ТРИ КИЛОМЕТРА НА ЗАПАД

ТРИ КИЛОМЕТРА НА ЗАПАД

На следующий день, к вечеру, я приехал в батальон Косухина.

До опорного пункта осталось три километра. Это Косухин знал хорошо; он измерил путь к деревне Силки, где укрепились враги, изучил лесок, лощину за ним, два холмика, поле с уже чернеющим, а местами и талым снегом. Вот еще речушка — приток Угры — ее придется перейти за лесом, — там отлогий берег. Может быть, тогда дорога к деревне удлинится, по по прямой здесь — рукой подать! Шесть сантиметров на карте — три километра на местности. Косухин представлял теперь тот клочок земли, который ему надо было преодолеть, чтобы приблизиться к деревне.

Теперь, склонившись над картой и освещая ее уже желтеющим накалом фонаря, он видел не тонкие, едва заметные линии, зеленые и серые пятна, а все, что таилось за ними, — тракт, минированный и непроходимый, лес, на опушке которого лежали сваленные снарядами ели, узкие просеки, бугры у реки, желтеющую тропу и лощину, — по ней можно идти даже под огнем врага. Нелегко дались Косухину эти знания — весь вечер он ползал с саперами, пытаясь при голубоватом свете луны разглядеть подступы к деревне. Он вернулся мокрый, весь в грязи, вздрагивая от напряжения и усталости. Батальон уже отдыхал.

Впрочем, можно ли было назвать это отдыхом? Люди спали в траншеях, вырытых в снегу, у потрескивающих костров, прикрытых плащ-палатками. Нет ни времени, ни возможности сооружать теплые землянки или блиндажи, а деревни уничтожены огнем, снарядами, отступающим врагом. Два дня и две ночи, не задерживаясь, с боями, — то пробираясь лесом, то проползая по заснеженным полям, то шагая по колено в талой воде, — наступал, двигался на запад батальон Косухина. Кони выбивались из сил, — они проваливались в снег, и их приходилось поднимать. Автомобили и орудия застревали в грязи уже начинающейся распутицы, моторы закипали и глохли, — тогда и им помогали люди. Они упирались руками и плечами в кузов, цеплялись за спицы колес орудийных лафетов, подталкивали или тянули их за собой, взявшись за веревку, но все же не расставаясь ни с вещевым мешком, ни с винтовкой, ни с патронами. Даже гусеницы танков скользили на проселках, и им расчищали дорогу люди. Только они, эти простые советские люди, казалось, не ощущали усталости. Они выдерживали — и в грязи, и в воде, и в снегу, и в почерневшей жиже лесных дорог. Людям на войне, да еще во время наступления, не полагалось уставать, и они оказывались сильнее, выносливее — и коней, и автомашин, и танков. Люди падали лишь сраженные пулей или осколком, истекая кровью. Да и в эту ночь капитан Косухин остановился только потому, что предстоял упорный бой и нужно было осмотреться, прощупать вражеские позиции, обдумать все до мельчайших деталей и дать соснуть людям хоть до рассвета.

Еще днем Косухин послал трех саперов разминировать кустарник и лес, по которым должен был пройти батальон. Тимофей Ковальчук, Николай Марченко и Василий Дрозд ушли, спрятав банки с мясными консервами.

— Вернемся — будет закуска, — улыбнулся Дрозд и взглянул на Косухина, как бы определяя, понял ли капитан его намек.

— Ладно, там видно будет, — ответил Косухин.

Они ушли с деловитой неторопливостью знающих свое дело людей. Вернее, не ушли, а поползли. Враги держали под минометным, пулеметным обстрелом дорогу и поляны — надо было пробиться сквозь завесу огня. Может быть, в те дни, когда они только становились воинами, тоскливый и смертный свист приближающихся мин задержал бы их. Теперь же саперы знали, где прятаться от осколков, когда зарыться в снег, как обмануть смерть. Они вернулись к вечеру, но Дрозд лежал на спине Ковальчука, ничком, свесив руки, а ног у него не было.

— Как его? — тихо спросил Косухин.

