«Курьер»
«Курьер»
Социал-демократическая «Искра» как-то отозвалась, что московский «Курьер» «кокетничает с марксизмом девяностых годов».
Это было, пожалуй, довольно верно: подцензурным газетам девяностых годов можно было только «кокетничать с марксизмом».
Более серьезное отношение являлось невозможным, особенно «Курьеру» – газете с предварительной цензурой, где каждая статья с предубеждением прочитывалась цензором: его пугал один веявший в газете дух В.А. Гольцева.
Часто приходилось авторам самим ездить или в цензурный комитет, или даже на квартиры цензоров, обитавших в каких-нибудь казенных зданиях, или где-нибудь в маленьких домишках на пустырях Кошаткиной деревни, заселенной кошкодавами и темным людом, завсегдатаем притонов Сенной площади и Оружейного переулка.
Но, несмотря на строгость цензуры, «Курьер» все-таки был в те годы единственной радикальной московской газетой, в которой работала молодежь: В.М. Фриче, П.С. Коган, В.М. Шулятиков.
«Курьер» как-то неожиданно вырос на поле московской журналистики. Подпись под газетой была: издатель – А.Г. Алексеев, редактор – Я.А. Фейгин.
Происхождение «Курьера» имеет свою историю, которая, конечно, теперь забыта, да и в те времена знали ее далеко не все. И то знали кусочками, каждый свое.
В 1892 году появился в Москве кавказский князь Нижерадзе, молодой, стройный, редкой красоты.
В богатой черкеске с золотыми газырями и кинжалом на чеканном поясе, он выделялся среди наших сюртучников и фрачников и сделался всюду желанным гостем и кумиром московских дам.
В 1893 году, может быть для положения в обществе, он стал издавать ежедневную газетку «Торговля и промышленность», которую продолжал и в 1894 году, выпустив 190 номеров. И вдруг изменил ее название.
Сто девяносто первый номер вышел уже под названием «Курьер торговли и промышленности».
В конце года соиздателем явился владелец типографии, где печатался «Курьер», а окончательно прогоревший князь исчез навсегда с московского горизонта, к великому горю своих кредиторов, в числе которых был и типограф.
Вскоре после исчезновения князя прекратился в конце года и «Курьер», в мае 1895 года вышел снова в новом издательстве Е. Коган, а в сентябре 1896 года под газетой стояла подпись: редактор-издатель Я.А. Фейгин.
Это был небольшой хромой человечек, одевавшийся по последней моде, сверкавший кольцами с драгоценными камнями на пальцах. Он занимал какую-то видную должность в страховом обществе «Якорь». Его знала вся веселящаяся Москва, на всех обедах он обязательно говорил речи с либеральным уклоном, вращался в кругу богатых москвичей, как и князь Нижерадзе, и неукоснительно бывал ежедневно на бирже, а после биржи завтракал то в «Славянском базаре» среди московского именитого купечества, то в «Эрмитаже» в кругу московской иностранной колонии.
Как-то на заборах Москвы тех времен появилась огромная афиша с полуаршинными буквами: «Дикая Америка».
Упоминалось в этой афише имя знаменитого предпринимателя американского ковбоя Буффало-Биль, но, конечно, здесь и духом его не пахло.
Приехало десятка два татуированных и раскрашенных индейцев с перьями на голове, несколько ковбоев в соломенных шляпах и с убийственными шпорами, которыми можно пропороть шкуру слона.
Шпоры эти были приготовлены для укрощения «диких мустангов», за каждого из которых ни один цыган на Конной больше красненькой не даст.
– Ну и шкапы-кабысдохи! – метко определил мой товарищ-казак, с которым мы пришли в огороженное забором место этого дикого табора на Ходынке.
Внутренность индейского лагеря была оригинальна даже для Москвы, повидавшей все.
«Шкапы-кабысдохи» паслись на свободе, в вигвамах полуголые медно-красные индейцы сидели вокруг очага и пальцами, должно быть никогда не мытыми, рвали мясо, поджаренное тут же на углях, и вместо хлеба ели из котелка горячие жареные орехи, те самые, которые по пятаку за стакан с той поры продавались разносчиками на улицах под названием китайских орехов. Приготовлением пищи занимались женщины, а кругом бегали полуголые, как в цыганском таборе, будущие вожди племени сиу, к которому принадлежали, как значилось в афише, эти дикие индейцы, показывавшие мне свои томагавки и лассо для ловли лошадей.
Мне как представителю прессы показали ковбои несколько приемов: с помощью лассо ловили лошадей, скакали, джигитовали, вольтижировали.
Меня, привыкшего к табунной жизни в задонских степях, где действительно арканятся и выезжаются могучие лошади, до четырех лет не видавшие человека, смешили эти убогие приемы, которые они применяли с серьезными лицами, а мой товарищ-казак все, что они делали, в гораздо лучшем виде повторил перед ними, да я и сам вспомнил старинку.
Все были поражены, а антрепренер сконфужен и просил меня ничего не писать о том, что было на репетиции. Это был небольшого роста человечек, привезший из-за границы эту «Дикую Америку», которая, по его словам, имела большой успех в Европе.
