Часть четвертая (1905-1914 гг.) ПОЛКОВНИК ГЕНШТАБА
Часть четвертая (1905-1914 гг.) ПОЛКОВНИК ГЕНШТАБА
Сибирские «республики». Последствия революции. Опять в Варшаве. Саратов. Разведчик «Разведчика». Неколебимый начштаба. Киевский округ. Убийство Столыпина.
В Харбине в ноябре 1905 года полковник Деникин попал в море страстей. Здесь был центр управления Китайских железных дорог, средоточие тыловых армейских учреждений и солдатской массы, подлежащей обратной переброске на «материк».
Изданный императором Манифест от 17 октября, наконец давший России конституцию, ударил вином в голову. Люди не удовлетворились, не успокоились, а взволновались во всю ширь русского сердца. Многие ринулись к «полным» свободам и власти народа. На Дальнем Востоке в этот сумбур оживленно вмешались марксисты. Они не возглавили революционные действия, но отделения местных социалистических партий сыпали кучами постановлений и воззваний.
Ораторы их надрывались на митингах: — Долой лишенное доверия
самодержавное правительство! Долой его здешних гражданских и военных сатрапов! Вся власть - народу!
Далеко вперед по Транссибу уже действовали «революционные комитеты», «советы рабочих и солдатских (тыловых) депутатов», «забастовочные комитеты». Из Читы, Иркутска, Красноярска сообщали о создании там «республик». «Смешанные забастовочные комитеты» фактически захватили власть над железной дорогой. Во Владивостоке солдатская и городская толпа арестовала коменданта крепости генерала Казбека.
В Харбине начальник тыла армии генерал Надаров не принимал никаких мер против самоуправства. В полной растерянности был штаб главнокомандующего генерала Линевича. Он, отрезанный от России почтово-телеграфными забастовками, вел переговоры с забастовочным комитетом Восточно-Китайской железной дороги и уступал его требованиям...
«Левоуклонный» полковник Деникин хватил этого хмеля после опубликования Манифеста еще в отряде Мищенко. Старший адъютант штаба капитан Хагандоков, не афишируя, созывал некоторых офицеров для обсуждения его проекта «Офицерского союза». Деникин был на двух таких собраниях и со вниманием слушал об офицерском сообществе на выборном начале, целенаправленном на оздоровление армии. Не понравилась ему форма осуществления идеи: что-то вроде «офицерского совдепа», несродное иерархическому военному строю. Деникин в его основатели не пошел, а мищенковские «революционеры» рьяно взялись за дело.
В мае 1906 года в Петербурге, по разрешению военного министра Редигера, пройдет заседание этого общества, названного «Обновление». На его первом открытом собрании будет большая офицерская аудитория, решившая, что сюда записался сам генерал Мищенко. Председатель «Обновления» капитан Хагандоков неверный слух рассеет и изложит устав и программу союза: самообновление и самоусовершенствование; подготовка кадров, соответствующих современным требованиям войны; борьба с рутиной и косностью, «принесшими так много горя Государю и Отечеству». Но все это военный министр не утвердит, и «Обновление» исчезнет.
От программного словечка «самоусовершенствование» явно попахивало масонством, что резко аукнется Деникину в эмиграции.
В 1928 году во втором номере советского журнала «Каторга и ссылка» бывший офицер Мстиславский опубликует свои воспоминания об этом военном обществе, в котором он якобы был в руководителях. Также Мстиславский укажет:
«В рядах тайного офицерского революционного союза 1905 года числился, правда, очень конспиративно, ничем себя не проявляя, будущий «герой контрреволюции» Деникин. Он был в то время на Дальнем Востоке, и его вступление в союз в высоких уже чинах произвело на дальневосточных товарищей наших чрезвычайное впечатление».
Парижская эмигрантская газета «Последние новости» немедленно процитирует эти строки советского автора. Деникин пошлет в газету опровержение:
«Всю жизнь работал открыто, ни в какой ни тайной, ни явной политической или иной организации никогда не состоял, ни с одним революционером до 1917 года знаком не был; а если кого-нибудь из них видел, то только присутствуя случайно на заседаниях военных судов».
В 1942 году, когда Деникин будет жить на юге Франции под немецкой оккупацией и наблюдением комендатуры, в гитлеровской газете «Парижский Вестник», выходящей на русском языке, появится статья бывшего полковника Феличкина. Он обличит роль «жидомасонов» в русской революции и приведет ту же цитату Мстиславского, прокомментировав:
«Ярый противник сближения России с Германией Деникин, парализуя дальновидную политику ген. П. Н. Краснова, на наших глазах уже перешел в жидомасонский лагерь».
Мстиславского и Феличкина Антон Иванович назовет «провокаторами». Мне эту перебранку комментировать не хочется, но необходимо отметить, что до 1917 года Деникин, действительно, «ни с одним революционером знаком не был». Познакомился он «академистом» Генштаба с двумя революционерками и принял у них на хранение чемоданы с нелегальщиной...
Главным образом в Харбине бунтовали демобилизуемые запасные солдаты. А бесчинство по всему армейскому тылу задавали возвратившиеся из японского плена, их там распропагандировали оголтело настроенные солдаты и матросы. Эти политическими и социальными вопросами мало интересовались, плевали на листовки и митинговые речи, коротко рявкая: «Долой!» Посылали по матушке и свое, и комитетское начальство, требуя немедленного, без всякой очереди возвращения домой. До хаоса на сибирской «железке» в десять тысяч километров им никакого дела не было.
