Июнь 1978 года
Июнь 1978 года
Образцова сказала, что Георгий Васильевич Свиридов приглашен выступить с авторским концертом. И они начинают готовиться с завтрашнего же дня. Действительно, назавтра композитор прислал за ней машину и она поехала к нему за город, захватив Важа и меня. Через полчаса мы входили в дачную калитку, а с крыльца навстречу уже шел Георгий Васильевич.
Потом они работали вместе целую неделю…
Сбывалось то, о чем я мечтала когда-то в декабре. Та единственная репетиция, которую я наблюдала, счастливо получала продолжение.
Важа обычно сидел в сторонке на диване, раскрыв ноты, и слушал с такой силой сосредоточения, что его лицо становилось искаженным, некрасивым.
В открытые настежь двери тек теплый запах леса.
На веранде, на столе закипал самовар. На капустном листе с жемчужной каплей росы вкусно желтело деревенское масло; на тарелке лежала голова сыра.
В этом доме во всем отзывалась натура хозяина. Даже в хлебосольстве.
Свиридов и Образцова повторяли то, что было выучено когда-то. Но как повторяли!
К тому, что он, творец, слышал в своей музыке, она добавляла себя, изумляя его веселой, непостижимой тайной своего таланта.
Он одарял, она удваивала дар собой. Но это была работа, нелегкая работа!
Почему-то особенно долго они бились над первой фразой песни «Осень». Прозрачное, лирическое стихотворение Михаила Исаковского. Казалось бы, что в нем сложного!
«Пели две подруги,
Пели две Маруси,
Как осенним утром
Улетали гуси;
Как прощались гуси
Со своим гнездовьем:
С речками, с лесами,
С тихим Приднепровьем;
И кричали гуси,
В небе пропадая,
Что всего дороже
Сторона родная…
……………………
И подруги стали,
Головы закинув,
Словно две осенних,
Две лесных рябины.
И запели разом,
Стаю провожая,
Что всего дороже
Сторона родная…».
Свиридов. Начало — совершенно ровно, спокойно, повествовательно. И — картина.
Образцова (поет). «Пели две подруги, пели две Маруси…».
Свиридов. Чуть-чуть формально получилось.
Образцова (поет). «Пели две подруги, пели две Маруси…».
Свиридов. Нет, выхолощенно.
Образцова. «Пели две подруги, пели две Маруси…». Мы не можем спеть эту фразу, потому что не нашли форму всей вещи.
Свиридов. Верно. Это я виноват. Я ее внутри себя потерял.
Чачава (подает голос). При однообразии, которое необходимо, фраза не двигается по горизонтали, поэтому — топтание.
Свиридов. А что надо делать?
Чачава. Надо просто подумать о перспективе.
Образцова и Свиридов смотрят в ноты, думают о перспективе. И сразу эта фраза: «Пели две подруги, пели две Маруси…» — сдвигается с притыка.
Образцова (поет). «Как осенним утром улетали гуси, улетали гуси…».
Свиридов. Эту фразу надо спеть с воздухом!
Образцова поет ее с «воздухом», как хочет Свиридов.
Свиридов (пропевает в восторге). Во-от! Замечательно!
Образцова (поет). «Как прощались гуси со своим гнездовьем, с речками, лесами, тихим Приднепровьем…».
Свиридов. Хорошо! «С речками, лесами…» сделайте кругло! И «Как осенним утром улетали гуси…» — тоже с воздухом и круглое!
В том, как Свиридов играет на рояле, слышится и трепетание крыл, и воздух, и это таинственное — «круглое»! И когда он кричит: «Рояль — богатейший ящик, колоссальный! В нем можно делать чудеса!» — думаю: чудеса, правда!
Образцова. Сколько же в этой маленькой песне можно всего сказать! Когда-то вы мне объясняли: «Это надо петь по-деревенски торжественно». А мне хочется спеть и этих девчонок, как я их чувствую, и осень, и любовь к родине.
Свиридов. Елена Васильевна, любовь к родине — это органическое чувствование! (Поет.) «И подруги стали, головы закинув, словно две осенних, две лесных рябины. И запели разом, стаю провожая…». Они сами часть Родины, часть этой природы, этого леса.
Образцова. Да, они часть природы. (Поет.) «И запели разом, стаю провожая…».
Свиридов (поет). «И запели разом, стаю провожая…» — широко, беспредельно, всеобъемлюще!
