Рассказ Коха о кровавой расправе в Киеве
Рассказ Коха о кровавой расправе в Киеве
Когда я через несколько дней вновь стал разыскивать Коха, мне сказали, что он вернулся в Киев и готов встретиться со мной. Я вручил ему рекомендательное письмо МИД с просьбой оказать мне содействие в выполнении моей миссии. Я также передал ему письмо Баума из ведомства Розенберга, сказав при этом, что когда я по семейным обстоятельствам бывал в Бреслау, то наведывался в Институт Восточной Европы, которым руководил профессор Кох, тогда еще штатский человек. В институте меня интересовали библиотека и научные публикации. Теперь я весьма рад лично познакомиться с выдающимся знатоком Восточной Европы, хотя это происходит и при несколько необычных обстоятельствах. Тут я как бы между прочим заметил, что мне пришлось 6 лет проработать в Варшаве и 2 года – в Москве. Назвал и некоторые фамилии, которые он должен был хорошо знать. И мне удалось побудить его отбросить сдержанность и подозрительность, с которыми он поначалу принял меня. Он стал обращаться со мной как с одним из принадлежавших к его кругу специалистов по Восточной Европе, работавших на германский империализм и преследовавших при этом также собственные цели.
Должен пояснить, что в тогдашней Германии имелась лишь сравнительно небольшая группа людей, которых можно было считать экспертами по Восточной Европе. Они хорошо знали друг друга, следили, хотя и не всегда с одинаковой благожелательностью и одобрением, но, во всяком случае, с интересом за всеми относящимися к этой области публикациями. Дав понять, что я, так сказать, принадлежу к младшему поколению этого избранного круга, я приобрел в глазах майора, то бишь профессора Коха, репутацию человека, близкого его помыслам и устремлениям.
После того как мы обменялись новостями о некоторых наших общих знакомых, я рассказал ему о поручении, с которым меня направил в Киев Кизингер из МИД. При этом я как бы невзначай упомянул, что такое поручение явилось для меня совершенно неожиданным. Возникшее у меня представление, сказал я, что мне придется столкнуться с огромными, может быть даже непреодолимыми, трудностями, еще больше усилилось впечатлениями от увиденного во Львове и особенно здесь, в Киеве. И я рассказал ему кое-что о том, что узнал в Кракове и во Львове об обращении с поляками и евреями, а также о том, что увидел собственными глазами в Киеве. Из всего этого, заметил я, можно сделать вывод, что мы, немцы, не заинтересованы более в привлечении на свою сторону населения завоеванных и оккупированных областей. Разве, например, поступают так с военнопленными? К сожалению, у нас так поступают, ответил Кох, а бывают вещи и похуже. Он, Кох, пытается кое-что изменить, однако напрасно.
Затем он коснулся трудностей, с которыми столкнулся в поисках квалифицированных людей для создания «украинского государства», разумеется, под господством Германии. Для него было еще сравнительно легко разыскать, используя свои старые связи, врагов коммунистов и националистов для создания украинских отрядов военного или полицейского характера. Но когда он начал формировать, обмундировывать и вооружать первые группы таких людей, их у него забрали эсэсовцы для своих целей. Тех украинцев, кто отказывался служить в эсэсовских частях, участвовать в «охотничьих командах» и в тому подобных действиях против партизан, в уничтожении еврейского населения, эсэсовцы сразу же расстреливали. «Никто из моих украинских друзей и знакомых, – рассказывал Кох, – не принимает всерьез мои заверения, что я ничего не знал. И если это будет продолжаться, то скоро ни одна собака не притронется к куску хлеба в моей руке».
Затем он спросил меня: «Слышали ли вы, господин Кегель, как здесь, в Киеве, был решен «еврейский» вопрос?» Я ответил, что кое-что мне уже приходилось слышать об этом, однако подробностей не знаю. Тогда он с раздражением сказал: «Я расскажу вам о том, что здесь произошло, слушайте же!» И нарисовал мне потрясающую своей холодной рассудочностью картину происшедшего. Я слушал его с бессильным гневом, запомнив этот ужасный рассказ на всю жизнь.
– 19 сентября, – начал профессор Кох, – германские войска вступили в Киев. Я с несколькими своими людьми следовал непосредственно за боевыми частями. В первые дни здесь все выглядело почти нормально. Оставшиеся в городе перепуганные жители стали постепенно выходить на улицы. Оккупация города, конечно, была связана с неприятностями для населения. Крайние формы приобрела охота на коммунистов, приводя людей в ужас. И наконец, была проведена операция, которую я раньше счел бы просто невозможной. Тут мне пришлось насмотреться всякого.