Местные военные и гражданские администраторы оглушились свалившимся Манифестом, ничего не понимая в новых госформах. Из-за прерванной связи со столицей, отсутствия «указаний» панически прислушивались и к слухам, что «царя скинули». Главком, имеющий не-расшатанные войска маньчжурцев для наведения тылового порядка, сдался буйству и требованиям «железнодорожного комитета». «Папаша» Линевич отменил четкую эвакуацию целыми частями по корпусам и приказал начать перевозку всех запасных.
Главком Линевич мог бы организовать продовольственные пункты вдоль магистрали и посылать эти оравы в сопровождении штатных вооруженных команд, но отпустил одних, и им стали выдавать кормовые деньги — на весь путь! Суммы эти пропивались прямо на Харбинском вокзале или на ближайших станциях. Потом лихие запасники продавали свой солдатский скарб, позже их голодные толпы, вываливаясь из составов, грабили и громили станционные буфеты, вокзалы, полустанки.
В это самое бурное время, с ноября 1905 по январь 1906 года, Деникин направлялся в Петербург на почтовом поезде, набитом солдатами, офицерами, откомандированными железнодорожниками.
Когда состав прибыл в Читинскую «республику», выяснилось, что местные власти всецело бездействуют, некоторый контроль взял на себя «революционный» Читинский полк, стоящий в городе. Не говоря о солдатах, весь его офицерский состав во главе с командиром выразил сочувствие «передаче власти народу» и постановил: «Позорно подавление какой бы то ни было политической партии силою оружия... В случае беспорядков, угрожающих кровопролитием, впредь до сформирования милиции, принять участие в предупреждении братоубийственной войны».
Находящийся здесь военный губернатор Забайкалья генерал Холщевников отдал комитетам вагоны с тридцатью тысячами винтовок для организуемой ими «народной самообороны», передал почтово-телеграфную службу, утверждал все постановления солдатских митингов, называя местных социал-демократов «партией порядка».
Выплеснутое солдатское море «царевало» и дальше по трассе. Но комитетчики «республик», взмыленные саранчой запасных из поездных накатов, запутывались и в бессилии останавливали «железку». В Иркутске скопилось тридцать воинских эшелонов и несколько пассажирских поездов.
Состав Деникина уперся в Иркутске на несколько дней. До этого поезд все же делал 100-150 километров в сутки. Над ним потешались несущиеся по сторонам эшелоны запасников, они его, бывало, не выпускали со станций. Однажды утром пассажиры проснулись на том же полуразрушенном полустанке, без буфета, воды, где и заснули. Оказалось, у запасной солдатни из проезжавшего эшелона сломался паровоз и она отцепила их локомотив, устремившись на нем дальше.
Ясно стало, что на благородстве далеко не уедешь.
Четверо полковников с Деникиным, едущих этим поездом, собрались на «рекогносцировку». Старшим выбрали командира одного из сибирских полков и объявили его комендантом состава. Собрали у офицеров револьверы, вооружили ими караул на паровоз, дежурную офицерско-солдатскую часть, в каждом вагоне назначили старшего.
Кинули клич и собрали с пассажирского общества пожертвования для суточных в шестьдесят копеек солдатам нарядов, которых сразу с излишком набежало. Против «военизирования» запротестовали только два «революционных» вагона с железнодорожниками.
Команда боевого поезда отцепила паровоз с первого же эшелона, идущего не по расписанию. Состав под командой четырех полковников набрал полный ход.
На летящий стрелой поезд обрушились по всему его «рейду». Сзади гнались эшелоны для расправы, извещенные впереди составы поджидали, чтобы преградить путь. Но когда револьверно ощеренный экспресс влетал на станцию, засада отступала. Слишком отчаянными были офицеры на подножках. Доставалось камнями и поленьями только по окнам.
Помятый в стычках поезд наматывал длинные версты. На него сплошь взъярилась попутная трасса с комитетчиками. Начальников следующих станций терроризировали телеграммами: «Остановить во что бы то ни стало!» Подъезжая к ним, офицеры «стрелы» на площадках внимательно проверяли револьверные барабаны. Врывались на громыхающих буферах, сметая все на пути! Иногда при приближении этого поезда весь станционный персонал убегал в лес.
Более месяца «набег» резал к Уралу и наконец перевалил его. Всем хотелось попасть домой на Рождество, но под Самарой пришлось стать у семафора. Пути забиты — забастовка машинистов... Не успели оглянуться, как исчез из-под караула и их машинист.
Задумались офицеры: плохо дело, вести состав некому. Как вдруг доложилась им «конспиративная» делегация из своих «революционных» вагонов. «Революционерам»-железнодорожникам дома справить Рождество тоже хотелось, их старший заявил:
— Есть у нас парочка машинистов... Только, чтобы не быть нам в ответе перед товарищами, вы, господа, возьмите их силой.
Этого права господам офицерам того времени было еще не занимать. Снарядили конвой за указанными машинистами, выволокли и поставили их на паровоз. Дежурному по станции Самара телефонно передали:
— Через полчаса поезд полным ходом пройдет через станцию, не задерживаясь. Чтоб путь был свободен!
Проскочили и здесь. Добрались в Петербург в самый сочельник.
Позже Антон Иванович отмечал:
«Этот «майн-ридовский» рейд в модернизированном стиле свидетельствует, как в дни революции небольшая горсть смелых людей могла пробиваться тысячи километров среди хаоса, безвластия и враждебной им стихии попутных «республик» и озверелых толп».
В Петербурге, в Главном управлении Генерального штаба Деникина, как и других фронтовиков, ожидал сюрприз. Тут, не дожидаясь прибытия боевых офицеров из расформируемых маньчжурских армий, заместили все генштабистские вакансии кем попало. Набрали или младших по службе, не нюхавших пороха, или давненько прибывших с войны, но так и не вернувшихся назад. Этих приехавшие фронтовики кликали «воскресшими покойниками».