Образцова (поет). «…что всего дороже сторона родная…».
Свиридов. Во-от! Живая фраза получилась! (И — к Важа.) Образцова исправила мне одну ноту. Я теперь сделал на восьмушку раньше. (И повторил.) Хорошо, Елена Васильевна! Каждому слову веришь!
Они переходили к песне на слова Тютчева «Эти бедные селенья».
Работа на даче у Г. В. Свиридова.
Работа на даче у Г. В. Свиридова.
Образцова (поет). «Эти бедные селенья, эта скудная природа — край родной долготерпенья, край ты русского народа!»
Свиридов. «Эти бедные селенья…» — изумительно. Но дальше: «край родной долготерпенья…» — должно быть эпично, спешить не нужно, а то смысл теряется.
Образцова (поет). «Удрученный ношей крестной, всю тебя, земля родная, в рабском виде царь небесный исходил, благословляя».
Свиридов. Я даю темп, а вы скажите: не медленно ли? Должен чувствоваться шаг, Христос идет. (Поет.) «В рабском виде царь небесный…» не надо петь громко, но царственно.
Образцова. Да, я понимаю… В русской поэзии образ Христа — это путь совести, отклик на боль, путь от души — к России. Но это трудно спеть… (Повторяет песню еще раз.)
Свиридов. Мы нашли темп, смысл и тон. Верно поете, монументально-могуче, как псалом.
Образцова. Да, эта песня у меня осела.
Работа на даче у Г. В. Свиридова.
Свиридов. Елена Васильевна, дорогая, если вы будете исполнять новую, современную музыку, вы невольно иначе споете старое. Петь только классику нельзя, тогда она становится музейной, омертвляется. Большой артист обязательно должен быть связан с живым композитором, с живым творческим процессом. Почему? Каждая эпоха, каждое время имеет свой язык разговорный и свою речевую манеру. Язык меняется не так быстро, как речь! Русская разговорная речь во времена Глинки была не такой, как во времена Чайковского. А допустим, при жизни Рахманинова — снова иная. И композитор в своей вокальной музыке — если она стоит того названия! — запечатлевает речь своего времени. Когда он находит ее — это и есть нахождение правды искусства, сквозь которую светит правда самой жизни. Исполнение певца находится в колоссальной зависимости от речи его времени. Поэтому многие наши композиторы-классики певцов готовили для себя сами. Сколько учеников и учениц было у Глинки, сколько учениц было у Даргомыжского! Возьмите романсы Чайковского. Скольким замечательным певицам они посвящены! А Мусоргский? Он создал своей музыкой совершенно новую вокальную школу, которую представляла, например, изумительная артистка Мария Алексеевна Оленина-Д’Адельгейм, ученица его ученицы Александры Николаевны Молас. Это была непревзойденная до сих пор исполнительница романсов и песен Мусоргского, незаурядная, выдающаяся женщина с очень яркой судьбой. Между прочим, я имел удовольствие познакомиться с ней в последние годы ее жизни. Когда в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году в Москве проходил Всесоюзный вокальный конкурс имени Мусоргского, мне пришлось быть председателем жюри, а Оленина-Д’Адельгейм была в составе членов жюри. Встреча с ней, живым осколком великой русской артистической культуры, осталась навсегда памятной для меня. Короче говоря, певец должен быть связан с живым музыкальным процессом. Тогда он и классику будет петь по-новому, не академично, не стараясь стилизовать то время, когда она была написана, а как наш современник. Речь его будет живой. Поэтому подлинно даровитый, подлинно замечательный артист — тот, кто ищет живую речь. Таков был Шаляпин. Несомненно, «Борис Годунов» был именно той оперой, где Шаляпин показал свой гений в полном блеске — и как актер и как певец, распознавший в музыке Мусоргского жизненную, по слову композитора, «творимую говором мелодию». Шаляпин стал Шаляпиным, спев Мусоргского. К сожалению, теперь «Бориса Годунова» многие певцы стараются петь, как Шаляпин. Копиистов много. Вообще копиизма в искусстве много. Это, конечно, не так плохо, знаете ли. Хорошие копии… Но вот откровения редки! (Ко всем нам.) Образцова замечательно чутка к интонационному строю музыки, она понимает: чтобы добиться художественной правды, надо в музыку вжиться, вскрыть сущность каждого слова, каждой фразы. Но над этим, конечно, надо много и много работать!
На даче у Г. В. Свиридова.
