Глава тринадцатая Сродни принцу датскому
Глава тринадцатая
Сродни принцу датскому
Писать стихи великий князь мог только тогда, когда его посещало вдохновение. Но это случалось, по его же собственному признанию, нечасто, «всегда медленно и с большим трудом». Недаром, читая подготовленную к печати рукопись книги Г. Нелюбина о своем творчестве, в том месте, где автор пишет: «вдохновение иногда оставляет нашего поэта», Константин Константинович исправил слово «иногда» на «часто».
А вот в Италии, куда он наконец отправился в августе 1895 года, к нему вернулась лирическая муза! Здесь К. Р. создает небольшой цикл, которому дает трогательное название «У моря в Генуе». В одном из стихотворений он размышляет о муках творчества, которые переживает рано или поздно каждый поэт:
О, слово немощное наше,
Как бедно ты! И тем бедней,
Чем божий мир пред нами краше
И чем мы чувствуем живей.
А в другом стихотворении он поет гимн морю – чудному источнику поэтического вдохновения:
Что за краса! Что за простор!
Нет, море, ты – невыразимо!
Плененный утопает взор
В лазури вод необозримой.
Гляжу – не нагляжусь… Твой вид
Захватывает дух невольно:
Душа и рвется, и горит,
Ей как-то сладостно и больно…
В Италии великий князь пробыл два месяца и домой вернулся осенью, в октябре. Впереди, казалось, его ждет только хорошее.
С первых же дней царствования Николая II стало ясно, что Константину Константиновичу не нашлось места в ближайшем его окружении. Но теплые, родственные отношения сохранились, и двоюродные дядя и племянник продолжали встречаться, хотя и не так часто, как раньше. Бывало, молодой император с императрицей приезжали даже в гости к великому князю в Мраморный дворец. Одно из таких посещений состоялось 9 декабря 1894 года:
Царь с молодой царицей приехали и стали чай пить… Они пробыли у нас час с четвертью, ходили по всем комнатам, были в детской у младенцев и обласкали нас. Совсем как по-старому. Что в нем за скромность, за простота, за смирение!
…Это русский царь, повелитель ста двадцати миллионов… Он как будто не отдает себе отчета в своем могуществе.
Осенью 1895 года Константин Константинович отмечает, что страна вступила во второй год царствования Николая II, а он ничего не изменил в государственном управлении. Это, несомненно, добрый знак, исполнение предначертаний его отца – императора Александра III. В некотором смысле Константин Константинович прав. Со времен царя Алексея Михайловича это правление было первым, которое началось без резких перемен во внутренней и внешней политике, в высших эшелонах власти.
И продолжалась эта идиллия вплоть до весны следующего, 1896 года…
27 апреля великий князь выехал в Москву, чтобы принять участие в коронационных торжествах. В Первопрестольной собралась почти вся императорская семья, «со всех сторон света прибывают иностранные принцы». А Константин Константинович вместе с женой едет на Николаевский вокзал встретить старших сыновей – Иоанчика и Гаврилушку. Они «выписали» мальчиков из Стрельны, чтобы те увидели великий праздник. «Заехали с ними к Иверской и въехали в Кремль Спасскими воротами». Салют, колокольный звон, многочисленные придворные, дипломаты, толпы простого народа… Великий князь волнуется, он понимает, что на следующий день произойдет «нечто необыкновенное, важное, полное глубокого значения».
На 14 мая в кремлевском Успенском соборе назначена коронация. Пройти она должна по старинному обычаю. Великий князь уже с утра на Красном крыльце. Вот загудел колокол Ивана Великого, раздался салют, на небе – ни облачка, и солнце залило яркими лучами соборную площадь, «высоко под самыми голубыми небесами с пронзительными криками реяли ласточки».
Войска построились, зрители занимали свои места на трибунах. Шествие, возглавляемое вдовствующей императрицей Марией Федоровной, торжественно двинулось к собору, сопровождаемое многочисленными криками «ура». Внутри же храма, справа от трона, выстроились в парадном облачении великие княгини и принцессы. Слева, лицом к алтарю, стояли великие князья. «Крики на площади возвестили нам шествие их величеств». Духовенство вышло встречать речами и «почтить их каждением фимиама и кроплением святой воды». Придворные несли скипетр, державу, большую корону. И вот наконец в собор вошли их величества, поклонились местным иконам. Император, как отмечает в дневнике Константин Константинович, был сосредоточен, на лице у него – молитвенное выражение, а во всем облике сказывалось величие. Александра Федоровна – воплощение «кротости и доброты». А императрица-мать словно помолодела, по наблюдению великого князя, она выглядела ничуть не старше, чем тринадцать лет назад, в день своего коронования. Или ему просто хотелось видеть ее такой молодой?