Ставка главкома Маньчжурской армии еще до отъезда Деникина телеграфировала сюда о предоставлении ему должности начальника штаба дивизии, но полковник главка, ведающий назначениями, разводил руками, утверждая: телеграммы не получали. Вполне могла быть какая-то накладка в такой суматохе. Деникин стал ожидать разрешения вопроса, разбираясь в последствиях всероссийского пожара, через который в столицу добирался.
Премьер правительства граф Витте, которого убедили очевидцы, подобные Деникину, для восстановления порядка на Сибирской магистрали бросил отряды решительных генералов П. К. фон-Ренненкампфа с востока и барона А. Н. Меллера-Закомельского с запада. На Дальнем Востоке Ренненкампфу помог и Мищенко, бескровно усмирив Владивосток.
Бойцы Ренненкампфа двинулись из Харбина. Его дивизия восстанавливала железнодорожную администрацию и «успокаивала» притомившихся от безобразий запасников. Ренненкампфовцы останавливали мятежный эшелон и высаживали его солдатиков на крутой мороз. Заставляли их маршировать по снегу километров тридцать до следующей станции. Там продрогших и присмиревших грузили в ожидавший порожняк.
Чита была наиболее серьезным оплотом революционного движения. Здесь «царевали» три месяца при полной поддержке губернатора генерала Холщевникова.
Ренненкампф осадил город и потребовал его сдачи. После нескольких дней переговоров Чита сдалась без боя. Генерал отобрал у населения оружие, арестовал главарей мятежа, предав их военному суду. Сменил высших администраторов Забайкальской области, начиная с Холщевникова, который сразу пошел под суд, потом в тюрьму.
Так Ренненкампф поступал по всему его участку трассы. Позже левая печать обрушилась на генерала за процессуальные нарушения, несправедливость и суровость приговоров его судов. Но действия Ренненкампфа были цветочками в сравнении с тем, как расправлялся генерал барон Меллер-Закомельский.
Деникин в штабе генерала Меллер-Закомельского, тогда командира 10-й пехотной дивизии, отбывал по Варшавскому округу лагерный сбор еще в 1899 году и знал его крутой нрав. Он с лихвой оправдался на этот раз, тем более, барон недавно уже имел дело с мятежниками в Севастополе.
Меллер-Закомельский взял с собой в путь из варшавских гвардейских частей всего двести человек, пару пулеметов и два орудия. За три недели генерал пронесся шесть тысяч километров до Читы с той же безудержностью, что и поезд «четырех полковников».
Первый эшелон с удалыми запасными барон встретил на станции Узловая. Пол-отряда выстроилось на платформе, другие прикладами выгоняли солдат из офицерских купе. Дальше по ходу в отрядный поезд заскочили двое агитаторов, их выбросили на полном ходу. Об этих фактах зашумел телеграф, следующие встречные составы запасников уже сами приводили себя в порядок. Но на станции Иловайская революционная толпа засела в депо и начала стрельбу. Отряд ударил залпами: 19 убито, 70 ранено, остальные сдались. На следующих станциях было расстреляно два стачечных комитета.
В завершение, представляя свой отряд государю в Царском Селе, барон критиковал в донесении поведение Ренненкампфа в читинской операции:
«Ренненкампфовские генералы сделали крупную ошибку, вступив в переговоры с революционерами и уговорив их сдаться. Бескровное покорение взбунтовавшихся городов не производит никакого впечатления...»
Конец 1905 — начало 1906 года ознаменовались кровавыми военными бунтами. Знаменито прогремело восстание на броненосце «Князь Потемкин Таврический».
В Севастополе в ноябре восстали морские команды на берегу. К ним примкнула часть Брестского полка под влиянием троих офицеров. Сюда на усмирение опять прибыл Меллер-Закомельский, брестцы раскаялись и потом сами взялись за подавление мятежа в береговых морских казармах. Тройка же закоперщиков-офицеров скрылась, бросив своих ближайших солдатских помощников, которых казнили. Поэтому тоже в следующей революции солдаты больше предпочтут действовать без офицеров.
На крейсере «Очаков» взвился красный флаг, к нему присоединились еще корабли. Возглавил восстание отставной лейтенант флота Н. П. Шмидт. Он поднял на «Очакове» сигнал: «Командую эскадрой. Шмидт», — и направил императору телеграмму: «Черноморский флот отказывает в повиновении правительству». Его гонцы высадились на берег поднимать все войска. Когда их схватили, Шмидт приказал не давать еды захваченным на борту офицерам, пока его людей не отпустят.
Под пушечными выстрелами загоревшийся «Очаков» поднял белый флаг, сдались и другие мятежные корабли без боя. Шмидта расстреляли по приговору морского суда. Здесь с обоих сторон тридцать убили и семьдесят ранили.
Наиболее ярко в войсках отличились москвичи. Тут выступил 2-й гренадерский Ростовский полк. По консультациям с эсерами гренадеры выдвинули постановление, которое навеет знаменитый Приказ №1 Совета солдатских и рабочих депутатов в 1917. году. А пока оно гласило:
ОБЩИЕ ТРЕБОВАНИЯ. Отмена смертной казни. Двухлетний срок службы. Отмена формы вне службы. Отмена военных судов и дисциплинарных взысканий. Отмена присяги. Освобождение семейств запасных от податей. Избрание взводных и фельдфебелей самими солдатами. Увеличение жалованья.
СОЛДАТСКИЕ ТРЕБОВАНИЯ. Хорошее обращение. Улучшение пищи и платья. Устройство библиотеки. Бесплатная пересылка солдатских писем. Столовые приборы, постельное белье, подушки и одеяла. Свобода собраний. Свободное увольнение со двора. Своевременная выдача солдатских писем.
