КЛЮЧИ ОТ НЕБА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

КЛЮЧИ ОТ НЕБА

1

Еще задолго до начала битвы на Орловско-Курском направлении, когда наши армии укреплялись на занятых рубежах — линии блиндажей, окопов, ходов сообщения, огневых точек протянулись вдоль всей Курской дуги — в это время враги совершили массированный налет на Курск. В ту ночь я был у саперов и не мог наблюдать, как наши истребители отражали этот налет пятисот фашистских бомбардировщиков. Но на следующий день я приехал к летчикам.

День был тихий, но летчики-истребители сидели в кабинах самолетов: в любое мгновение они готовы были подняться в воздух. Тихой была и наступившая ночь — командир полка Степан Чуров разрешил летчикам по очереди отдыхать в блиндаже.

Но уже в третьем часу ночи дежурный будил летчиков. Они вставали неохотно — в сущности короткий и беспокойный сон не принес отдыха.

Надо вставать и идти к самолетам. Летчики поднимаются, садятся на койки и вновь засыпают. Дежурному приходится нарушать и этот «сидячий сон». «Чуров уж там» — это замечание производит на летчиков магическое действие. Они вскакивают, натягивают сапоги, умываются холодной водой, наспех выпивают приготовленное для них горячее молоко или кофе с булкой и бегут к самолетам. Да, Чуров уже там, на аэродроме. Низкорослый подполковник в накинутом на плечи кожаном реглане, командир гвардейского полка истребителей, прогуливается по узкой тропе, протоптанной в кустарнике. Его светлые волосы, выжженные солнцем, выбиваются из-под пилотки. Летчиков он провожает пристальным взглядом человека, знающего все о своих людях — и их слабости, и наклонности, и способности. Он верит в их отвагу, в их превосходство над врагом, но ни о ком Чуров не скажет, что он храбр, или смел, или еще неопределеннее — «отчаянная голова». Подполковник только заметит, что летчик такой-то, когда надо будет, выполнит свой долг и сделает свое дело, то самое дело, которое требует и отваги, и беспредельной храбрости, и опыта, и высокого мастерства, а может быть, иногда «чуть-чуть и отчаянной головы».

Он знает, что на каждого из них, а в особенности на всех вместе можно положиться в любом бою, они не подведут даже в самом трудном деле.

— Так было во время налета на Курск, — замечает Степан Чуров и легким прыжком поднимается на бугорок, чтобы встретить своего друга Харитонова.

— Вы идете? — спрашивает Чуров.

— Да, идем, — отвечает летчик.

— Просмотрите повнимательней, там, за лесом, — слева, помните?

— Есть, — отвечает Харитонов и уходит.

— В четыре шестнадцать восход солнца… Пойдете с восходом, — уже вдогонку бросает Чуров.

Он возвращается к блиндажу, и я узнаю, что летчик Николай Харитонов, Герой Советского Союза, уходит к Орлу на разведку. Он должен подготовить все необходимое для ударов штурмовиков по аэродромам врага. Харитонов и еще три летчика — четверка истребителей «ЯК» — взлетают в воздух и вскоре исчезают за лесом. Навстречу им, из-за леса, поднимается солнце, и Чуров умолкает в какой-то сосредоточенной задумчивости. Так проходит минута или две, потом Чуров садится на пригорок.

Сорок минут надо ждать возвращения Харитонова. Он уже привык к этим ожиданиям, но порой они бывают невыносимыми. Харитонов, конечно, вернется: у него — характер и опыт. Но все-таки подполковник волнуется.