Это произошло несколько дней спустя после того, как взлетел на воздух занятый нашими военными отель на великолепной главной улице Киева, где были размещены наши центральные учреждения. В результате этого взрыва, а также во время тушения пожара в ходе спасательных работ, говорят, погибло около 200 человек. Было ли это делом рук партизан, как утверждают здесь, или результатом взрыва бомбы, заложенной еще до ухода Красной Армии, или, наконец, причиной явился просто взрыв газа вследствие чьей-то небрежности, сказать не могу.
Через несколько дней после этого взрыва – а на Крещатике произошло еще несколько взрывов и пожаров – повсюду на улицах города появились объявления с приказом всем жителям еврейского происхождения явиться в установленный день к определенному месту в восемь часов утра. Им следовало взять с собой лишь самое необходимое. А тем, кто не явится, грозил расстрел.
В тот день на сборный пункт для «переселения» пришли десятки тысяч людей. Среди них почти не было молодежи. Ее либо уже призвали ранее на военную службу, либо она ушла из города с Красной Армией или эвакуировалась вместе со своими предприятиями. Большинство составляли старики и женщины с детьми. Среди собравшихся находились даже больные и совсем слабые люди, которых привезли сюда на колясках. Поскольку здесь было много людей, состоявших в так называемых смешанных браках, вместе с женщинами-еврейками пришли их украинские или русские мужья, а мужчин-евреев сопровождали их украинские или русские жены. Они хотели разделить со своими близкими судьбу «переселенцев».
Я видел своими глазами эти состоявшие из десятков тысяч людей колонны, – продолжал майор Кох. – Клянусь вам, даже я не знал, куда лежал путь «переселенцев». Я думал, что для них где-то был подготовлен концлагерь или что-либо подобное. И хотя колонны «переселенцев» сопровождали вооруженные до зубов эсэсовцы, которые при любой попытке к бегству сразу же открывали огонь, я все еще не мог понять, что же здесь, собственно, происходило.
И вот я уже потерял из виду казавшиеся мне бесконечными колонны. В тот же день поздно вечером ко мне зашел знакомый украинец. Он был врагом большевиков и советского строя, и я считал, что могу твердо рассчитывать на его сотрудничество. Он пребывал в крайней растерянности и просил, чтобы я помог ему: один из его братьев оказался среди «переселенцев». Мой украинский знакомый не смог уговорить брата, который был женат на еврейке, но, как и он, враждебно относился к Советской власти, не идти вместе с женой к назначенному месту сбора «переселенцев». Из-за этого между ними даже произошла размолвка, они поссорились. Но теперь, когда он знает, что все эти «переселенцы» должны быть убиты – резня уже идет вовсю, – я должен помочь ему спасти его брата, ведь он действительно не еврей и не коммунист.
Прежде всего, – продолжал Кох, – я попытался успокоить своего знакомого, а затем направился в комендатуру. Там мне сказали, что мои сведения, пожалуй, соответствуют действительности. Но комендатура не имеет никакого отношения к этому делу, которое входит исключительно в компетенцию имперского главного управления безопасности и его органов в оккупированных областях. И заполучить обратно людей из этих колонн «переселенцев» просто невозможно. Согласно сведениям, которыми располагала комендатура, операция должна быть закончена не позднее, чем через день-два. «Переселению» подлежало, по приблизительному подсчету, более 30 тысяч человек.
Из того, что мне удалось разузнать самому, и из рассказа знакомого офицера вермахта, направленного комендатурой, чтобы подтвердить, что «операцию» осуществили по всем правилам, выяснилась следующая картина.
Местом, куда была направлена колонна «переселенцев», являлась разветвленная сеть противотанковых рвов, которая вместе с естественными глубокими канавами и оврагами образовывала оборонительную систему Киева. Там был выбран и оцеплен большой участок местности. Поскольку для охраны и расстрела согнанных людей специальных отрядов службы безопасности не хватило, для оцепления использовали и несколько рот эсэсовцев.
Сначала «переселенцы» проходили вдоль ряда столов, где они должны были сдать документы и находившиеся при них вещи, прежде всего – ценности. Затем их гнали к другому ряду столов, где они раздевались и сдавали одежду. После этого они, раздетые донага, должны были выстроиться группами вдоль самого края противотанковых рвов. И тогда их расстреливали сзади из автоматов. Многие женщины несли на руках младенцев или вели за руку детей постарше. Раздавались пулеметные очереди, и все они падали в противотанковые рвы или овраги.
