Эпилог

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Эпилог

«…И спираль отходящего тысячелетия последним своим витком, походя, увлекла героев моих заметок в калейдоскоп событий, казалось бы, совершенно невозможных…»

…Севела — снимает в Союзе фильмы…

Авторханова! Печатает! «Огонек»!..

А вот Лимонов. Прижившись в Париже, стал модным автором. Летом 90-го подписал он договор с Ю. Семеновым через прибывшего в Париж Плешкова на издание своих книг в России. На другой день Саша Плешков умер, там же, в Париже — неожиданно и неизвестно от чего. Лимонов же в советских газетах печатается… Ну и что?

Год еще назад предположившего, что Максимов с «Континентом» окажутся в Москве, назвали бы провокатором…

Этими абзацами завершал я, в уже таком далеком 1991-м году, второй том Антологии «Беседы», — сохраняю их и в нынешнем издании как отчасти неустаревшие, связанные с его фигурантами. Если бы неустаревшие…

Хорошо бы тем и закончить, только не получается. После первой газетной публикации заметок, в него вошедших, спустя каких-то 5 лет, к выходу 3-го тома «Бесед» уже следовало их дописывать, скорее, — к сожалению. А теперь — снова… И чему удивляться? — ведь почти три десятка лет собирались эти тексты, сегодня не всегда возможно и даты их появления припомнить!

Но — по порядку. Сначала — из тома 3-го, года издания уже 2000-го:

«Кончаловский оставил дом в Лос-Анджелесе: дым отчества, но и возможность снимать фильмы, поманили его в Россию. Это — хорошо. Признаюсь: сцены из его „Дома дураков“ не уходят из памяти и теперь, спустя вот уже лет пять, как я был на его премьере.

Лимонов, забросив за спину автомат Калашникова, строчил нам в „Панораму“ репортажи откуда-то с передовой в Боснии, корчащейся в судорогах братоубийственной войны. Теперь он из подвальной штаб-квартиры, пожалованной его партии городскими властями (уже бывшими), морочит газетчикам головы. Лимонов теперь — лидер.

Партия его называется „национал-большевистской“ — и газетчики, соответственно, стращают читателя: еще бы — за Лимоновым уже не одна и даже не десять тысяч новообращенных, — тех ребят, кто еще недавно не знал, к какому берегу в нынешней, далеко не однозначной, политической жизни России прибиться…» — остальное дописываю сегодня.

Прибились — да так, и в таком числе, что теперь их вождь Лимонов заявил президентские амбиции, конечно же, понимая, что не быть ему в Кремле в обозримом будущем, если вообще такое может быть. Но и всё же…

Да и Господь с ним… Я ведь, и правда, сохраняю к нему самые добрые чувства и даже, могу сказать искренне, — дружеские, и потому не безразлична мне его судьба, при всем при том.

Шемякин. Продолжая главу, ему посвященную, добавлю — на площадях родного города, из которого он был изгнан вот уже три с лишним десятилетия назад, художник устанавливает свои монументы — в Петропавловской крепости стоит теперь его Петр Первый, в Мариинском театре ставится его «Щелкунчик». Он успел подружиться с новым российским руководством, но и раздружиться — многократные предложения восстановить ему российское гражданство Шемякин не принял.

Его имение в Клавераке, рассказывал я выше, занимающее территорию размера внушительного, заставлено новыми работами — они и под открытым небом: в мастерских рядом с новыми картинами скульптуры просто не помещаются. Это даже и при том, что востребованность Шемякина, как художника, нисколько не уменьшилась за эти годы и даже напротив. Не случайно ведь текст нашей с ним беседы при публикации я назвал выдержкой оттуда, словами художника — «Работа продолжается».

Особое место в ней, его работе, занял проект «Дети — жертвы пороков взрослых» — а там такие подтемы: наркотики… пьянство… садизм и жестокость… детский труд… нищета… но и просто безразличие к детям.

И этот проект иллюстрируется статистикой — ужасающей! Теперь эта композиция в Москве на Болотной площади — той самой, что стала символом противления россиян нарождающейся в стране диктатуре. Преклоняюсь, Миша, — помогай тебе Господь. А «Петербургские карнавалы» тобою присланные мне к юбилейной дате составили, может быть, самую значимую для меня часть домашней галереи — они всегда со мной.