Харитонов сбил девятнадцать вражеских самолетов. За каждым таким самолетом, исковерканным или сожженным, таится упорный, смелый бой, требующий искусства, самоотверженности и воли. Не всем летчикам это сразу удается, не все умеют, когда тело просит — «назад, назад», гнать его — вперед, вперед. Но тот, кто приобретает это умение, и получает «ключи от неба», как говорит Чуров, становится хозяином воздуха, его господином, а не рабом. Вот в «курскую ночь» во время налета на Курск враги пытались захватить у нас эти «ключи». Чуров с особой внутренней гордостью произносит — «курскую ночь». Так летчики называют теперь ту ночь, когда они вели воздушные бои под Курском или даже, вернее, на подступах к городу. Тогда в воздух поднялись и истребители гвардейского полка Степана Чурова. Бой начался в пятом часу утра — точнее — в четыре часа и шесть минут и закончился без девяти минут пять, то есть продолжался сорок пять минут. Врагам не удалось бомбить цель — аэродром, где базировались наши штурмовики, крупную станцию снабжения армии. Они сбросили бомбы в поле, немало вражеских самолетов погибло в бою, который велся в труднейших условиях: на вертикальном маневре. Хоть наши летчики и утверждают, что они победили, потому что овладели сложнейшим искусством боя на вертикалях, но Степан Чуров с грустью замечает:

— Конечно, все это верно… Умение — великая вещь! Но тогда дело решил один человек, его уже нет, — Николай Смоляков, коммунист, скромный и тихий человек.

По тревоге он первый взлетел и сразу же увидел ровный строй вражеских бомбардировщиков. Нужно было задержать их перед целью, нарушить их строй, заставить принять бой, посеять смятение. Николай Смоляков врезался в гущу вражеских бомбардировщиков, расстроил их ровные шеренги. На него напали истребители. Смоляков принял бой, сковал истребительную авиацию. Все это продолжалось не более минуты, но и ее было достаточно для того, чтобы наши истребители набрали высоту и нанесли удар бомбардировщикам. Смоляков погиб, но он подготовил успех авиационного сражения. Вот почему, когда в полку вспоминают о шестнадцатом мая, возникает такой обаятельный, смешливый и вихрастый образ гвардии лейтенанта Николая Васильевича Смолякова. Кто бы мог подумать, что в нем таится великая героическая душа?

Тем временем наступил срок возвращения Харитонова. Где же он? Чуров поглядывал на небо, но ничего тал: не находил. Но наблюдатель уже донес:

— Три наших самолета идут к аэродрому!

— Сколько? — вскочил Чуров. — Три или четыре?

Наблюдатель умолк; прижав к лицу бинокль и поднимаясь на цыпочках, он хотел хоть чем-нибудь успокоить Чурова.

— Три или четыре? — крикнул он. — Я запрещаю вам молчать. Сколько?

— Вот и четвертый — за облачком не приметил, — оправдывался наблюдатель, он знал, что эти десять секунд неизвестности стоят очень дорого и Чурову, и летчикам, оставшимся на земле.

Харитонов приземлился и доложил об успешной разведке. К самолетам подали завтрак. Летчики по-прежнему сидели в кабинах — полк истребителей находился в состоянии готовности номер один.

После разведки Харитонова в воздух поднимались штурмовики — уничтожить двигавшиеся к фронту колонны.

2

В тот же день я побывал у штурмовиков. Вернее, у одного из них — Тимофея Старчука.

Можно ли было этого человека назвать выдающимся летчиком? Отличался ли он чем-нибудь от своих друзей, таких же, как и он, штурмовиков? Нет, младший лейтенант Тимофей Старчук как будто ничем не выделялся.

Он родился и вырос вблизи маленькой речки у села Верхние Туры на Урале. С детских лет увлекался рыбной ловлей, потом учился в сельской школе, уехал в город, где тоже продолжал учиться. Но все время думал, что будет моряком. Море казалось ему пределом всех мечтаний, надежд, мыслей. Но закончив школу, он подружился с летчиком и неожиданно для себя и учителей поступил в летную группу аэроклуба. Это был обычный Осоавиахимовский аэроклуб с тремя учебными самолетами. Старчук сказал себе: «Посмотрим, попробуем». В аэроклубе он был аккуратным и внимательным учеником, хоть нерешительность и робость покинули его спустя долгое время, после того сладостного момента, когда человека поднимают в воздух и впервые оставляют наедине с самолетом, с безбрежным пространством, когда человеку говорят: «Отныне у тебя есть крылья».