А если кто-нибудь в ямах еще шевелился, то вновь гремели выстрелы. После того как в противотанковом рву или в овраге оказывалось два-три слоя трупов, края этих могил частично взрывались и убитые засыпались слоем земли. Затем все начиналось снова, и так до тех пор, пока общая могила не была заполнена доверху. При этом, конечно, происходили ужасные сцены, поскольку многим лишь на месте казни становилось понятно, что их ожидало.
Вся эта «операция» потребовала больше времени, чем предполагалось вначале. Для того чтобы убить таким путем примерно 33 тысячи человек, понадобилось двое суток.
Брата своего знакомого украинца, говорил майор Кох, он, к сожалению, так и не смог разыскать. У некоторых молодых эсэсовцев, участвовавших в этой страшной экзекуции, помутился разум – они не выдержали такого истребления людей. Их пришлось поместить в психиатрическую больницу.
В дополнение к вышеизложенному хочу заметить, что в ряде опубликованных после войны книг и мемуаров, в которых рассказывается об этом массовом убийстве на окраине Киева (Бабий Яр) и делаются ссылки на документы нацистских властей, не говорится о том, что для охраны там привлекались отряды эсэсовцев. Не говорится и о том, что некоторые из молодых эсэсовцев лишились рассудка. Из этих публикаций можно узнать лишь о том, что некоторые из убийц испытывали «недомогание» и их на месте «лечили» (водкой. – Авт.). В расстреле же участвовали главным образом служащие отрядов особого назначения 4-й оперативной группы охранной полиции и сотрудники службы безопасности.
Учитывая сложившуюся обстановку, сказал майор Кох, я должен понять, что он, к сожалению, вряд ли сможет теперь помочь чем-либо в выполнении возложенной на меня задачи привлечь несколько украинских интеллигентов для ведения антисоветской пропаганды в пользу Германии. Тем более что, как я ему говорил, речь идет о людях, которые должны пользоваться авторитетом и известностью. Он, конечно, даст мне один или два адреса. Но вряд ли я могу надеяться, что из этого выйдет толк.
По одному из адресов, к пожилому художнику, который почему-то враждебно относился к Советской власти, я направил сопровождавшего меня сотрудника. Он вернулся с листом бумаги, содержавшим совершенно непригодную для целей министерства иностранных дел грубую брань на коммунистов и на Советскую власть. Неоднократные попытки разыскать кого-либо по второму адресу результатов не дали. Этого оказалось достаточно, чтобы понять нецелесообразность моего дальнейшего пребывания в Киеве. У меня были вполне убедительные доводы, чтобы поскорее вернуться в Берлин, так и не выполнив порученного мне задания. В этой связи я очень надеялся, что за время моего отсутствия Ильзе Штёбе удалось вновь установить надежную связь с Центром; некоторые факты из моего отчета о поездке, несомненно, представили бы для него интерес.
И вот мы отправились в обратный путь. Во Львове мы провели лишь одну ночь. В Кракове, напротив, я пробыл два дня, так как должен был выполнить свое обещание посланнику фон Вюлишу и рассказать ему кое-что о своих впечатлениях, полученных во Львове и в Киеве. Мы просидели с ним до раннего утра. В Кракове у него явно не было никого, кому бы он мог излить свою душу. И когда я закончил свой рассказ, он не скрывал своей глубокой тревоги за возможный исход этой войны, за будущее Германии.
Прощаясь, он настоятельно просил меня обязательно заглянуть к нему, если мне вновь случится приехать в Краков. Такого случая, однако, более не представилось.
Кажется, в конце 1942 – начале 1943 года в МИД я узнал о том, что посланник фон Вюлиш скончался в Берлине после вскрытия фурункула в полости носа. Вскоре после этого умер и бывший посол в Варшаве фон Мольтке, который после Варшавы стал послом в Мадриде. Он умер якобы от аппендицита. Я уже писал о весьма странных обстоятельствах его смерти. В конце 1942 года в Берлине от руки нацистского палача погиб фон Шелиа – он был повешен. Убежден, хотя у меня и нет доказательств, что между смертями трех главных руководителей бывшего германского посольства в Варшаве – фон Мольтке, фон Шелиа и фон Вюлиша (все они ушли из жизни в конце 1942 – начале 1943 года) существует взаимосвязь.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.