Шопена, чтобы успокоиться. Так как все в нашей семье обладали музыкальностью, было естественно, что каждый пел или играл на каком-либо инструменте, а прислуга исполняла на несколько голосов славянские народные песни.
В школе я училась легко и настолько добросовестно относилась к выполнению домашних заданий, что, даже когда у нас бывали гости, я нередко просила разрешения покинуть их, чтобы успеть подготовиться к следующим занятиям.
Но больше всего мне запомнилось, как после ужина мы с моим кузеном Питером иногда потихоньку ускользали из виллы «Фридерика», ложились на лугу в траву и, глядя на звезды, обсуждали, что мы будем делать, когда станем взрослыми. Оба мы мечтали об исследовании разных стран и открытии новых видов животных. В известном смысле наши мечты действительно сбылись: Питер поселился в канадской провинции Альберта, а я на протяжении последних сорока лет живу в Кении.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.