Правда, перед вручением этого полковому начальству солдаты вычеркнули «Общие требования», но в газетах появился полный текст.
В других мятежных частях российской армии требовали тоже не очень слаженно. На Кавказе солдаты Самурского полка приказали офицерам сдать оружие, но выдать знамя. Когда те отказались, убили командира полка, полкового священника и троих офицеров. В Полтаве Севский полк настаивал на освобождении из губернской тюрьмы уголовных арестантов, а также провозглашении «Полтавской республики». Их соседи из Елецкого полка требовали у себя устранения лишь хознедостатков, при этом избили появившихся уличных агитаторов и устроили еврейский погром. Разгромом 75 магазинов и 68 лавок отличились и кронштадтские матросы, хотя начали с требования «Учредительного собрания».
Деникин тогда и позже так оценивал первую русскую революцию:
«В городах численно городской и рабочий пролетариат интересовался только улучшением своего жизненного стандарта, и лишь очень немногие относились сознательно к программным требованиям социалистических революционных партий. Беспорядки в городах, кроме восстания в Москве, сравнительно быстро и легко ликвидировались.
Наконец, еще меньше было политического элемента в солдатских бунтах, возникавших на почве революционной пропаганды, излишних стеснений казарменной жизни и не везде здоровых отношений между солдатами и офицерами, особенно на флоте. В «требованиях» восставших частей было оригинальное смешение привнесенной извне чужеродной партийной фразеологии с чисто солдатским фольклором. «Четыреххвостка» (всеобщее, равное, прямое, тайное голосование) стояла рядом с требованием «стричься бобриком, а не под машинку»...
Ввиду таких народных настроений, революционеры подымали народ упрощенным бунтарским лозунгом — «Долой!» А так как при наличии законопослушной армии поднятие восстания было делом безнадежным, то все усилия их были направлены на разложение армии. Собственно — только солдат, ибо, по признанию издававшегося тогда в Париже революционного журнала «Красное Знамя»: «Переманить удавалось только самых плохих офицеров, из которых выйдут два-три ловких мошенника революции, которые будут тянуть ее на скверные дороги
военного авантюризма и рядиться в крохотные Кромвели». Если суждение «Красного Знамени» неверно, так как были, без сомнения, офицеры, шедшие в революцию по убеждению, то, во всяком случае, их было очень мало. Мы убедились в этом в 1917 году, когда все тайное стало явным, и подпольный стаж открывал людям дорогу к почестям и возвышению. Из позднейшей полемики двух крупных революционеров Савинкова и Дейча выяснились комические подробности поисков ими в Петербурге («для установления связи») революционного «Союза офицеров», или никогда не существовавшего, или совершенно бездеятельного».
Думая так, Деникин кое в чем пытался выдавать Желаемое за действительное, например, словно забыв, что сам на Дальнем Востоке сидел на собраниях создаваемого капитаном Хагандоковым именно «Союза офицеров». Кроме того, вскоре Антон Иванович просмотрит вовлечение высших офицеров в масонскую организацию, которая во многом обеспечила революционную победу в феврале 1917 года. А то, что офицеры не собирались стоять в стороне от революционных бесчинств, «союзно» кооперировались, было видно уже, когда Деникин обозревал события из Петербурга. Он сам и свидетельствовал:
«На почве растерянности властей на местах выросло такое явление, не сродное военной среде, как организация тайных офицерских обществ; не для каких-либо политических целей, а для самозащиты. Мне известны три таких общества. В Вильне и Ковне офицерство, ввиду угроз террористическими акциями по адресу высших военных начальников, взяло на учет известных в городе революционных деятелей, предупредив их негласно о готовящемся возмездии... В Баку дело обстояло более просто и откровенно: открытое собрание офицеров гарнизона постановило и опубликовало во всеобщее сведение: «В случае совершения убийства хоть одного офицера или солдата гарнизона, прежде всего являются ответственными, кроме преступников, руководители и агитаторы революционных организаций.
Преступники пусть знают, что отныне их будут ловить и убивать. Мы не остановимся ни перед чем для восстановления и поддержания порядка».
Полковник Генштаба Деникин считал:
«Нет сомнения, что самодержавно-бюрократический режим России являлся анахронизмом. Нет также сомнения, что эволюция его наступила бы раньше, если бы не помешало преступление, совершенное в 1881 году революционерами-«народовольцами», убившими императора Александра II, после великих реформ, им произведенных, и накануне привлечения представителей народа (земств) к государственному управлению. Это преступление на четверть века задержало эволюцию режима».
Манифест от 17 октября 1905 года явился для Деникина большой радостью:
«Манифест, хотя и запоздалый, был событием огромной исторической важности, открывавшим новую эру в государственной жизни страны. Пусть избирательное право, основанное на цензовом начале и многостепенных выборах, было несовершенным... Пусть в русской конституции не было парламентаризма западноевропейского типа... Пусть права Государственной думы были ограничены, в особенности бюджетные... Но, со всем тем, этим актом заложено было прочное начало правового порядка, политической и гражданской свободы и открыты пути для легальной борьбы за дальнейшее утверждение подлинного народоправства.
Но радикально-либеральная интеллигенция на коалицию с правящей бюрократией и на сотрудничество с ней не пошла, требуя замены всего правительственного аппарата людьми своего лагеря. Государь не пожелал передавать всю власть в руки оппозиции, тем более, что «правотворчество» первых двух Дум внушало ему опасения. Создалось положение, при котором исключалась возможность легального обновления Совета министров лицами, пользовавшимися «общественным доверием». В результате радикально-либеральная демократия, не желавшая революции, своей обостренной оппозицией способствовала созданию в стране революционных настроений, а социалистическая демократия всеми силами стремилась ко 2-й революции».