«Дикая Америка» в Москве, видавшей цыганские таборы и джигитовку казаков, успеха не имела. Я исполнил просьбу и вообще ни строчки не написал о «Дикой Америке», не хотел обижать знакомого мне антрепренера, отца Я.А. Фейгина, который показался очень симпатичным и милым, а главное, жаль было оставить голодными на чужой стороне привезенных индейцев.
Прогорела «Дикая Америка», исчез Фейгин-отец, а Фейгин-сын все ярче и ярче сверкал в Москве.
С начала 1897 года подпись Я.А. Фейгина появилась еще в числе пятерых издателей под новым журналом «Бюллетень Хлебной биржи». Последний издавался на средства богатых московских хлебных торговцев, а о втором его издании – «Курьере торговли и промышленности» – редактор «Московского листка» Н.И. Пастухов ядовито замечал, что он «жареным пахнет».
В «Курьере торговли и промышленности» печатались отчеты товариществ и обществ, а также разные оплаченные статьи, которые умел добывать предприимчивый Я.А. Фейгин благодаря связям с коммерческим миром: многие товарищества с миллионными оборотами без затруднений могли заплатить сотню-другую рублей за напечатание рекламной статьи или отчета в газете с таким громким названием.
Такие публикации зависели от директоров-распорядителей, с которыми Я.А. Фейгин встречался за завтраками в «Эрмитаже».
У Я.А. Фейгина явились деньги, захотелось славы редактора политической газеты, но все-таки издавать одному большую газету ему было не под силу, и он составил компанию, в которую вошли два присяжных поверенных – И.Д. Новик, Е.З. Коновицер – и два брата Алексеевых, молодые люди купеческого рода, получившие богатое наследство.
Я.А. Фейгин поехал в Петербург и благодаря своим знакомствам ухитрился перефасонить свой «Курьер торговли и промышленности» на ежедневную газету «Курьер» с довольно обширной программой, но и с предварительной цензурой.
Это было сделать гораздо легче, чем выхлопотать новое издание. Тогда министерство внутренних дел не разрешало никому издание новых газет.
Много денег дали братья Алексеевы, и составилась организованная при помощи В.А. Гольцева, сумевшего пригласить и старых журналистов, и ученых, и молодежь, редакция левого направления.
В.А. Гольцев, руководивший политикой, писал еженедельные фельетоны «Литературное обозрение», П.С. Коган вел иностранный отдел, В.М. Фриче ведал западной литературой и в ряде ярких фельетонов во все время издания газеты основательно знакомил читателя со всеми новинками Запада, не переведенными еще на русский язык.
В.М. Фриче, П.С. Коган и В.М. Шулятиков, молодой критик и публицист, составляли марксистский кружок газеты.
Так как цензура была очень внимательна к новому изданию в отношении политических статей, то пришлось выезжать на беллетристике и писать лирически-революционные фельетоны, что весьма удавалось В.М. Фриче и П.С. Когану.
Под газетой значилась подпись: издатели – А.Г. Алексеев и Я.А. Фейгин, редактор – Я.А. Фейгин.
А.Г. Алексеева в редакции почти никто не видал, показывался он иногда только на товарищеских редакционных собеседованиях, происходивших в ресторанах «Эрмитаж» или «Континенталь», а также в «России» в Петровских линиях, которая помещалась рядом с редакцией.
Я.А. Фейгин метался по своим делам по Москве, а фактическим редактором был И.Д. Новик. Первые месяцы газета шла, конечно, слабо, направление еще ярко не определилось, но ее счастью помогло чужое несчастье.
В 1898 году 21 апреля «Русские ведомости» получили третье предостережение с приостановкой издания на три месяца за «сбор пожертвований в пользу духоборов с распубликованием о сем в номере девяносто третьем газеты».
«Русские ведомости» прекратились и предложили своим подписчикам на время запрещения заменить свою газету «Курьером», как более подходящим по направлению к «Русским ведомостям», чем все остальные московские газеты.
У «Курьера» прибыло сразу восемь тысяч подписчиков на эти два месяца.
– Из богадельни да в акробаты! – кто-то метко сострил тогда.
Для газеты создалась обстановка, при которой можно было сверкнуть ярче, чем «Русские ведомости», и тем удержать подписчиков. Тут понадобилось и расширение беллетристического отдела, и пригодились лирические революционные фельетоны. Были приглашены лучшие силы по беллетристике, появились Д.Н. Мамин-Сибиряк, К.М. Станюкович, Вас. И. Немирович-Данченко, И.Н. Потапенко, И.А. Бунин, В.В. Каллаш, Д.Л. Мордовцев, Н.И. Тимковский, поэты К.В. Бальмонт, В.Я. Брюсов, Лев Медведев, Е.А. Буланина и много других.
За время существования «Курьера» многие русские писатели, ставшие известными впоследствии, в нем начинали свои работы: Леонид Андреев, Борис Зайцев, Георгий Чулков, Гусев-Оренбургский, Е. Гославский.