— Не уберегся, товарищ капитан, — ответил Марченко каким-то виноватым тоном, — на мину наткнулся… Теперь к лесу можно идти…

Повар принес ему котелок с кашей, но Марченко неохотно потянулся за ней. Он прилег на снег, наблюдая за врачом, который склонился над смертельно раненным Дроздом. Косухин открыл свою флягу и предложил Марченко:

— Хочешь?

Марченко покачал головой, ответил:

— Теперь бы, товарищ капитан, куда-нибудь на пол… И ночи на три…

Но изба, пол, три ночи — это казалось несбыточной мечтой. А все-таки людям надо отдохнуть, и Косухин уложил всех в снежных траншеях, у занавешенных палатками камельков и костров. После ужина бойцы присели на корточки и заснули, прижавшись друг к другу и вытянув ноги к теплу, чтобы посушить ботинки. Лечь нельзя было, потому что оттаявший снег образовал в траншее лужи. Люди спали крепким и усталым солдатским сном, забыв и о нестихающем минометном обстреле, и о промокших шинелях, и о холоде, и о тех трех километрах, которые им утром надо было преодолеть, чтобы выбить врага из деревни Силки.

Не мог о них забыть только капитан Косухин. Он сидел на патронном ящике в снежном окопе, сняв сапоги и спрятав окоченевшие ноги под шинель.

Уже восьмой десяток километров шел он со своим батальоном по подмосковной земле. В те дни, когда враги с поспешностью отступали под ударами наших войск, Косухин должен был, не отрываясь, преследовать их. Теперь они усиливали сопротивление, переходили в контратаки, подтянув танки, пехоту и артиллерию. Вновь гул ожесточенных сражений не стихал под Москвой. И каждый километр советской земли приходилось отбивать. Вот враг укрепился в Силках. Еще утром полковник напомнил Косухину:

— Не забывайте, что Силки — опорный пункт… Но деревню надо взять…

Может быть, в деревне этой уже не осталось ни одного дома, но драться за нее нужно, — там, в лесу, или в пещерах, вырытых в горе, таятся люди, полуголодные и исстрадавшиеся, — они ждут его, Косухина. Он с начала наступления ощущал невидимую связь с теми, кто живет за линией огня и укреплений, — и на него обращен взгляд их надежды.

Косухин отложил карту и потянулся за котелком с уже остывшей кашей. Он усмехнулся:

— Вернусь я домой — меня спросят: где ты, Вася, воевал? А я скажу — под Силками… Да, деревню надо взять…

Косухин понимал, что Силки — это не Смоленск, не Харьков и даже не Дорогобуж, путь к которому идет и через Силки, но деревня эта представлялась ему в ту ночь самым важным центром в мире, а три километра, отделявшие его от опорного пункта, — внезапно возникшей жизненной целью. Больше ни о чем он не мог думать. Не успев задремать, он уже просыпался, надевал сапоги и поднимался по крутой тропе из снежного окопа в лес. Косухин был еще человеком молодым, но уже испытавшим всю горечь войны. На Днепре, а потом и на Угре, он начинал драться с врагом в 1941 году. Тогда он еще был лейтенантом, только вступающим на суровый жизненный путь воина. Вот, может быть, в этом лесу его бомбили и он лежал в смертной тоске. Он уже хотел встать, но кто-то прошептал: «Вот, вот, на нас!» — и Косухин вновь припал к земле. Он прижимался к влажной траве, и мир в то мгновение был мал и охвачен пламенем. Но потом он вскочил, устыдившись своей слабости, — вдали уже стоял, прислонившись к ели, молодой старшина — Костя Воронов. Он целился в самолет, хоть был уже ранен. Кровь стекала по лицу Воронова, и он не замечал ее. Но когда стих гул бомбардировщиков, он начал сползать на землю, цепляясь ремнями за сучья. Косухин нес Воронова весь день и всю ночь, — они отступали с боями, и именно тогда зарождалась их воинская зрелость. «Мы еще вернемся сюда, верно, Костя?» — спрашивал Косухин, а Воронов только отвечал: «Да, конечно!» Должно быть, они шли правильным путем все эти восемнадцать месяцев войны, если они были вновь вместе и встретились в дни возвращения на Запад. Воронов уже стал лейтенантом и вел за собой вторую роту, или, как ее называли, — косухинскую, в ней еще были живы его традиции, и Воронов гордился, что может повторять бойцам излюбленную истину Косухина: «Спать, есть, ходить и отдыхать вас научила мать родная, а я вас должен научить не спать, не есть сутками, не отдыхать неделями, и ползать, стрелять и бить врага…» Это была простая солдатская мудрость, подсказанная жизнью и опытом. Теперь и Косухин, и Воронов, и те люди, которых они вели в наступление, были уже более выносливыми, крепкими и умелыми воинами. Косухин не стал бы прятаться от бомбардировщиков, не поддался бы гнетущему чувству страха… Он уже понял, что в наступательном бою нужны не только его храбрость, но и ум, и тактические знания… Он обдумал весь ход предстоящей операции и с внутренним спокойствием ждал рассвета.