Деникин довольно точно обрисовал обстановку того времени и последующего, даром что был не радикалом, а «просто» либеральным представителем военно-технической интеллигенции, то бишь офицерства. Другое дело, что «просто» весьма сложно оборачивается на таких исторических перепадах.
В главке Генштаба, наконец, разобрались, что о полковнике Деникине имеется телеграмма из Ставки Маньчжурской армии. За отсутствием надлежащих его статусу вакансий Деникину предложили пока принять должность штаб-офицера для особых поручений при корпусе, какой ему понравится. Антон Иванович выбрал штаб 2-го кавалерийского корпуса, откуда уходил на войну. Там в Варшаве его заждалась мать.
По приезду Деникина туда его с распростертыми объятиями принял и старый знакомец генерал Пузырев-ский. Это был замечательный человек: блестящий преподаватель военной академии, автор труда, премированного Академией наук, он преподавал историю военного искусства юному Николаю II, а также сражался в русско-турецкую войну. Пузыревский, острослов, специалист тонкой иронии и беспощадных характеристик, считался у знати «беспокойным» и имел массу врагов. Поэтому-то генерала не привлекли на минувшую войну и до конца службы он не получит командования военным округом.
Командовал Варшавским округом светлейший князь Имеретинский, но бумаги со штампами: «Его светлость полагает...» и «Командующий войсками приказал...» — не поднимались выше кабинета Пузыревского, числящегося «помощником командующего войсками». На памяти Деникина было, как прибывший сюда князь Имеретинский пытался лично руководить. На это его спровоцировала
в Петербурге на прощальном обеде экстравагантная жена Куропаткина, громко сопроводившая один из тостов:
— Э, что там говорить! Приедете, князь, в Варшаву и попадете в руки Пузыревского как другие.
На первом же штабном заседании в Варшаве князь был сух, а на выдвинутое Пузыревским решение рассматриваемой проблемы раздраженно среагировал:
— Я хочу знать историю вопроса.
— Слушаюсь! — отчеканил Пузыревский.
На следующий день во дворец к Имеретинскому потащили груды дел, из которых Пузыревский взялся часами докладывать. Неделю князь это выдерживал, пока не махнул рукой.
Так что под началом очень симпатизирующего Деникину этого генерала прямого дела у Антона Ивановича было маловато.
20 февраля государь издал манифест, развивающий общие принципы, провозглашенные 17 октября. В нем указывалось, что за императором остаются все права, кроме тех, которые он разделяет с Госдумой и Госсоветом, состоящим наполовину из назначенных, наполовину — из выборных членов. В марте были обнародованы временные правила о союзах и собраниях и начались выборы в Думу.
В апреле в Царском Селе обсуждали проект Основных законов страны. Самой спорной явилась 4-я статья проекта: «Императору Всероссийскому принадлежит верховная самодержавная власть», — в то время как в прежнем тексте значилось: «самодержавная и неограниченная».
Государь высказался:
— Вот — главнейший вопрос... Целый месяц я держал этот проект у себя. Меня все время мучает чувство, имею ли я перед моими предками право изменить пределы власти, которую я от них получил... Акт 17 октября дан мною вполне сознательно, и я твердо решил довести его до конца. Но я не убежден в необходимости при этом отречься от прав и изменить определение верховной власти, существующее в статье I Основных законов уже 109 лет. Может быть обвинение в неискренности, не к правительству, но ко мне лично? Принимаю на себя все укоры, но с чьей они стороны? Уверен, что восемьдесят процентов народа будут со мной. Это дело моей совести, и я решу его сам.
Весьма заблуждался государь об отношении к себе его народа, как и собравшихся в этой дворцовой зале. Совещание необычайно взволновалось. Первым среагировал премьер граф Витте:
— Этим вопросом разрешается все будущее России.
— Да, - сказал император.
— Если ваше величество считаете, — продолжил Витте, — что не можете отречься от неограниченной власти, то нельзя писать ничего другого. Тогда нельзя и переиздавать Основные законы.
Вставил граф Пален:
— Я не сочувствовал семнадцатому октября, но оно есть. Вам, государь, было угодно ограничить свою власть.
М. Г. Акимов:
— Если сказать «неограниченная» — это значит бросить перчатку. Если изданные законы губят Россию, то вам придется сделать соир сТЕГаГ Но теперь сказать это нельзя.
Члены Государственного Совета Сабуров, граф Сольский и Фриш высказались в том же смысле.
Великий князь Николай Николаевич произнес:
— Манифестом 17 октября слово «неограниченная» ваше императорское величество уже вычеркнули.
Его поддержал П. Н. Дурново:
— После актов 17 октября и 20 февраля неограниченная монархия перестала существовать.
— Вычеркнув «неограниченная», оставить «самодержавная», — предложил князь Оболенский.
Государь резюмировал:
— Свое решение я скажу потом.
Обсуждали проект еще два дня. В заключение совещания граф Сольский обратился к императору:
— Как изволите приказать: сохранить или исключить слово «неограниченная»?
Государь ответил:
— Я решил остановиться на редакции Совета министров.
— Следовательно, исключить слово «неограниченная»? — уточнил граф.
— Да, исключить, - подтвердил государь.
Так появились Основные законы, Конституция 1906 года, в какой высоко осуществился либеральный принцип разделения властей. Ее кредо на 90 с лишним процентов легло в Конституцию Российской Федерации конца XX века.