Потом Тимофей Старчук летал на юрких и послушных самолетах, научился не только летать, но и кувыркаться в воздухе. Истребителем он пришел на фронт. Его молчаливость, застенчивость воспринимались его друзьями с усмешкой: по морю грустит… Но командир подбадривал Старчука: «Ничего, молчаливые люди злее дерутся».

И младший лейтенант действительно дрался неистово, упорно и почти всегда возвращался на аэродром с победой. Много раз летчику-истребителю Тимофею Старчуку приходилось штурмовать вражеские колонны на линии фронта. Это были наиболее опасные, наиболее стремительные полеты, но Старчук любил их, и майор, командир полка, совсем не удивился, когда летчик попросил дать ему новый штурмовик.

В короткий срок он изучил и овладел самолетом, как всегда и всюду делал это с сосредоточенным упорством, с внутренним спокойствием.

Что ж, в самолете ничего нет особенного, надо только все изучить, чтобы в воздухе выработалась какая-то железная собранность, чтобы опыт и знания достигли той степени совершенства, когда руки кажутся продолжением штурвала, а ноги продолжением рулей, когда сердце бьется в унисон мотору — словом, когда человек и самолет кажутся слитыми воедино и только воля, крепкая воля летчика владеет сердцем и мотором, руками и штурвалом, ногами и рулями, нервами и теми кнопками, которые соединяют человека с бомбами, снарядами, пушками, пулеметами.

Когда слушаешь рассказы о штурмовиках, порой кажется, что это люди-исполины, люди сказочной силы и незаурядных способностей. Вот почему маленький ростом, худощавый, русоголовый Тимофей Старчук контрастировал с этим представлением. Много раз он вылетал на штурмовку вражеских войск, уничтожал из пулеметов и пушек фашистские колонны, поджигал машины, бомбами взрывал танки. Один маленький Тимофей Старчук — сын уральского колхозника, которого еще совсем недавно можно было встретить босоногого с удочками за плечом, на речке у села Верхние Туры, а потом на пыльном аэродроме Осоавиахимовского аэроклуба, один этот человек встречался лицом к лицу с тысячами врагов, вооруженных автоматами, танками, орудиями. И враги отступали перед ним. Как только он появлялся на бреющем полете над шоссе, над дорогой или поляной, они разбегались, бросая танки, автомобили, орудия.

В этот день Тимофея Старчука ждали до заката, но он не прилетел. На аэродроме встревожились, прислушивались, поглядывали на небо. Уже появлялись звезды, и далекие мечи прожекторов прорезали вечернюю мглу. Но Тимофея Старчука все не было, и в землянке все умолкли, как это бывает всегда с людьми на войне, когда в бою падает только что шедший рядом друг.

Тем временем Тимофей Старчук вел борьбу со смертью. Он хотел жить, и победа звала его к жизни. Он истекал кровью, но не сдавался. Он должен был жить, и та самая воля, которая владеет и мотором, и сердцем, и орудиями, и руками, — эта воля была напряжена до последних пределов, но не сдавалась.

Тимофей Старчук вылетел, как всегда, на штурмовку вражеской колонны, двигавшейся к линии фронта. Это уже был сумеречный час, но летчик нашел колонну, расстреливал и бомбил ее, взорвал дорогу, затормозил все движение, рассеял вражескую пехоту. Тимофей Старчук господствовал в эти мгновения над врагами, делал все новые и новые заходы, бил с тыла, с флангов, с фронта. В это мгновение над колонной появились два истребителя врага, два «мессершмитта». Истребители атаковали его, выпустив длинные пулеметные очереди, но промахнулись. Старчук вышел из зоны обстрела, поднялся вверх и на одно, едва уловимое мгновение оказался над истребителями. Он выпустил последний снаряд в хвост врагу. У него не было времени раздумывать — единственный снаряд и единственная возможность. На вражеском самолете взвился дымок, должно быть, осколок попал в крыло. Фашистский летчик ушел на посадку. Теперь Старчук остался лицом к лицу со вторым истребителем. У Старчука уже не было патронов и снарядов, и он решил пойти на таран. Он направил свой самолет на вражеский истребитель. И в это время он почувствовал страшную боль в плече. Пулеметная очередь врага, очевидно, повредила крыло; Старчук был ранен. Еще одна пулеметная очередь — пуля попала в правую руку. Но самолет Старчука идет на таран. Вот два истребителя уже сближаются. Старчук уже не думает — ни о жизни, ни о смерти, а только о победе. Но вот вражеский летчик не выдержал, он ушел вниз, спасаясь от верной гибели. И, по-видимому, этот страх не позволил ему развернуться для новой атаки.