Тем временем к опушке леса подтягивалась наша артиллерия и танки. Они должны будут подавить укрепления на холмах у деревни Силки. В глубоком снегу прокладывали себе дорогу ездовые. Им приходилось и самим впрягаться и тащить за собой застревавшие лафеты или санки-лодочки со снарядами. Всю ночь не стихал кропотливый, напряженный, неутомимый труд войны.

В четыре часа утра проснулись пехотинцы. Они вздрагивали от холода и талой воды, проникавшей за ворот шинелей и полушубков. Они снимали ботинки, согревали портянки у тлеющего огня и вновь завертывали их, потом мяли и скручивали шинели, влажные с ночи, а теперь затвердевшие от предутреннего холодка. С иронической усмешкой относились они ко всем тяготам войны — это было их жизнью, бытом, — и они свыклись с ним. Все-таки им удалось отдохнуть и поспать. Теперь и ноги сами пойдут, и в плечах не такая усталость… Да, хорошо вздремнули, хоть сидя, в снегу, на ветках, сквозь которые просачивалась вода, но все же — это сон, а не поход. Может быть, как о несбыточной и далекой мечте они думают теперь о сухой избе, или кровати, или даже теплом блиндаже. Впрочем, вот появился повар с термосами, и люди вытаскивают застывшими и непослушными пальцами котелки и ложки. Теперь можно согреться и подкрепиться. Где-то в лесу, взвизгивая, рвутся мины и снаряды. Никто не обращает на это внимания, люди удивились бы даже, если бы вдруг наступила тишина, — на фронте ее труднее и нервознее переносят, чем самый яростный гул орудий.

На рассвете батальон Косухина начал наступать на деревню Силки, на опорный пункт врага, с боем отвоевывая те три километра, которые отделяли их от деревни.

Опушка леса, накануне разминированная Ковальчуком, Марченко и Дроздом, была исходной позицией для наступления. Воронова с его бойцами Косухин послал к лощине: они должны были проползти к реке, пройти по льду или вброд и ударить во фланг немцам. Лейтенант Токарев с автоматчиками тоже ушел в обход, по узкой проселочной дороге. Сам же Косухин готовился к штурму с фронта. Фашисты сосредоточат силы на флангах против Воронова и Токарева, и тогда Косухин с артиллерией и пулеметами подавит врага огнем и стремительностью атаки.