Очевидно, с тех дней царскосельского совещания императора Николая II стала мучить мысль, что «изменил пределы власти», ниспосланной ему Богом, хотя перед заседателями он упомянул лишь своих предков. То был первый надлом, приведший через одиннадцать лет и к отречению. Поступил-то государь так вопреки велению совести — он относился к самодержавию религиозно.
Как в самом начале XX века, так потерпит фиаско либеральная доктрина в России и в его самом конце. И на этот раз ее, подобно царскосельским заседателям, представят внутренне чуждые ей люди, так же, уже не «конституционно-монархически», а «демократически», используют в своих политических целях...
Вскоре была отставка Витте с «его» министрами, «пробившими» либеральную Конституцию. И либералы же в своем журнале «Свобода и Культура» писали: «Граф Витте — совсем не реакционер, а просто человек без всяких убеждений...» Все было, как всегда, «просто» в России-матушке до поры, до времени.
П. Н. Милюков, лидер конституционно-демократической партии (кадетов), которая ближе всех отражала политическое мировоззрение Деникина, в резолюции своего партийного съезда уже возглашал:
«Накануне открытия Государственной Думы правительство решило бросить русскому народу новый вызов. Государственную Думу, средоточие надежд исстрадавшейся страны, пытаются низвести на роль прислужницы бюрократического правительства. Никакие преграды, создаваемые правительством, не удержат народных избранников от исполнения задач, которые возложил на них народ».
Витте успел скомпрометировать очередным «безволием» императора. В ответ на январское требование Совета министров принять суровые меры «против попыток пропаганды к нарушению военной службы» государь накладывал резолюции — «применения к мятежникам самой решительной репрессии», провидчески отмечая, что «каждый час промедления может стоить в будущем потоков крови». Такие царские резолюции Витте прятал под замок в свой письменный стол, чтобы не раздражать «общественность». Это в то время, когда, например, в Курляндии, в Газенпоте революционеры сожгли заживо солдат драгунского разъезда.
Зато на смену Витте, сменив «промежуточного» И. Л. Горемыкина, в июле 1906 года пришел Председателем Совета министров Петр Аркадьевич Столыпин, совместив этот пост с должностью министра внутренних дел. Преданный императору монархист, он в день роспуска I Думы, высказался в своем циркуляре:
«Открытые беспорядки должны встречать неослабный отпор. Революционные замыслы должны пресекаться всеми законными средствами... Борьба ведется не против общества, а против врагов общества. Поэтому огульные репрессии не могут быть одобрены... Старый строй получит обновление. Порядок же должен быть охранен в полной мере».
Деникин, разочаровываясь в близорукой партийной политике кадетов, приветствовал это и другие столыпинские назначения. Полковник, такой же решительный,напористый, как новый премьер, с огромным пиететом будет следить за его деятельностью.
После июльского роспуска Госдумы взбунтовался артиллерийский полк островной крепости Свеаборг под Гельсингфорсом (Хельсинки). Между фортами и берегом началась орудийная перестрелка. У финских революционеров уже была «красная гвардия», она попробовала помочь восставшим. Но тут же у финнов встала и «белая гвардия», не допустившая этого. Восставшие дрались три дня, но у них взорвался пороховой погреб, на форты пошел флот — мятежники сдались. Восьмеро погибло от взрыва погреба, еще один с другой стороны.
Забунтовали кронштадтцы, матросы убили двух офицеров с их семьями, в одной из которых расправились и с 90-летней старухой. Мятеж подавил Енисейский пехотный полк. Поднялась на Балтике и команда крейсера «Память Азова», стреляя в офицеров, едва успевших скрыться на берегу. Но верные присяге матросы взяли верх и крейсер пришел в Ревельский (Таллиннский) порт с повинной.
Этими вспышками закончились военные бунты, но через полмесяца в августе было польское «кровавое воскресенье», только в нем убивали и людей в мундирах. Тут отчаянно действовали боевики Пилсудского. В Варшаве террористы застрелили 28 полицейских и солдат, в Лодзи — убили 6 и ранили 18, в Плоцке — 5 и ранили троих. Боевики действовали из-за чужих спин. Варшавские солдаты стреляли в толпу, убив 16 и ранив 150 человек, а среди пораженных пулями оказался лишь один боевик.
Деникин удрученно следил за этими и другими «подвигами» групп Пилсудского: покушения на высоких административных лиц (в конце концов — и на Варшавского генерал-губернатора Скалона), налеты на казначейства. Лично Пилсудский возглавил нападение на почтовый вагон у станции Безданы, около Вильны, ограбив его на 200 тысяч рублей... Но главным полковника потрясло августовское покушение на Столыпина.
Двое террористов в жандармской форме явились в приемную дачи премьера и бросили бомбу. Погибли сами вместе с 27 посетителями, еще шестеро из 32 раненых умерло на следующий день. Тяжело ранило 14-летнюю дочь и трехлетнего сына Столыпина. Он уцелел, чтобы пройти через десять покушений, погибнув в последнем. Но тогда премьер добился указа о военно-полевых судах, их судопроизводство шло за 48 часов, приговор исполнялся за 24. Если до августа 1906 года в среднем казнили 9 человек ежегодно, то с этих пор по апрель 1907 года военные суды вынесли 1102 смертных приговора. Утвердилась столыпинская программа: революции — беспощадный отпор, стране — реформы.
Варшавский военный округ, в штабе которого служил полковник Деникин, был в империи наиболее важным стратегически, «Передовым театром» и содержал наибольшие по числу войска. Традиции здесь заложил знаменитый фельдмаршал Гурко, и хотя он ушел в 1894 году, их свято длил никому не поддающийся «гурковский» нач-штаба Пузыревский. Командующие типа князя Имеретинского назначались больше для поддержания внутреннего порядка, так как были и генерал-губернаторами, управляя краем. Эти люди высшего света не представляли себе жизни низов, общаясь лишь с польской аристократией, и то с «угодовцами», то есть «соглашателями».