В наступившей тишине было слышно, как государь прочитал «Символ веры». Вот великие князья Владимир и Михаил помогли ему надеть порфиру, «при этом разорвалась его большая бриллиантовая Андреевская цепь». Константин Константинович никак не комментирует этот неприятный инцидент, но, читая эти слова, невольно задумываешься: не был ли разрыв драгоценной цепи зловещим предзнаменованием будущей трагической судьбы Николая II и его семьи?
Великий князь так взволнован в эти минуты, что почти не слышит слов, сказанных митрополитом Палладием. С трудом различает он и слова молитвы, которую читает, стоя на коленях, император. «Только когда все опустились на колени, а государь один стоял во весь рост, я мог на него налюбоваться…»
Величие всего происходившего в соборе произвело на великого князя Константина Константиновича «неописуемое впечатление». Богослужение от начала коронования до конца литургии продолжалось два с половиной часа, но время для него словно остановилось. Натура поэтическая, впечатлительная, он был преисполнен восторгом, увидев редкое по красоте и роскоши зрелище, услышав дивное пение и трогающее до глубины души молитвословие. Особенно великому князю было приятно, что государь в этот торжественный день был облачен в мундир родного Преображенского полка.
Вечером великий князь вместе с женой Елизаветой Маврикиевной повез детей полюбоваться иллюминацией. Выехав из Кремля через Боровицкие ворота, они целый час кружили по Волхонке и Ленивке; а переехав через Каменный мост, гуляли по другой стороне Москвы-реки. Потом, вернувшись через Москворецкий мост на Красную площадь, въехали в Кремль через Никольские ворота. Повсюду – громадные толпы народа. Двигались с трудом, чтобы никого не задеть. Но люди узнавали членов великокняжеской семьи, встречали их радостными улыбками, приветствовали оглушительным «ура». Кругом – волшебная иллюминация, море огней, народное ликование, которому, казалось, не будет конца…
День за днем император принимал поздравления и подношения. «Подносили без счета дорогие блюда с хлебом-солью, ими заставили в Андреевском зале несколько больших столов. Что за непроизводительный расход! Сколько можно было бы сделать добра на эти деньги!» Но это далеко не все… В один из дней Николаю Александровичу было поднесено 192 блюда с солонками. Особенно привлекательным оказалось то, что подарили государю представители московского купечества. Оно было выполнено по рисунку замечательного русского художника Виктора Васнецова, изобразившего Георгия Победоносца, поражающего дракона.
Правда, получая дорогие подарки от подданных, император тоже не скупился: на Ходынском поле от государева имени было выставлено знатное угощение для всех желающих. И вот 18 мая Константин Константинович, который жил в эти дни вместе с семьей в Потешном дворце Кремля, услышал страшную весть:
…ранним утром, когда на Ходынском поле, где в 2 ч должен был начаться народный праздник, раздавали народу от имени государя кружки и посуду (кружек было заготовлено полмиллиона), произошла страшная давка и оказалось 300 человек задавленных до смерти.
Уже через несколько часов выяснилось: погибло около полутора тысяч человек.
Что чувствовал, узнав об этой трагедии, самодержец? Трудно сказать, в душу человеку не заглянешь. Но внешне, по крайней мере, он оставался спокойным. В Петровском дворце Николай Александрович пил чай вместе со съехавшимися на коронацию из губерний волостными начальниками и старшинами. А вечером он отправился… на бал к французскому послу. Правда, великий князь услышал от С. Ю. Витте, что из Государственного казначейства отпускается 300 000 рублей в помощь семьям пострадавших на народном празднике. Но… спокойно пить чай в такие минуты?
Константин Константинович потрясен равнодушием Николая II. Он растерян, удивлен, не может понять причины его бездушия. Пытается найти понимание у своего любимого с детства кузена – великого князя Сергея Александровича, генерал-губернатора Москвы. Но он, так же как и его братья Владимир и Павел Александровичи, убеждает Константина Константиновича в том, что коронация – такое важное для страны событие, что торжества нельзя отменить ни при каких обстоятельствах. Даже гибель полутора тысяч людей не может этому помешать…
Как же горько разочаровываться в людях, особенно когда любишь их долгие годы! 19 мая великий князь с горечью отмечает в дневнике:
Казалось бы, следовало бы Сергею отменить бал у себя, назначенный на завтра, но этого не будет. Казалось бы, узнав о несчастье, он должен бы был сейчас же поехать на место происшествия – этого не было. Я его люблю, и мне больно за него.