Е. В. Образцова и Г. В. Свиридов.
Чачава. Я думаю, певцу надо уметь и немного сочинять музыку. Даже если нет больших композиторских данных. Исполнители, которые сами сочиняют, лучше чувствуют форму, лучше видят целое, перспективу.
Свиридов. Когда человек сочиняет, он звук иначе чувствует.
Образцова. Мне музыка иногда во сне снится. Наутро хоть записывай…
Свиридов. Что дальше? Блоковское возьмем?
Образцова. Давайте «Изгнанника». Одна из любимых моих вещей…
Свиридов. Я написал ее в сорок восьмом году. Был тогда очень одинок!
— (слева) Афиша концерта Е. Образцовой.
— (в середине) Московская консерватория.
— (справа) В. Чачава и Е. Образцова перед концертом.
Образцова (поет). «Мне грезится: вечер мирен и тих, над домом стелется тонкий дым, чуть зыблются ветви родимых ив, сверчок трещит в щели невидим». Как я хочу голосом, тембром передать этот уют дома, теплоту вечера!
Свиридов. Это ведь кавказская вещь. Аветик Исаакян — в переводе Блока. У них там всегда тепло.
Образцова (поет). «У огня сидит моя старая мать, тихонько с ребенком моим грустит, сладко-сладко, спокойно дремлет дитя, а мать моя молча молитву творит».
Свиридов. Елена Васильевна! Здесь надо передать ощущение людей нашего атомного века. Жизнь, дар жизни так нешуточны, драгоценны. И все это так хрупко!..
Образцова (читает молитву матери, и лицо ее становится горестным). Я долго не могла найти интонацию, как прочесть молитву. И опять начались мои ночные бдения со свечами. Если я не отыщу интонацию, единственную для данной вещи, я не могу петь. Интонация — это все! Георгий Васильевич, помните, как Надежда Плевицкая пела «Белилицы, румяницы вы мои…». Первый куплет: «Едет, едет мой рявнивый муж домой, он везеть, везеть подарок дорогой, веселую, шелковую батогу, хоча, хоча меня молоду побить…» Бесстыжая баба, веселая, лукавая! Тысячей оттенков голоса Плевицкая рисует ее характер. А дальше жанровая картинка: «Я ж не знаю и не ведаю за что. За какую, за такую за бяду?» «У соседа на беседе я была, супротив холостого сидела. Холостому стакан меду поднесла. Холостой стакан меду принимал, ко стакану белы руки прижимал. При народе сударушкой называл…». Георгий Васильевич, «У соседа на беседе я была»! Вот русский язык! А последний куплет — слова те же, что и вначале, в нотах то же самое, а по смыслу — страшно. Ведь убьет муж ее! «Хоча, хоча меня молоду побить. Право слово, хочет он меня побить, я ж не знаю и не ведаю за что…». Стон. Вот — интонация!
Свиридов. Плевицкая — моя землячка, родилась в курском селе Винниково, неподалеку от моего родного Фатежа. Это курская песня. Она их знала хорошо и пела здорово!
Чачава. К тому же на пластинке ей аккомпанирует Рахманинов. Такой ансамбль!
Свиридов. Мое отрочество прошло в Курске, там я учился в общеобразовательной школе и одновременно в музыкальной. Это было в конце двадцатых годов. И знаете, в Курске ведь была опера, играла весь зимний сезон, а летом в городском саду играла оперетта, и довольно сносная. В концертах я слышал Нежданову, Собинова, Платона Цесевича — знаменитый был бас! Слышал квартеты имени Глазунова и имени Вильома, виртуозов-пианистов и скрипачей. Они приезжали в Курск на гастроли. Звучала классика, и публика очень любила серьезную музыку, народу в концертах было полно. Теперь почему-то больше напирают на эстраду. Не скажу, чтобы этот культурный прогресс меня особо радовал…
Образцова. Что дальше возьмем? Блоковское «Утро в Москве». (Поет.) «Упоительно встать в ранний час, легкий след на песке увидать. Упоительно вспомнить тебя, что со мною ты, прелесть моя. Я люблю тебя, панна моя, беззаботная юность моя, и прозрачная нежность Кремля в это утро — как прелесть твоя».
Концерт в Большом зале Московской консерватории.