Масса рутины обрушивалась на штабных. Как раз началось расформирование 2-го кавалерийского корпуса, и Деникин завяз в канцелярщине. Отдушинами были его активное сотрудничество в военных журналах и чтение докладов о японской войне в варшавском Собрании Генштаба и провинциальных гарнизонах.
Матушке Антона Ивановича было шестьдесят три, но она много болела, раздражалась. То ли потому, что не говорила на русском языке, предпочитая его только «понимать», то ли еще почему, но не терпела дома посторонних.
34-летний полковник Генштаба Деникин был завидным женихом и по внешним данным. В его лице сливались польское изящество Вржесинских и основательность русаков Деникиных. Линия породистого носа с тонко вырезанными ноздрями перекликалась с мощным, высоким лбом интеллектуала, кажущимся беспредельным от лысеющей спереди темной головы. От лихо закрученных усов и бородки клином под густобровыми спокойными, пристальными глазами веяло рыцарским железом.
У полковника возникали случайные интрижки, даже увлечения женщинами, но женитьбе было серьезное препятствие. Он не решался ввести в семью чужого для матери человека. «Монархист» по чинопочитанию, Антон Иванович до сих пор не осмеливался резко идти против характера и настроений матушки.
Чтобы развеяться от японских фронтовых и мутнореволюционных российских впечатлений, Деникин взял заграничный отпуск и обычным туристом проехал по Австрии, Германии, Франции и Швейцарии.
Когда вернулся, 1906 год уже подходил к концу. Деникин напомнил о себе по команде Главному управлению Генштаба, отославшему его в Варшаву «пока». Вскоре оттуда пришел ответ: «Предложить полковнику Деникину штаб 8-й Сибирской дивизии. В случае отказа он будет вычеркнут из кандидатского списка».
Вот новости! Никогда не было по Генштабу принудительных назначений, тем более в Сибирь... Полковник разозлился и запальчиво послал крайне короткий рапорт: «Я не желаю». Потом успокоился и подумал, что не сносить ему головы. Как вдруг пришел новый запрос с предложением Деникину принять штаб 57-й пехотной резервной бригады!
Бригада была из четырех полков двухбатальонного состава, пост начштаба в ней равнялся дивизионному. Совсем другое дело, да еще с прекрасной стоянкой бригады в Саратове, на исконно-русской Волге. Осточертела полковнику Польша, и с ее красивой Варшавой.
В конце января 1907 года Деникин прибыл в Саратовскую губернию, самым молодым российским губернатором которой недавно был Столыпин. А бригада, штаб какой вверили полковнику, находилась на территории Казанского военного округа, площадью равного средней Европе, что отметил незадолго до этого в ней побывавший Деникин. С новым начштаба приехали и устроились на его квартире мать и нянька Полося.
Округ был отдаленным, вне внимания высокого начальства и всегда провинциально отстававшим от столичных и пограничных округов. Но с возвращением сюда трех бригад, дравшихся на войне, жизнь переломно закипела. С новыми командирами появились свежие веяния, пехотное офицерство словно проснулось.
Тогда военный ренессанс закипел по всей России. Даже выгнанный в отставку Куропаткин в своих «Итогах» о командирах японской кампании написал:
«Люди с сильным характером, люди самостоятельные, к сожалению, не выдвигались вперед, а преследовались; в мирное время они для многих начальников казались беспокойными. В результате такие люди часто оставляли службу. Наоборот, люди бесхарактерные, без убеждений, но покладистые, всегда готовые во всем соглашаться с мнением своих начальников, выдвигались вперед».
В точку это попадало о «беспокойном» Пузыревском, несмотря на что закончил все-таки генерал в «некомандирском» кресле члена Госсовета. Японская война заставила понять и необходимость учебы командного состава.
Раньше начальник, начиная с комполка, мог непыльно проживать на багаже своего училища. Мог не обращать никакого внимания на прогресс военной науки, никого это не волновало, проверять считалось оскорбительным. Критерием оценки командирского уровня было лишь общее состояние его части и в какой-то степени управление ею на маневрах, хотя и ошибки на ученьях благодушно списывались.
В 1906 году Верховный главнокомандующий Николай II приказал:
«Установить соответствующие занятия высшего командного состава, начиная с командиров частей (полков), до командиров полков включительно, направленные к развитию военных познаний».
Сильно раздражились ветераны за такой «подрыв авторитета» и «поругание седин». Занятия эти заключались в двухсторонних военных играх на планах или в поле. Позже, часто участвуя в них, Деникин убедится в большой пользе этого — отсеивались невежды.
Ввели новые пенсионный устав, аттестационные правила. Началось «избиение младенцев»: добровольный уход и принудительная отставка старожилов. В результате за 1906—07 годы было уволено и заменено от пятидесяти до восьмидесяти процентов начальников — от комполка до командующего войсками округа.
В то же время офицерство, чувствуя свою вину за проигрыш войны, тяжело переживало бешеную атаку на себя. Правые науськивали армию на «разгон арестантской Думы», «возвращение розги», «возврат к исконности». А революционеры, возненавидевшие армию, подавившую восстания, сомкнулись с радикальными демократами. Эти травили в печати, особенно глумясь карикатурами в юмористических журналах; высмеивая с театральных подмостков. Обличали на заседаниях земств и городов, поносили понятия о воинском долге с думской трибуны и даже в военных судах речами адвокатов.