Бередит душу и черствость самого императора. Он собирается погостить в подмосковном имении Сергея Александровича – Ильинском. Нужно его остановить, ведь так нельзя поступать! Не по-божески это и не по-человечески… Константин Константинович посылает Николаю записку, в которой просит его не уезжать из Москвы, остаться на панихиду по жертвам Ходынской катастрофы, которая намечена на 26 мая:
Милый, дорогой Ники, день твоего отъезда из Москвы, после трех недель торжества и восторга, совпадает с 9-м днем по кончине погибших на Ходынском поле. Как было бы умилительно и трогательно, если б ты приказал отслужить по них панихиду в своем присутствии. Какое бы это произвело умиротворяющее впечатление!.. Горячо тебя любящий Костя.
Но ответа на свой призыв он так и не получил. Вместо этого государев ездовой передает великому князю царский подарок – «пару пуговок с бриллиантовыми коронами по красной эмали; в футляре была вложена бумажка с надписью карандашом: „От Аликс и Ники 21 мая 1896“. Я узнал почерк государя…»
Получить подарок было, конечно, приятно. Но забыть равнодушие «дорогого Ники» к Ходынской катастрофе и ее жертвам, к судьбе семей погибших великий князь так и не смог. Через несколько месяцев встретился как-то в театре со своим родственником – великим князем Сергеем Михайловичем. Речь зашла о следствии по поводу Ходынской катастрофы. Невольно в разговоре упомянули и государя.
Сергей говорит, что хорошо его изучил, когда он еще был наследником. И очень его любит. Его нерешительность и недостаток твердости С. приписывает воспитанию; он подтвердил мое мнение: никто, собственно говоря, не имеет на Ники постоянного влияния, но, к несчастью, он подчиняется последнему высказанному ему взгляду. Это свойство соглашаться с последним услышанным мнением, вероятно, будет усиливаться с годами.
Как больно, и страшно, и опасно!
Вот так в до сих пор безоблачных отношениях великого князя и Николая II наметился душевный разлад…
Все это время Константин Константинович продолжал работу над переводом «Гамлета». Делать это в спокойной обстановке, за письменным столом, ему удается не всегда. Поэтому К. Р. выработал свой метод, который его не подводит. Он запоминает наизусть несколько строк, а потом переводит их «в уме где придется, на ходу, в свободную минуту». Иногда переводит ночью, когда не спится.
Время для столь желанного занятия великий князь старается найти даже во время лагерных сборов. Вот как он описывает сам процесс и его организацию в одном из писем к Я. П. Полонскому:
Я совсем зарылся в перевод Гамлета… Работаю и в лагере, и здесь, когда по субботам, воскресениям и праздникам бываю в Павловске. Для этого таскаю за собой целый обоз необходимых книг: английский словарь, специальный лексикон для Шекспира, два немецких перевода и два русских прозаических. Это большой труд, иногда утомительный, но всегда доставляющий наслаждение.
Конечно, переводить Шекспира очень трудно. В этом убедился не только К. Р., но и его предшественники. Впервые «Гамлет» появился на столичной сцене в 1811 году. Вольный пересказ трагедии был сделан Степаном Висковатовым. Но в этой работе терялся гений Шекспира, и зрители не могли в полной мере насладиться великим творением автора. Впрочем, раньше приходилось довольствоваться французским переводом, что было еще хуже. Конечно, можно прочитать повесть о принце датском и в подлиннике, но английский, вернее староанглийский, язык в России знали в ту пору немногие.
Первый достойный перевод трагедии на русский язык был сделан в 1827 году Михаилом Вронченко. Константин Константинович отдавал должное этой работе, но не мог не отметить, что переводчик не сумел передать дух Средневековья, а стремление перевести дословно привело к ошибкам в русском языке. Через десять лет появился перевод Николая Полевого, выполненный им для сцены. В этой работе, по мнению великого князя, уже чувствовался дух трагедии. Прошло еще несколько лет, и вот на свет появилась книга «Шекспир, переведенный прозою с английского Н. Кетчером». Это добросовестный труд, своей близостью к подлиннику, как отмечал Константин Константинович, «представляющий прекрасное пособие для изучения Шекспира, но лишенный поэтических и художественных достоинств».
Несомненно, великое творение Шекспира привлекало многих отечественных переводчиков. До выхода в свет работы, сделанной великим князем, в России было издано еще девять переводов «Гамлета». Таким образом, он стал четырнадцатым по счету, кто взялся в России за столь титанический труд. Вот как он объяснил свое намерение:
Свою работу мы предприняли не с целью перещеголять других переводчиков, а только по непреодолимому влечению передать по мере сил бессмертное творение Шекспира.