Свиридов. Хорошо! Знаете, друзья мои, сейчас все так усовершенствовалось — и музыкальное письмо, и техника исполнения. Люди все умеют, все могут изобразить, все научились имитировать. Даже талант! Между тем настоящий талант подчас стихиен, неосознан. Он делает то, что велит ему природа, и часто сам не может объяснить, почему и как это делает. Есенин, например, говорил про себя: «Я — Божья дудка». И потому настоящий талант — такая же редкость, как и раньше. У вас, Елена Васильевна, сначала что-то рождается в сердце, а потом идет в голову. А не наоборот. Сказать по правде, мне это особенно близко в вас. Вы стараетесь проникнуть в сущность музыки, в ее тайну. И эту тайну не пытаться разгадать, нет! А как-то лишь приблизиться к ней и донести ощущение этого приближения до слушателя. Музыка должна нести в себе тайну, о которой нельзя рассказать, слов не найдешь. А иначе она не нужна. И хорошо, что вы это понимаете… Но к делу, да? Возьмем «Невесту»?
Образцова (поет). «Божья матерь Утоли мои печали перед гробом шла, светла, тиха. А за гробом — в траурной вуали шла невеста, провожая жениха…». (Останавливается.) Георгий Васильевич, знаете, вы что-то не то с педалью делаете. Вы играли безразлично, ровно и страшно. Это как человек идет по пыли, еле ноги поднимает. У него горе, у него на уме все одно, а вокруг него люди что-то говорят, говорят, суетятся. Вот это все одно — у вас. А говорят, суетятся — это у меня. (Поет.) «И навстречу кланялись, крестили многодумный, многотрудный лоб. А друзья и близкие пылили на икону, на нее, на гроб…». Опять что-то не то…
На какую-то секунду Свиридов не может понять, что Образцова от него хочет, но чувствует, что она подсказывает что-то верное. Он кричит: «Что? Как?» Наконец он схватывает то, что она ему говорит, и играет, как она хочет.
Свиридов (к Важа). А что, если в конце прибавить скрипку и виолончель, а?
Чачава (энергично). Не надо, не надо.
Свиридов. Хуже будет, да? Понимаете, эту вещь надо играть, как на челесте. Чтобы каждая нота была отдельно, без легато. Правая рука — очень ровная, а в левой должно постоянно быть три пиано. Тогда звук получается как бы завуалированный.
Образцова. Музыку Свиридова надо петь между грудным и головным резонатором. Ее надо петь, как говоришь. И я даже особую манеру пения нашла для вашей музыки.
Свиридов. Елена Васильевна, я — мелодист. Не потому, что я сам себя так придумал. Так сложился мой музыкальный тип.
Концерт в Большом зале Московской консерватории.
По ходу дела они часто себя объясняют. Это получается естественно, само собой. Образцова говорит, что многократные повторения свиридовских песен дают ей возможность вжиться в них: «Один день я думаю о стихе, другой день — о музыке, на третий день я нахожу верную интонацию, окраску голоса». Но она вживается не только в музыку, но в самый космос бытия композитора, в его мир. Напитывается им, насыщается и как бы выдыхает ту единственную интонацию, которая делает музыку живой.
Во время работы Свиридов сыплет мыслями, его эрудиция поминутно дает себя знать. Он перебрасывает мосты ассоциаций в смежные искусства — живопись, литературу, театр.
Вот Образцова устала, Свиридов дает ей передышку. И вдруг спрашивает, читала ли она письма Сурикова, помнит ли его картину «Посещение царевной женского монастыря».
Концерт в Большом зале Московской консерватории.
Образцова (и о письмах и о картине). Да, да…
Свиридов. Иконы у него там горят, как огонь! (И после молчания.) Сибирский казак! И откуда такая изысканность кисти?.. Врожденная, конечно! (С улыбкой.) Но, между прочим, на француженке, кажется, был женат… Да, Елена Васильевна, замечательно у вас получается! Ведь ноты без певца — просто условные знаки. А хороших певцов, знаете ли, все же мало… Я написал новый цикл «Отчалившая Русь», из двенадцати песен на слова Есенина. Посвятил его памяти моего друга Арнольда Наумовича Сохора. Но певца нет! Некому это исполнить, лежит вещь в столе. Я хотел, чтобы это спел К. (Называет имя.) Десять раз слушал его в концертах. И девять раз он пел: «Прости, небесное созданье…» Хорошо, впрочем, пел!