Саша Соколов. Пожил в России, вернулся в Канаду, счастливо женат многие годы, о чем я узнал совсем недавно — нашли мы друг друга и условились больше не теряться в пространстве и отпущенном нам времени. Вот и жду теперь его в гости в Калифорнию — обещал он под честным словом объявиться в самом недалеком будущем. А пока прислал новый сборничек — небольшой, страниц на полтораста, но и всё же… — с трогательной надписью. Так и надписал его: «…надеюсь, что скоро увидимся».

Леночка Коренева работает в московском театре, снимается в сериалах и в Штаты, кажется, возвращаться не спешит — вот мы и видимся с ней теперь там, в каждый мой приезд в Москву.

Жизнь — продолжается…

Возвращаясь к текстам, увидевшим свет в разные годы и в разных изданиях, я с сожалением пропускаю в этом сборнике многие из них. С сожалением, потому что за ними остались люди, ставшие мне близкими по разным причинам и в разных коллизиях, которые мы проживали вместе. Скорее всего, кто-то из них будет забыт, не став достоянием истории, уже уходят их имена из памяти людской — но не из моей.

Но вот — Людмила Фостер: «…Её голос был знаком всем нам, кто, пытаясь преодолеть помехи, создаваемые мощными „глушилками“, подстраивал свой „ВЭФ“ или „Спидолу“ на волну „Голоса Америки“», — писал я в 81-м, рассказывая о встрече с ней в Вашингтоне. Это был один из самых первых выпусков «Панорамы»… Мы говорили с ней о переменах в тоне программ станции — они становились всё более толерантны к советским властям: «Да, мы — правительственная станция, такова была правительственная линия — „детант“, детище Киссинджера».

Мы говорили о праве эмигрантов из СССР выбирать самим страну, где они хотели бы жить, по «Голосу» же нередко звучали призывы ехать им только в Израиль, в том числе и тех, кто сам в недавнем прошлом оставил Советский Союз. Время рассудило по-своему: Израиль обогатился сотнями тысяч бывших советских граждан, но и Штаты становились новой родиной для нас.

Симон Визенталь… сегодня даже не верится, говорю я себе, что в числе твоих собеседников был и легендарный «Охотник за нацистами» — двухчасовая беседа с ним сохранилась для будущих исследователей и историков ушедшего века в подшивках «Панорамы» 80-х годов.

А вот — Брюс Хершензон, популярнейший телекомментатор, чья колонка в переводе неизменно украшала страницу «Панорамы» — мне признавались читатели, что, получив газету, открывают её именно с этой страницы. Тогда, в 83-м, он говорил: конец системы неизбежен — идеи польской «Солидарности» проникнут через Восточную Европу в Россию. Мы слушали, конечно же, не веря, но и не пытаясь возразить, — как слушали бы рассказ из жизни марсианской колонии землян, действие которого будет разворачиваться через полтыщи лет… А спустя совсем короткое время в мире все пошло словно по его сценарию.

Или вот — федеральный прокурор по Калифорнии Ричард Боннер — содержание нашей беседы с ним в 1986-м году заняло две полосы в «Панораме»: это его сотрудники занимались делом обвиненных в шпионаже эмигрантов из Киева, четы Огородниковых — они сумели завербовать специального агента ФБР Миллера — такой «подвиг» зафиксирован как уникальный во всей истории этого агентства.

