АГНИЯ БАРТО. Разыгрываю Андроникова

АГНИЯ БАРТО. Разыгрываю Андроникова

В Париже, где я жила несколько дней в ожидании визы в Португалию на заседание Международного жюри, незнакомый француз сказал мне:

– Мы все про вас знаем! Вы пишете стихи, ищете по радио детей и родных, разлученных войной, и разыгрываете Ираклия Андроникова.

Я была так явно поражена его осведомленностью, что он поспешил объяснить:

– Помните, в Москве было Международное совещание переводчиков? Я в нем участвовал, там выступал Андроников. – Француз улыбнулся: – Он-то и рассказал нам, как вам удается его разыгрывать.

По правде сказать, я и сама каждый раз удивляюсь, как мне это удается. Ираклий Луарсабович – человек проницательный, далеко не наивный, но, видимо, есть у него та душевная доверчивость, из-за которой он и попадает впросак. В моих записных книжках «летопись» розыгрышей Андроникова ведется издавна. Вот некоторые из них.

Приближалось стопятидесятилетие со дня рождения Михаила Лермонтова. Нетрудно себе представить, как поглощен был подготовкой к торжественным дням Андроников – неутомимый исследователь жизни и творчества поэта. Неутомимый и страстный! Потому в свое время он и разгадал «Загадку Н. Ф. И.». Наверно, с той же одержимостью, как Германн в «Пиковой даме» твердил: «Три карты, три карты, три карты», повторял молодой Андроников: «Три буквы, три буквы, три буквы», пока не сумел раскрыть имя Натальи Федоровны Ивановой, зашифрованное поэтом в посвящении «Н. Ф. И.».

Прочитав в преддверии юбилейной даты, что И. Л. Андроников – член лермонтовского комитета, я звоню ему по телефону. Говорю старушечьим голосом, медленно растягивая слова:

– Извините, пожалуйста, за беспокойство… Я… старая пенсионерка… Не можете ли вы помочь мне… улучшить мое жилищное положение… в связи с юбилеем… Михаила Юрьевича Лермонтова… Я его родственница.

– Родственница? – восклицает Андроников. – По какой линии?

– По линии тети, – отвечаю я, твердо зная, что у Лермонтова были тетки.

– А какое колено?

– Четвертое, – говорю я наугад.

– Вы не ошибаетесь?

– У меня есть доказательства.

– Скажите, а нет ли у вас писем Лермонтова?

– Письма есть, – еще медленнее тяну я слова, – маленькая стопочка и стихи там… небольшие… В сундуке.

– Разрешите, я сейчас к вам приеду? – взволнованно говорит Андроников, и мне кажется, я по телефону слышу, как у него колотится сердце.

– Сейчас поздно… десятый час… Мы с сестрой рано ложимся, сестра еще старше меня.

– Тогда завтра с утра я у вас буду.

– Знаете… нас с сестрой… завтра утром… повезут в баню… Вы после двух, пожалуйста.

– Спасибо, буду после двух, – нехотя соглашается Андроников. Но, видимо, опасения ревностного искателя, что не он первый увидит драгоценный листок со стихами, так велики, что заставляют его добавить:

– Только до моего прихода вы никому из других членов лермонтовского комитета не звоните.

– Зачем же? – успокаиваю я. – Запишите адрес! Лаврушинский переулок, семнадцать… В пылу Ираклий Луарсабович не сразу понимает, что это дом, где живут многие московские писатели.

– Ваши имя, отчество? И фамилию назовите, пожалуйста.

Называю себя. Длительная пауза. Потом возглас:

– Это жестоко!

Но через мгновение Андроников уже хохочет:

– Как я попался! Нет, это грандиозно!

Обычно люди, очутившись в смешном положении, не любят об этом вспоминать. Андроников – напротив: где бы мы ни встречались, он уже издали начинал улыбаться и охотно рассказывал окружающим, как чуть не помчался, полный надежд, к родственнице Лермонтова «по линии тети».

Верно сказал мне в свое время Михаил Кольцов: если человек, рассказывая о том, как он попал в смешное положение, не боится выглядеть смешным, то он – умный человек.

Самый первый розыгрыш Андроникова был связан с его выступлением по телевидению. Он вел передачу из квартиры Алексея Николаевича Толстого, рассказывал о тех, кто посещал этот дом, показывал фотографии разных людей, читал сердечные дарственные надписи, серьезные и шутливые. Ираклий Луарсабович часто бывал здесь при жизни Толстого. Их связывали самые дружественные отношения. Прикинув, сколько времени потребуется, чтобы доехать с улицы Алексея Толстого до Кировской, и решив, что он уже дома, набираю номер его телефона.

– Слушаю, слушаю вас, – говорит он, запыхавшись.

– Поздравляю вас, только что смотрела передачу… Так хорошо все было! – стараюсь я говорить высоким девичьим голосом. – Вы меня, наверное, не знаете, я сотрудница литературной редакции (называю первое попавшееся имя). Я – Таня.