Образцова. Дайте мне эти ноты, я спою!.. Теперь есенинское возьмем, да? (Поет.) «О пашни, пашни, пашни, коломенская грусть, на сердце день вчерашний, а в сердце светит Русь».
Свиридов. Это как марш. Деревянные дудки.
Образцова (поет). «О край разливов грозных и тихих вешних сил, здесь по заре и звездам я школу проходил».
Свиридов. Вот какая просьба: здесь меццо-форте! (Показывает в нотах.) А это надо спеть с новой силой: «О край разливов грозных…» И дальше — перепад ритма: «… и тихих вешних сил». Как будто из земли это расцветает…
Образцова (поет). «И мыслил и читал я по библии ветров, и пас со мной Исайя моих златых коров».
Свиридов. А коровы-то златые! И никто этого не увидел, а Есенин увидел! Горький верно о нем сказал, что это был поэт милосердия. Такие люди рождаются как бы в противовес страшной жестокости жизни. (После молчания.) Если бы я был художником, я бы нарисовал картину: Есенин — пастух. Пасет стадо. А с неба на него смотрит пророк Исайя. Просвечивает в облаках такой, как у Сальвадора Дали. (К Образцовой.) «Моих златых коров…». Я тут прибавил для нового издания одну ноту. Послушайте, нужна она?
— (слева) И. С. Козловский и Е. В. Образцова после концерта.
— (справа) За автографами.
Образцова. Пожалуй, да.
Свиридов. Не так пусто получается, правда? Ну что ж, возьмем «Песню под тальянку»?
Образцова. Знаете, Георгий Васильевич, я на этой песне впервые почувствовала связь вашей музыки с есенинским стихом. (Поет.) «Сыпь, тальянка, звонко, сыпь, тальянка, смело! Вспомнить, что ли, юность, ту, что пролетела?»
Свиридов. Вы звуком каким-то особенным раскрываете открытый, отчаянный характер этого человека.
Образцова. Знаете, почему я так пою? Вызов! Пройду в последний раз, а там все, конец! (Поет.) «За былую силу, гордость и осанку только и осталась песня под тальянку».
Свиридов. Ну что, хорош! Хватит на сегодня.
За автографами.
Образцова. «Ну, целуй меня, целуй» возьмем. И все! (Поет.) «Ну, целуй меня, целуй, хоть до крови, хоть до боли. Не в ладу с холодной волей кипяток сердечных струй».
Свиридов. Это — гибельная, губительная страсть! Надо петь трагично, как бы в предчувствии близкой смерти. У Есенина такие сильнодействующие слова, что их не надо специально подавать. Они должны как бы угадываться…
Образцова (поет). «Чтоб все время в синих дремах, не стыдясь и не тая, в нежном шелесте черемух раздавалось: „Я твоя“». (Свиридов ей подпевает.) «И чтоб свет над полной кружкой легкой пеной не погас — понимай, моя подружка: на земле живут лишь раз!»
Слыша, как они это поют, я думаю: мне в жизни все-таки выпадает пережить удивительные мгновения!
Жена Свиридова, Эльза Густавовна, приглашает всех к столу. Мы перешли на веранду и сели пить чай. В разговоре Образцова спросила Свиридова, в чем, по его мнению, исполнительский секрет цикла «Песни и пляски смерти» Мусоргского?