Безоружный Старчук победил вооруженного врага, и теперь надо было добраться до аэродрома. Небо уже начинало темнеть. Он чувствовал кровь на щеке, чувствовал, как с каждой секундой силы покидают его. Та ясность, которая казалась ему привычной всегда, когда он находился в воздухе, уже не сопутствовала ему, он не мог даже определить — в порядке ли самолет? Но он летел, его воля к жизни теперь поддерживала его, придавала ему силы в эти тяжелые минуты. Никогда еще Тимофей Старчук так не хотел жить, как в этот вечер, когда смерть была так близка. Больше всего он боялся потери сознания. Он старался покачивать головой, привставать, чтобы убедить самого себя, что у него есть еще силы для полета.

Он пересекал линию фронта, его обстреливали зенитки, но он едва замечал рвущиеся снаряды: теперь они казались таким пустяком, таким ничтожным пустяком по сравнению с теми внутренними ощущениями, которыми был наполнен советский летчик-штурмовик Тимофей Старчук. Он стоял лицом к лицу со смертью, он продолжал бороться с него и должен был победить. Он уже представлял себе, как прилетит на аэродром, как с радостными лицами его встретят друзья, как побежит к нему длинноногий врач Андрей Скоринцев, как он будет рассказывать всем о бое с двумя истребителями, о поединке с фашистским летчиком. Но это будет потом, на аэродроме, для этого надо только долететь, победить смерть. На долю секунды он потерял сознание, но мгновенно очнулся и с радостью ощутил в своих руках штурвал. Вернее, действовала только одна, левая рука. Он подбадривал себя: еще десять минут, подержись…

Тимофей Старчук не хочет ни о чем думать. Он заставляет себя только смотреть вперед и думать о посадке. Это главное, что от него сейчас ждет Родина. Да, ему представлялось, что весь народ, все — вплоть до жителей его родного села — Верхние Туры — теперь с нетерпением ждут того, как сможет он совершить посадку. Он уже начал различать очертания знакомых домов. Он летел низко над землей. Каждое мгновение он поглядывал на светящиеся циферблаты приборов, на фосфоресцирующие кнопки, напоминающие о выпущенных бомбах, снарядах. Вот и аэродром. Теперь нужно только найти немного сил, чтобы сесть на землю. Кажется, такая простая штука для летчика. Тимофей Старчук убеждает себя: это же так просто.

Он это делал тысячу раз, до смешного просто… Вот надо сделать круг… Или лучше без всякого круга… На земле вспыхивает условная ракета — ему показывают место посадки. Старчук сбавляет газ и ведет самолет к земле. Теперь борьба закончена. Даже если он погибнет во время посадки, он все-таки привел самолет. Эта последняя мысль, которая мелькает в его мозгу, и он уже слышит удар колес о землю и чьи-то возбужденные голоса.

Никто не мог понять, как он совершил посадку. В самолете подломалось шасси, но уже на следующий день все было исправлено. Потом летчики узнали, что у Старчука были три тяжелых раны, каждая из которых может вывести человек из строя. «Как же он выжил?» — удивлялись друзья.

Но многие из них, летчиков-штурмовиков, понимали, что воля к победе не раз спасала их от смерти, не раз приводила на аэродром, когда гибель казалась неминуемой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.