Воронов и Токарев двигались лощиной и дорогой, а Косухин лежал в мокром снегу. Вот они, эти шесть сантиметров на карте, три километра на местности. Их надо бы измерять шагами, как это сделал разведчик Сергей Щукин. Он утверждал: до лесочка — тысяча шагов, не больше, до берега — еще восемьсот… Но это по прямой, а здесь, на дороге или лощине, люди вспоминают не о шагах — ведь ногами можно только подталкивать свое непослушное и отяжелевшее тело, путь теперь измеряется ладонями, пальцами. Щукин в этом признается потому, что он видит, как Марченко ощупывает провод, взрыватель, вытаскивает мину за миной… И за ним ползут люди в белых халатах, цепляясь за затвердевшую с утра колею, за снежные сугробы, за примерзшую дощечку, кем-то брошенную на дороге. На широкой и привольной земле люди могут двигаться только по узкому следу, проложенному саперами. Они измеряют свой путь, как древние люди — локтями. Вот кто-то соскользнул в кювет и взорвался на мине, но нельзя задерживаться, надо продвигаться… Вот у дороги, там, вдали, уже падают вражеские мины и снаряды. Они поднимают ввысь снег, смешанный с землей, осколки посвистывают, как кузнечики в полуденном лесу. Но все-таки нельзя останавливаться… Люди задыхаются, глотают снег, на мгновение припадая к сугробу. Маленький вещевой мешок кажется в этот час самой тяжелой ношей в мире, винтовка, к которой пехотинцы настолько привыкли, что она порой кажется естественным продолжением рук, теперь давит плечо… На дороге брошен котелок, какой-то измятый картуз, кнутовище, противогаз. Токарев передает по цепи: «Ничего не трогать, ничего не трогать!» Может быть, за ними таится смерть.

Вот они какие длинные и трудные тысяча шагов Щукина, до кустов и редкого леска еще далеко, а время идет, и пальцы сводит в суставах. Наша артиллерия уже открыла сильный огонь по вражеским укреплениям. Теперь надо торопиться. Токарев поднимает своих бойцов, они бегут по полю, проваливаясь в снег, с трудом вытаскивая ноги, бегут туда, к лесу. Враги, отстреливаясь, отходят к реке. Токарев идет за ними по пятам. Падает раненый, к нему ползет санитар, бойцы обходят их. На левом фланге слышен пулеметный огонь — это, должно быть, Воронов уже приблизился к реке. Токарев обходит лес вдоль опушки. Бойцы едва поспевают за длинноногим и проворным лейтенантом. Вражеские автоматчики бегут к реке, но попадают под наш пулеметный огонь. Токарев перепрыгивает через них и пробирается к камышам. Здесь надо будет перейти на тот берег.

Косухин, следивший за движением Токарева и Воронова, начал наступление по полю, по прямой — к деревне. Саперы и разведчики уже продолжили путь. Но не так-то легко протащить орудия по снегу. Кони прыгают из стороны в сторону, рвутся в постромках, но не могут вытащить застрявшие колеса. Люди, сопровождающие артиллерию, помогают им, подталкивают, упираются в спицы, скользят, падают, вновь поднимаются. Косухин подбадривает их:

— Надо только добраться до леса — там легче будет… Уже совсем близко… Вперед!

Но у леса кони взрываются на мине. Падают смертельно раненные правильный и заряжающий. Теперь в каждой секунде — судьба боя. Нельзя медлить. Пехотинцы режут ремни и подтаскивают орудия к холмику у леса. Враги направляют огонь на фланги — против Токарева и Воронова. Надо этим воспользоваться. Отсюда можно бить по вражеским укреплениям прямой наводкой. Косухин представлял в это мгновение всю сложность и напряженность пути, который приходится преодолевать бойцам Токарева и Воронова. Но иного выхода нет — в крови и муках рождается победа. Полчаса, не больше, им придется двигаться под огнем. Косухин знал своих людей — они не дрогнут.

Уже солнце близилось к зениту, а Косухин прошел лишь два километра. Но самое трудное еще впереди — с бугра он увидел луг, огороды за рекой и торчащие, обгорелые трубы деревни. Еще один километр, и он — там, в опорном пункте. Но никогда он еще не представлял себе с такой остротой, что в километре — тысяча метров, и кто знает, может быть, еще придется метры считать на сантиметры.