Свиридов. Коротко об этом не скажешь. Видите ли, художественных произведений на эту тему создано неимоверное количество. И это вполне естественно. Тема эта своей тайной всегда привлекала и будет привлекать человеческое воображение. Изображение смерти в искусстве также очень разнообразно: смерть героя мы наблюдаем в драме или опере, читаем о ней в книгах, сочувствуем тем, кто умирает, если это не отъявленный злодей. Произведение Мусоргского имеет, однако, свою особенность, в нем сама смерть выступает в качестве действующего лица, причем ей приданы, как это ни парадоксально, черты живого человека. Мне кажется, у нас в искусстве часто понимают однозначно: смерть — зло. Но что значит зло? Смерть — естественный удел всего живого. Именно в этом круговорот жизни: одно рождается, другое умирает. И Мусоргский, по-моему, понимал смерть не как зло, но как стихию. Жизнь и смерть, как день и ночь, как движение и покой. Не добро и не зло, а стихия, поглощающая все. Поэтому она у него такая великая. К ней нельзя относиться как к положительному или отрицательному явлению. Это, я бы сказал, мелкие мысли. Но именно так иногда понимают Мусоргского исполнители. Они стараются устрашить! Наоборот! «Колыбельную» надо петь нежно, «Серенаду» — красиво, обольстительно, «Трепак» — с мощью и удалью, а «Полководец» — грандиозно и торжественно. А уж слушатель сам поймет, в чем тут фокус, а не то что его смертью — у-у-у! — пугать. Музыка Мусоргского — искусство высокого трагизма, оно требует глубокого истолкования. Ему противопоказано все внешнее, подмена душевного страдания истерикой, воплями и тому подобными атрибутами. К сожалению, распространенными в искусстве последнего времени. Слушателя нельзя пугать, но можно заставить его сердце содрогнуться. Вот в чем трудность! (И после молчания.) Вообще должен сказать, наша русская музыка проанализирована учеными-музыковедами еще недостаточно разносторонне. Есть немало композиторов, творчество которых критика рассматривала однобоко — либо с жанрово-технологической стороны, либо только со стороны музыкально-социологической. Думаю, придет время, когда нашу музыку рассмотрят и с точки зрения движения национальной истории и с точки зрения нравственно-духовной. И с точки зрения того, что это были певцы стихийного начала, которое так близко русскому творческому сознанию. Возьмите, например, Чайковского. Кто лучше него чувствовал стихию человеческого сердца? Мусоргский же и Бородин чувствовали стихию во всем. У Бородина лес — это стихия. Помните «Песню темного леса»? Море — стихия. Так же они, Бородин и Мусоргский, представляли себе народ — как стихию. Это слышно в их музыке!
— Георгий Васильевич, на ваш взгляд, кто в мировой литературе гениально рассказал о музыке? — спросила я. — Что вы думаете о «Докторе Фаустусе» Томаса Манна?
Свиридов. Гениально написал о музыке Иван Сергеевич Тургенев в рассказе «Певцы». Помните, там состязание в пении: один — виртуоз, восхищающий всех красотой своего голоса, мастерством и блеском исполнения. Другой, хрипловатым голосом поющий протяжную песню, заставляет людей плакать. Здесь, по-моему, замечательно передано наше русское понимание и ощущение музыки. И объяснять его особенно нечего. Что касается книги Томаса Манна, которую я прочел самым внимательным образом, то сказать об этом исключительно сложном произведении в двух словах невозможно. «Доктор Фаустус» не просто роман о музыке, о композиторе и вообще о художественном творчестве. Скорее, это роман о судьбе нации, о кризисе и болезни ее духа. Думается, Томас Манн избрал героем музыканта потому, что для немцев именно музыка была, если можно так сказать, центральным искусством, в котором их творческий дух сказался с наибольшей силой. И этому не противоречит то, что у них были, допустим, Гете и Шиллер. Но все-таки именно Германия создала тот музыкальный стиль, который оказывал и оказывает до сих пор грандиозное влияние. Еще бы, столько гениев! И на протяжении стольких веков! Но русские композиторы, усваивая немецкий опыт или, наоборот, отталкиваясь от него, создали свой неповторимый музыкальный язык и стиль.
Кто-то из нас сказал: «Конечно, совсем другая природа народная!»
Свиридов. И культурная генеалогия другая! Немцы исторически были связаны с культурой Рима, а русские — с культурой византийской. Мы многое восприняли от Греции, и музыка наша во многом шла от греческих музыкальных ладов. Самое главное качество искусства — духовная самостоятельность. В каждой музыке ценно то самобытное, что прибавляет к общей сокровищнице культуры. (Георгий Васильевич вдруг как-то смутился.) Вот, понимаете ли, рассуждения старого человека, который имеет немного свободного времени, а говорить ему особенно не с кем. И ноты надо писать…
Но мы ребяческим хором попросили его продолжать и задавали разные вопросы. Он и сам любит спрашивать и умеет слушать. Зашла речь о поэзии Александра Блока. Эльза Густавовна заметила, что Георгий Васильевич жизнь Блока знает буквально по дням и может защитить по Блоку докторскую диссертацию.
Свиридов. Какая там диссертация, Эльза! Пушкин, Тютчев, Некрасов, Блок, Есенин — я на этом вырос, воспитан, я это безумно люблю. И нахожу в русской поэзии много своих мыслей и чувств в отношении к миру, к природе, к людям, к истории, к будущему, наконец. И вдруг так получается, что это у меня звучит! Я принадлежу к числу людей, не отрицающих вдохновения. Доверяю первоначальным импульсам и всегда стараюсь дать им волю. Люблю, когда непонятно почему в какие-то дни эти слова вдруг во мне начинают звучать. И я не могу объяснить, как это получается. А вот на прозу не могу писать музыку.