Сейчас о нём знают разве что библиографы, работающие с газетными подшивками тех лет, а помнят только наши эмигранты тех лет. Но и сами Огородниковы, надо думать, отбывшие в Штатах назначенные судом сроки заключения и депортированные в родные места, не забыли. Случилось и мне свидетельствовать в тех заседаниях, о чем я рассказывал в документальной повести «Беглый Рачихин», — он, Рачихин, приятельствовал с ними, не обязательно зная об их усилиях услужить «дипломатам» в штатском из советского консульства в Сан-Франциско, хотя, кто теперь скажет, знал ли…

А еще — замечательный гость нашей редакции раввин Меир Кахане, основатель «Лиги защиты евреев»: в «Правде» безымянные «обозреватели» его иначе не называли как «бесноватый раввин», «сионистский фанатик» и «фашист». В публикации текст нашей с ним беседы я назвал «Неистовый Кахане»: «неистовый», потому что это его лозунг «Отпусти народ мой» собирал людные демонстрации перед театрами, где выступали советские артисты. И у дверей советского посольства в Вашингтоне — там бывала стрельба по окнам. А возле здания ООН и у дверей нью-йоркского представительства «Аэрофлота» взрывались бомбы.

И ведь стали выпускать! Конечно, не только потому, но и потому тоже… Он же призывал и требовал изгонять из Израиля «нелояльных арабов»… Трудно сказать, кто его больше ненавидел — гэбешники или ФБР. В предисловии к публикации нашей беседы я писал: «Где-то в диверсионной школе КГБ или в лагере палестинских террористов для него лелеют убийцу…». Не люблю быть провидцем, но это случилось — его застрелил средь бела дня на улице Нью-Йорка палестинский араб.

Не вместился в этот сборник и текст, носивший заголовок «Самый печальный фильм Стивена Спилберга» — о том, как создавалась картина «Список Шиндлера».

Нет здесь и беседы нашей с художником Львом Морозом, моим предшественником на самой первой «американской» работе, её пересказ занимал в «Панораме» два полных разворота, копии этих страниц я сохраняю — придет и им время.

Оказались неумышленно «за бортом» и записи наших разговоров с замечательным актером и моим добрым товарищем — вот уже сколько лет — Олегом Видовым. Главу «Жители волшебного мира» без них не могу я считать завершенной, вот и берегу их тексты к публикации — придет день, выйдут и они…

Или вот — период, когда содержание моих еженедельных выступлений на американо-русском телевидении публиковалось в своей колонке «Панорамы» (было тогда в Америке такое — не «русско-американское», но именно «американское» телевидение — с десятиминуткой на русском языке: там у меня была своя передача). Темы были разные — на злобу дня: о реформе программы «велфера», о несправедливости правительственной программы «предпочтений» при поступлении в вузы негров, о смене и о «не смене» президентов — у нас в Штатах, и там. Разное было…

Но и Федосеев, Анатолий Павлович. «Замечаете? — спросил бы я его сегодня, — догадки и прогнозы ваши сбывались почти с математической точностью — одно за другим. Даже про самолет сознались: знали — сбивали пассажирский… Только не стало уже и вас».

Кашпировский — успешно завершив выступления в Штатах, «подарил» по финансовой своей неопытности немалые заработанные годами гонорары нью-йоркским жуликам, — о чем рассказывал мне, сам удивляясь. Выдержал Анатолий Михайлович и кампанию, развернутую в российской прессе с «разоблачениями» его методов врачевания. Сейчас успешен по-прежнему и даже собирается провести сеанс чудесных исцелений болящих и страждущих из космоса.

Гарик Каспаров. Повторно утвердившись в качестве чемпиона мира (впрочем, собственно, неожиданного мало), он стал еще и одним из ведущих лидеров демократических сил России. Рассказывают легенды — о том, как, наняв самолет, вывозил он на нем из Баку, вспыхнувшего пожаром смертельной вражды, армянские семьи. А сейчас недолгий, спровоцированный арест — такой Каспаров… Но и такое время.

Книги — вышли и разошлись… Кому-то досталось прочесть — и потом, в лучшем случае, книга «пошла по рукам» друзей, знакомых, или же оказалась на полке, куда не каждый день заглядываешь. Это — если не забыли вернуть… В худшем — оказалась она в коробке в чулане, а коробка постепенно пустела, освобождая место новым, которые скоро тоже станут обузой. И всё — жизнь книги кончилась.

Немногие книги остаются в библиотеках. Но ведь они были! — и ими зачитывались, передавая из рук в руки. Несправедливо это — с таким ощущением писались заметки в газеты о прочитанном. Пусть о них память сохраняется хоть таким образом.