Многие офицеры поколебались верой в свое призвание. Начался «исход» и трудоспособных военных, приведший в 1907 году к некомплекту в 20 процентов офицерского состава армии. Молодой подполковник Генштаба князь А. Волконский восклицал на газетных страницах «Русских Ведомостей»:
«К несчастью, и внутренние процессы при разгаре страстей не могут пройти безболезненно!.. И вот из оскорбляемых, оклеветанных рядов армии раздаются спокойные голоса: оставьте нас, нам нет дела до ваших партий; меняйте законы - это ваше дело. Мы же — люди присяги и «сегодняшнего закона». Оставьте нас! Ибо, если мы раз изменим присяге, то, конечно, никому из вас тоже верны не останемся... И тогда будет хаос, междуусобие и кровь».
Так чувствовал себя и молодой полковник Деникин, он был из тех, кто в любых бучах не собирался снимать форму. Многих из военной молодежи маньчжурская неудача морально толкнула к возрождению. Как никогда, в это время у лучших заработала мысль, усилилось самообразование, зачитывали военную печать, о необходимости реорганизации армии во всеуслышание говорили, писали, кричали.
Начались реформы, учитывающие кровавый боевой опыт. Траншеи заменяли прошлую фортификационную сложность, налаживалось тесное взаимодействие родов войск и применение техсредств связи, усиливалась артиллерия, внедрялась стрельба с закрытых позиций. Повышался образовательный ценз училищ, разрабатывалась новая войсковая дислокация... Правда, стремительный Деникин считал, что все это идет «страшно медленно».
Либерально настроенный Антон Иванович, несмотря на «органическую» симпатию к «монархически»-суровому Столыпину, вблизи себя плохо переносил жестоких и деспотичных людей. Поэтому чумой на его голову и многих его однополчан обрушилось в таком апофеозе свободомыслия назначение командующим войсками Казанского округа генерала Сандецкого.
Сандецкий никогда не воевал, но в 1905 году командиром пехотной дивизии усмирил в Екатеринославле восстания и получил пост командира Гренадерского корпуса в Москве. Теперь генерала повысили до командующего округа, так как Поволжье, находящееся на военном положении, еще пылало крестьянскими бунтами. Прежний командующий генерал Карас избегал крутых мер, страхуясь посылкой незашифрованных (!) телеграмм Столыпину с просьбами смягчать смертные приговоры военсудов, нуждавшиеся в утверждении Карасом. Этим он переводил стрелки на премьера и государя, и терпеть Столыпину малодушного генерала надоело.
Прибыв в округ, Сандецкий «сумел» за несколько месяцев утвердить сотни казней против единичных за год Караса. Штабы же округа вздрогнули от потоков бумаг, требуемых новым командующим. Оказалось, что тот читает не только бригадные, но и все полковые приказы. Грозен был Сандецкий на либеральных начальников, постоянно возвращая «дисциплинарки» с одинаковыми пометками: «В наложении взыскания проявлена слабость. Усилить. Учту при аттестации».
От аттестации же полностью зависела офицерская судьба. У многих полетели карьеры по огульному нраву, причудам Сандецкого. Особенно переживал начштаба Деникин, прямо за это отвечающий в своей бригаде.
Полковник Леонтьев, отлично аттестованный на выдвижение, принял скверно обученный до него батальон, который плохо выглядел на смотре. Сандецкий, не разобравшись, отменил леонтьевскую аттестацию, объявив полковнику «предостережение о неполном служебном соответствии». За это выше не выдвигали в течение двух лет.
Командир бригады Деникина не осмелился указать командующему на ошибку. Тогда на бригадного насел Деникин, но когда тот доложил, Сандецкий сослался, что неловко отменять аттестацию, уже ушедшую в Главный штаб. Так и уехал Леонтьев в другой округ с «волчьим билетом».
Дошло до анекдотического. Полковника Пляшкевича вне очереди удостоили аттестации на командование полком. Его прежний командир, желая отличить нравственность полковника, отметил: «Пьет мало». Как вдруг на аттестацию Сандецкий объявил Пляшкевичу «предостережение за пьянство»! А его комполка и бригадному — выговор за неправильное удостоение... Комполка кинулся объяснять командующему, что мало Пляшкевич пьет, да почти совсем не пьет, потому и выделил особенность.
— Раз уж упомянул «пьет», — строго сказал Сандецкий, — верно, пьет полковник здорово.
Пропали у Пляшкевича два года службы. В следующую историю Деникин опять попытался вмешаться. Капитану Хвощинскому в отличной штабной аттестации еще и указали: «Досуг свой посвящает самообразованию». Пришел ответ Сандецкого: «Объявить предостережение, что свой досуг не посвящает роте».
Побежал Деникин в библиотеку, взял словарь, открыл его на странице, где: «Досуг — свободное от нужных дел время». Стал трясти им, убеждая бригадного отстоять Хвощинского. Да где там, в конце концов «бежал» капитан в Варшавский округ.
Командир бригады Деникина был совершенной размазней перед высшим начальством. Отбивал он руки у начштаба Антона Ивановича. Раз Сандецкий спутал фамилии и в приказе Хвалынскому полку объявил арест одному штабс-капитану вместо другого. Бригадный вызвал «ошибочного» штабс-капитана и начал убеждать:
— Потерпите, голубчик. Вы еще молоды, роту нескоро получать. А если подымать вопрос, так не вышло б худа. Вы сами знаете, если рассердится командующий...
Сел за другого штабс-капитан. Горе было Деникину с бригадным, но за старания Сандецкий отличил того чином генерал-лейтенанта и орденом. Другое было хорошо энергичному начштаба. Бригадный не имел боевой практики, осиливал лишь занудные приказы по смотровой и хозяйственной части. Деникин получил под свою руку все вопросы боевой подготовки бригады.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.