Леонид Андреев сначала был в «Курьере» судебным репортером. С захватывающим интересом читались его художественные отчеты из окружного суда. Как-то он передал И.Д. Новику написанный им рождественский рассказ, который и был напечатан. Он очень понравился В.А. Гольцеву и И.Д. Новику, и они стали просить Леонида Андреева продолжать писать рассказы.
С каждым новым рассказом слава Леонида Андреева росла, и разные издания стали забрасывать его приглашениями.
В один счастливый день вдруг он проснулся знаменитостью, но все еще не оставлял свои судебные отчеты, что, конечно, отвлекало его от беллетристики.
– Леонид Николаевич, вы вчера хотели дать новый рассказ, – как-то сказал ему И.Д. Новик.
– Хотел, Исаак Данилович, да вчера после заседания попал под суд.
– Как под суд?
– Да вот так.
И объяснил, как он попал.
Попасть под суд – это значило после заседания в окружном суде спуститься в нижний этаж здания, где как раз под Митрофаньевской залой находился очень хороший буфет и всегда собиралась очень веселая товарищеская компания.
В самые первые дни славы Леонида Андреева явился в редакцию «Курьера» сотрудник «Русского слова», редактировавший приложение к газете – журнал «Искры», М.М. Бойович с предложением по поручению И.Д. Сытина дать ему рассказ.
– Хорошо, – сказал Леонид Андреев, – дам. Условия такие: десять копеек строка и пятнадцать рублей авансом.
– Я передам условия И.Д. Сытину и завтра принесу ответ.
На другой день в те же часы приходит М.М. Бойович в редакцию и застает Леонида Андреева за чтением только что полученной книжки «Русского богатства», в которой Н.К. Михайловский расхвалил Андреева.
– Леонид Николаевич, Иван Дмитриевич Сытин согласен на условия, вот и аванс!
Леонид Андреев молча показал статью Н.К. Михайловского М.М. Бойовичу и сказал:
– Сегодня условия другие: 25 копеек строчка и 50 рублей аванс!
Весело и дружно работала редакция «Курьера». Прошел второй год издания, но цензура становилась все строже, конкурировать с бесцензурными газетами было все труднее и труднее.
Многих провинциальных подписчиков отбила петербургская «Россия», талантливо редактируемая А.В. Амфитеатровым и В.М. Дорошевичем, а когда она была закрыта через год, старые подписчики к «Курьеру» не вернулись.
Цензура придиралась, закрывая розницу, лишала объявлений. Издательские карманы стали это чувствовать, что отозвалось и на сотрудниках. Начались недоумения, нелады: кружок марксистов держался особняком, кое-кто из сотрудников ушел. Цензура свирепствовала, узнав, какие враги существующего порядка состоят в редакции. Гранки, перечеркнутые цензурой, возвращались пачками, а иногда и самого редактора вызывали в цензуру и, указывая на гранки, обвиняли чуть не в государственном преступлении.
– Что вы думали, посылая подобные вещи?
А И.Д. Новик не унывал и все посылал и посылал цензорам горючий материал. Алексей Максимович Горький прислал сюда своего «Буревестника», который был возвращен в редакцию изуродованный донельзя черными чернилами в отдельных строках и наконец сразу перечеркнутый красными крест-накрест.
В то время, когда газеты кричали о вечном мире, я написал два противоположных стихотворения – одно полное радости, что наконец-то строят «здание мира», а другое следующее:
Заседанье было в Гааге,
Были речи, шумный пир.
В целом мире на бумаге
Водворился вечный мир.
После дичи, после супа
От речей раздался стон:
Заказали вновь у Круппа
Новых пушек миллион.
Первое напечатали, а второе зачеркнутым было возвращено с отеческим выговором редактору. Цензоры никак не думали, что скоро «миллион пушек» понадобится для грядущей войны. Сытые чиновники, верившие в свою силу, не чувствовали приближения бури грядущего.
А тут еще А.В. Луначарский, приглашенный В.А. Гольцевым и находившийся тогда в ссылке в Вятке, прислал «Курьеру» блестящую статью: «В боевой готовности».
В каждой строке статьи чувствовалось веяние приближающейся революции.
«Курьер» вступил в четвертый год издания. В редакции шли какие-то недоразумения. Редактировал газету некоторое время В.П. Потемкин, сыпались кары на газету – цензура становилась злее с каждым днем.
Издателю надоело доплачивать убытки. И в это время поэт Скиталец прислал свое известное революционное стихотворение «Гусляр».
Цензура ли проморгала этот грозный призыв «бить по пустым головам», редакция ли недосмотрела, – но «Гусляр» появился в газете, да еще на первой странице.
Бумм! На всю Москву бумм! Цензор С.П. Соколов арестован.
Номера, отбираемые полицией, продавались в тот же день газетчиками по рублю, а ходовой сообразительный оптовик-газетчик Анисимов, имевший свою лавочку в Петровских линиях, нажил на этом деньги, долгое время торгуя «Курьером» из-под полы.
Кажется, этим и окончил «Курьер» свое яркое и короткое существование.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.