И теперь — о печальном. Приведу здесь только тех, кого я мог бы назвать соавторами первых трёх глав и чьи имена не упомянуты в 4-й главе этой книги.

Ушли за эти годы из жизни мои собеседники:

Семенов Юлиан — Юлик, как называли его друзья…

Виктор Платонович Некрасов — ну, не получается назвать его без отчества, как других, в этом скорбном ряду.

Аксенов Василий — ушел и ты следом за ними, прервав свою писательскую биографию, составившую золотой фонд современной российской прозы — как несправедливы все эти кончины, оборвавшие на полпути жизни её творцов!

Не стало Эфраима Севелы, непоседы и неисчерпаемого рассказчика — его я успел навестить в Москве дважды и в последний раз — совсем незадолго до кончины, что было уже и тогда очевидно…

Нет и Миши Козакова — кому-то теперь досталась «довлатовская» трубка, подаренная ему мной когда-то?..

И нет Риммы Казаковой — «… далёкому и бесконечно близкому», — написала она на титульной страничке только что вышедшего тогда сборника новых стихов в 2006 г. А теперь — кто измерит расстояние, нас разделившее?

И ничего больше не запишет в продолжение своих замечательных мемуаров Люда Кафанова…

То же — и Валентин Бережков, многое еще он мог бы рассказать из страниц истории, отчасти сокрытых и по сей день для наших современников… Не успел.

И до сих пор стоит у меня перед глазами мёртвый Малый зал Центрального Дома литератора — а ведь у Георгия Арбатова это его выступление оказалось последним, как и книга, которую представлял пустующим рядам стульев секретарь Союза писателей Валентин Черниченко, — так ведь и его уже нет.

Саша Ткаченко — поэт, журналист, правозащитник расследовавший преступные деяния лиц нередко очень высокопоставленных. Крепыш, футболист — не дожил до 60. Странная кончина, внезапная и необъяснимая.

Кунин… — остались в прошлом наши путешествия, рассказы Володи: заслушавшись его, легко было представить себе, будто вот и ты соучаствуешь в эпизодах его удивительной биографии. А сколько рассказанного Куниным не вместилось в главу ему здесь посвященную! Но его голос, магнитофонные записи у меня хранятся вместе со множеством наших фотографий — они сняты здесь, у меня дома, на улицах Лос-Анджелеса, в путешествиях по Европе…

Бегишев Валера, журналист-международник ведущих советских изданий — «Экономической газеты» и «Социндустрии» с начала 60-х годов, когда мы с ним подружились. Были у него и годы работы за рубежом, корреспондентом журнала «Новое время», — из редакции он был изгнан со скандалом по доносу немецкого гида: в частном, как Валере казалось, разговоре он нелицеприятно отозвался о «родной» советской власти.

Зато стал он волен сотрудничать с иностранными изданиями — с нашей, американской «Панорамой», прежде всего, на протяжении последующих двадцати лет. Четыре с половиной десятка насчиталось нашей с ним дружбе — и пяти уже не бывать… — имя Валеры я дописываю здесь на скорбной странице сборника в день передачи книги в издательство…

Это — только последние несколько лет.

Вот таким мортирологом приходится завершить послесловие. В памяти и в этих заметках люди, чьих имен не оказалось в предшествующей главе, — они всегда остаются со мной. Это они, — с кем случалось нам беседовать подолгу и неоднократно, — теперь стали фигурантами, может быть, самой дорогой мне части этой книги… Хотел бы добавить — и самой значимой, но об этом судить читателю.

Альбомы с фотографиями, часть которых соседствует с текстами этих сборников, их лучше и не открывать — зажмуриться хочется.

А жизнь продолжается…

В третьей книге собрана авторская проза, опубликованная в разные годы, в разных изданиях и разными редакциями. Упомянутая выше документальная повесть «Беглый Рачихин» соседствует там с вымышленными историями — плодом неудержной и местами рискованной фантазии главного действующего лица ряда глав Доктора Гора, который и сам придуман автором, сокрывшимся за тенью этого фантазера.

К сборнику, завершающему трикнижие «Между прошлым и будущим», отсылает оглавление, приведенное здесь на последних страницах этого тома.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.