— Арнольд Наумович Сохор в своей монографии о вас, между прочим, свидетельствовал, что когда-то вы создали музыку на прозаический отрывок из шестой главы «Мертвых душ» — «Об утраченной юности», — сказала я. — У вас получился монолог «умудренного жизнью человека».
Свиридов. Да? Так Сохор писал? Нет, на прозу мне трудно писать. Мне нравится искусство поэтическое, возвышенный, надреальный, что ли, мир… Мне ближе, если можно так сказать, символизм. Это я для себя так считаю, что в моей музыке есть символизм. Она чурается подробного натурализма, который требует все большего внимания к музыкальным средствам, выражающим раздраженность души. Я же стремлюсь к иному! В чем разница в выразительных средствах между Блоком и Некрасовым, допустим? Слова у Блока приобрели значение символов! Например, можно много и разнообразно писать о человеческом страдании. Но есть выражение: нести крест. Емкость его грандиозна, потому что оно подразумевает бесконечное страдание. Я привел этот пришедший в голову пример, чтобы пояснить, что такое символичность мышления. Она есть и в музыке. И при символичности музыкального мышления ищешь совершенно иные выразительные средства, на совершенно иных дорогах. И приходишь подчас к простому, которое должно выразить сложное. Пространные формы, длинные вступления не для меня. Я более афористичен, хотя мои композиции иногда бывают большими. Есть музыка, которая по форме ближе к роману, к повести, к драме, даже к фельетону, а моя ближе к стихотворению, к псалму, к притче, к обедне, если хотите.
Е. В. Образцова. 1982.
Образцова. Знаете, я к вашей музыке не сразу пришла, долго ей сопротивлялась. Но когда ее почувствовала, поняла, сколько в этой видимой простоте глубины и фантастической музыкальности, сколько правды!
Свиридов (мягко). Ну хорошо, хорошо!.. (На столе, на стульях — повсюду в этом доме лежат книги. Георгий Васильевич взял монографию о скульпторе Михаиле Аникушине, раскрыл ее на странице, где был аникушинский Пушкин. И показал всем нам.) Посмотрите, ведь он звенит! Пушкин — русский, гармоничный человек. Он не надмирное существо и не озлобленный гений… В нем торжествуют добро и гармония мира. (К Образцовой.) Елена Васильевна, когда вам говорят: «Этот человек живет музыкой, музыка для него — все на свете!» — вы от такого человека бегите. Это — нельзя! Пушкин заклеймил это. Сальери такой, обратите внимание на него! Он говорит: «Отверг я рано праздные забавы; науки, чуждые музыке, были постылы мне; упрямо и надменно от них отрекся я и предался одной музыке». Жизнь не любит он, обратите внимание!
Образцова. Нет-нет, заниматься одними сухими страницами нот нельзя. Нельзя уходить только в профессионализм. Надо страдать, плакать, ошибаться, исправляться и снова ошибаться. Надо жить страстями.
Свиридов. Верно, Елена Васильевна, надо жить и работать страстно!
О чем только не говорили в тот день!
* * *
Свиридов предложил Образцовой записать пластинку в «Мелодии». Позже она говорила об этой работе:
— Со Свиридовым мы писали музыку. Это трудно, очень трудно. Музыку естественно петь в концерте, где я чувствую публику, ее эмоции, чувствую то, что зовется властью над залом. На концерте есть неповторимый момент, когда музыка рождается под влиянием минуты. А на записи я сижу перед микрофоном в четырех стенах студии. Потом я перехожу к звукорежиссеру, слушаю, что получилось, а что нет. Я работаю не только как певица, но и как режиссер и даже критик. Тут же оцениваю сделанное. Тут же исправляю.
Поэтому как бы безупречна ни была запись, она лишь отчасти передает меня: ведь двух одинаковых интерпретаций не бывает. Но с Георгием Васильевичем вдохновение от нас не ушло, хотя мы и помучили друг друга! Он отыскивал в звучании рояля воздух, широту, колокольные звоны. А я в звуке голоса своего искала радость или горестные интонации. Пожалуй, таких у меня три пластинки — вот эта со Свиридовым. И с Чачава — романсы Чайковского и Шумана.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.