Косухин видит вдали людей, которых он воспитывал, учил, готовил к наступательным боям. Они не обманули его надежд. С непреодолимой стремительностью шли они под огнем к реке. Кое-где им приходилось ползти. Вот они встали на лед. Двое — это были Щукин и Марченко — побежали к тому берегу и провалились. Тонкий, уже оттаявший ледок не выдержал, неужели не удастся подтянуть и переправить орудия? Но Щукин и Марченко уже ломают лед. Должно быть, они попали в мелководье. За ними устремляются и пулеметчики, и минометчики. Они несут на головах диски, ленты и ящики с минами и идут по грудь в холодной, ледяной воде. Вражеская артиллерия помогает им взламывать лед, осколки вырывают людей из двигающейся цепи. Зеленоватый ледок багровеет от крови, но через мгновение вода уже смывает следы ранений или смертей, а течение уносит павших в борьбе за оставшийся километр пути, за деревню Силки, за безмятежную и покойную жизнь мира.

Косухин выждал, пока наши орудия приготовятся к бою, и тоже начал двигаться к реке. Он уже знал — можно идти вброд. У берега люди останавливаются — на какую-то долю секунды их охватывает нерешительность. Не так-то просто прыгать в холодную, леденящую реку, а потом бежать по лугу и огородам в мокрых сапогах, ватниках и шинелях. Но Косухин сам взламывает лед, — он впивается острием в колени, сжимает со всех сторон. Он пытается расчистить себе путь руками, но река оказывается сильнее его. Вода проникает в сапоги, холод пронизывает все тело, Косухин поднимает полы полушубка, придерживает их одной рукой. Бойцы обгоняют его, прокладывают ему дорогу. Но ноги едва передвигаются, они задевают какие-то камни на дне, он идет ощупью, как слепец. «Только бы не упасть, только бы не упасть», — думает Косухин. Вот и берег, скользкий, крутой. Косухин карабкается вверх, цепляясь за камыши.

Теперь надо пройти луг, огороды — и все! «Хорошо бы снять сапоги, можно пропасть…» Уже ползут люди по заснеженному лугу. Косухину не приходится их подбадривать. Он поддается охватившему всех нетерпению — поскорее туда, к деревне. Два сантиметра на карте, один километр на местности!

Косухин высылает саперов — обследовать луг. Тем временем мокрые, продрогшие, поеживающиеся от холода люди готовятся к решительной атаке. Враги направляют и сюда свой огонь. Но он уже менее точный и не сосредоточенный. Очевидно, враг еще не может определить — откуда наносится главный удар. Он предпринимает контратаку. Автоматчики при поддержке танков идут на Косухина. Наша артиллерия обрушивает на них снаряд за снарядом. Три танка воспламеняются, но шесть ползут по лугу, к берегу. Косухин выдвигает бронебойщиков. Они вступают в поединок с танками. Наши пулеметчики отражают контратаку вражеских автоматчиков. С трех сторон начинается наступление на деревню. Фашисты вынуждены одновременно обороняться и от Воронова, и от Косухина, и от Токарева.

Но уже пройден луг. Воронов прорвался с фланга к окраинам деревни, если только на выжженном месте с обгорелыми трубами, напоминающими памятники, может быть окраина. Косухину еще нужно было пройти огороды. Всего двести метров, но они показались самыми тяжелыми в этот день. Враг держал под пулеметным и минометным огнем узкий, разминированный проход. Теперь, казалось, надо проползти под снегом, слившись с землей. Каждый преодоленный шаг мог быть приравнен к подвигу. Но люди на войне так шагают день и ночь. Наша артиллерия уничтожает вражеские огневые гнезда. Враги отступают. И им уже перерезает путь рота Воронова. Косухин поднимается и ведет своих людей в село. Последние двадцать метров они бегут. Огонь стихает, но в снегу еще притаились мины. Кто-то оступился вдали и взорвался. Теперь Косухин двигается с величайшей осторожностью.

Косухин встретил Воронова и Токарева и обнял их. Они задыхались от усталости и возбуждения. Вот они — Силки. Теперь три километра уже позади, и путь, пройденный этими людьми, их трудный и мучительный день, переправа вброд через леденящую реку, кровь и героическая смерть павших в бою, огонь и холод, напряжение и усталость, величие духа и благородство подвига — все, все вложилось в сухом, сдержанном и коротком донесении капитана Косухина: «Заняли населенный пункт Силки». Потом он подумал и добавил: «Продвинулись на три километра на запад».

1942, январь