– Я вас знаю, Таня, – учтиво отвечает Андроников. И благодарю: вы первая мне звоните после передачи… Значит, все хорошо?

– Да очень! Только вы фотографию народной артистки Улановой в «Лебедином» вверх ногами показали. Но это ничего, все равно красиво! Она же в танце, в балетной пачке…

– Неужели я не так повернул снимок? – ужасается Ираклий Луарсабович.

– Не волнуйтесь, может быть, у нас плохое изображение в телевизоре, мы его чиним, чиним…

Андроников быстро успокаивается:

– Такой кадр не мог пойти в эфир. Меня бы остановили, прервали бы съемку…

– Конечно! Я еще вот почему вам звоню: вы так хорошо говорили об Алексее Толстом, не могли бы вы выступить в передаче, посвященной Льву Толстому?

– В связи с какой датой? – осведомляется Андроников.

– Не в связи с датой. Мы задумали воспоминания современников Льва Толстого… Пока они живы. Некоторые из них.

– Позвольте, Вы, кажется, считаете, что я ровесник Льва Николаевича? – В голосе Андроникова почти негодование. – Неужели я выглядел таким в вашем телевизоре? Его действительно нужно чинить. Я едва лепетал, когда великий Толстой ушел из жизни.

– Но все-таки прошу – запишите в своем блокноте!

– Что я должен записать? – недоумевает Андроников.

– Запишите! Розыгрыш номер один.

В трубке раздается громкий хохот:

– Колоссально! Как вы меня настигли? Я только что вошел в дом!

Несколько лет спустя Андроников рассказывал по телевидению о рукописях XIII века. Раскрыв толстый фолиант, он сказал, что на полях этой рукописи ее автор, монах, оставил запись: «С похмелья писать не хочется». Нельзя было упустить такой блестящий повод для розыгрыша! Набрав знакомый номер, изменив голос и назвавшись рядовой телезрительницей, говорю укоризненно:

– Смотрела вашу передачу. Очень интересно, но исторически неверно, что с перепою писать нельзя.

– По рукописи мной прочитано, – говорит Андроников.

– А почему же некоторые писатели с похмелья писали? И сейчас бывает…

– Это вопрос бестактный. Я не знаю, кто пишет с похмелья! Как ваша фамилия? Называю себя. И снова в трубке радостный хохот.

С длительными перерывами розыгрыши продолжались, но требовали все большей изобретательности. Хотелось мне что-то придумать на тему необычных устных рассказов Ираклия Андроникова, где он не только описывает и изображает разных людей, но передает тонкие оттенки их мысли, восстанавливает их образы, да еще выступая перед любой аудиторией и мгновенно приноравливаясь к ней.

На сей раз изобрела я некую Эмилию Глазунову, начала разговор голосом низким, хрипловатым:

– Товарищ Андроников? С вами говорит артистка филармонии Эмилия Глазунова, у меня к вам дело: я хотела бы исполнять ваши устные рассказы.

– Странная мысль… Вы находите, что я сам их плохо исполняю? – иронизирует Андроников.

– Замечательно исполняете! Все знают, что у вас всегда аншлаги! Но уверяю вас, что ваши рассказы будут иметь успех и в моем исполнении. Мне нужно ваше разрешение.

– Не представляю себе, как мои рассказы может исполнять кто-нибудь, кроме меня? И я же импровизирую, у меня нет точного текста.

– Текст у меня есть, я записала вас на магнитофон в одном из ваших концертов.

Андроников начинает нервничать:

– Позвольте, вы меня удивляете! И, кроме того, вы, как женщина, вряд ли сможете изобразить Качалова или Фадеева.

– В том-то и дело, что мой жанр это вполне допускает.

– Но в каком именно жанре вы работаете?

Тут я говорю своим обычным голосом:

– Я – чревовещательница, Ираклий Луарсабович.

– О господи, – хохочет Андроников, – а я-то думаю, как мне отвязаться от этой Эмилии?

И мы оба долго смеемся.

Розыгрыши привились и утеплили наши дружеские отношения. Не только они, конечно. Когда я начала вести радиопоиски, Андроников душевно отнесся к поиску по детским воспоминаниям. Почти всякий раз после передачи звонил, расспрашивал, советовал. Мне было важно, что он одобряет интонацию живого разговора, которую я взяла в этой передаче. Одобрял он и то, что о судьбах людей я размышляю, отклоняясь от написанного текста.

– Если вы хотите больше народу привлечь к поискам, непременно ведите разговор так, как будто видите перед собой живую аудиторию, – говорил он.

Я приняла многое из того, что он советовал.

– Теперь мы с вами – коллеги, – шутила я. – Оба – искатели, только в разных областях.

Поиски все расширялись и заполнили мою жизнь до краев. Времени ни на что не хватало. Вскоре розыгрыши прекратились сами собой. И я думала, что навсегда.

1978