Интересен такой факт: любимый литературный наставник Константина Константиновича, замечательный русский поэт Афанасий Фет, тоже когда-то переводил произведения Шекспира, в частности трагедии «Антоний и Клеопатра» и «Юлий Цезарь». А вот с «Гамлетом» он справиться не смог! Буквально с самого начала английские строки «не вмещались» у него в русский текст и продолжали жить своей, независимой жизнью. Что же тут сделаешь? Пришлось Фету, несмотря на разочарование, отказаться от своего замысла. А вот К. Р. оказался более настойчивым, а возможно, просто более талантливым литературным переводчиком, чем его старший друг.
Принимаясь за работу, он использовал прежде всего американское издание Фернесса. «Подручными» оказались немецкие переводы Шлегеля и Боденштедта, французские – Франсуа Гюго и Рейнаха и, наконец, русские – Кетчера и Каншина. Кстати, два последних были сделаны в прозе. К. Р. объясняет, что намеренно не обращался к русским переводам в стихах, «дабы невольно не подчиниться их влиянию».
В начале октября 1897 года перевод «Гамлета» был закончен. Утром 6 октября К. Р. записал в дневнике:
Вчера Гамлет у меня умер. Как трудны его последние слова! Эти дни я живу переводом, и он меня поглощает. На днях под его впечатлением я перепугал жену, сказав ей: «Королева умерла!» Я разумел мать Гамлета.
Но это было еще далеко не все. Кроме перевода текста трагедии Константин Константинович решил дать к нему обширные комментарии. А для этого он начинает тщательно изучать «историю возникновения текста „Гамлета“, очень темную и сложную». Чем внимательнее он вчитывается в текст, тем больше возникает вопросов. Его интересуют мельчайшие детали, в том числе и то, как проходили первые постановки в Европе, какие костюмы были на актерах, декорации на сцене. Разгадку, видимо, можно найти в описаниях постановок театра «Глобус», в которых принимал как актер участие и молодой Шекспир. Но для этого необходимо найти многие материалы и читать, читать…
В результате титанического труда, проделанного великим князем, появилось фундаментальное двухтомное приложение к переводу трагедии «Гамлет» – уникальное в российском шекспироведении. Эта огромная исследовательская работа включает в себя построчный комментарий. Примечания охватывают обширный материал, они дают возможность заинтересованному читателю получить детальную информацию из ряда наук – филологии, истории, ботаники, психиатрии, даже астрономии.
Очень интересны разыскания Константина Константиновича об источниках шекспировской трагедии, истории текста «Гамлета» в разных переводах. В двухтомном приложении к трагедии приводятся также сведения о работах критиков, посвященных ей, о разных сценических постановках и об исполнении роли Гамлета выдающимися актерами: английским трагиком Гарриком, корифеями русской сцены П. Мочаловым, М. Щепкиным, В. Каратыгиным, даже великой Сарой Бернар. Здесь же приводится рассказ о костюме принца датского, обзор «Гамлет в музыке».
Работая над переводом трагедии, Константин Константинович постоянно с волнением думал о том, что «Шекспир куда сильнее». Успокаивал же он себя тем, что «законы стихосложения слишком глубоко внедрились… в душу». И все-таки работа идет трудно, хотя и занимается он ею очень охотно. Об этом признается в письме Я. П. Полонскому от 27 мая 1894 года: «Вчера я справился с примечаниями к двум первым сценам „Гамлета“ и приступил к переводу третьей. Ах, как это трудно!»
Когда же многолетняя работа, ставшая в последние годы главным литературным трудом К. Р., была закончена, он пишет сонет, посвящая перевод «Гамлета» «покойному Саше» – императору Александру III.
Как сладкую мечту, о Незабвенный,
В душе таил надежду твой поэт:
Перед Тобой повергнуть труд смиренный,
Желанный плод усилий долгих лет.
Ты повелел, чтоб «Гамлет» несравненный
На речи русской вновь увидел свет; —
Но перевод, Тобою вдохновленный,
Созрел – увы! – когда тебя уж нет.
С тобою мы разлучены могилой,
Но верится: и в небе будет мило,
Что на земле свершилося в любви.
Любовь Твое исполнила веленье…
Прими ж, о, Царь, поэта посвященье
И труд его с небес благослови!
…Слухи о том, что великий князь Константин Константинович работает над переводом «Гамлета», давно уже ходили по столице. Говорили об этом и в великосветских гостиных, и в среде демократически настроенной интеллигенции. Интерес у читающей публики был очень большой. Но первое издание «Гамлета» в переводе К. Р. было опубликовано лишь через три года после окончания огромной работы – в 1901 году. Сначала на суд зрителей был представлен сценический вариант шекспировской трагедии на русском языке.
Впервые «Трагедия о Гамлете, принце Датском» в переводе К. Р. была поставлена 17 января 1897 года офицерами Измайловского полка и приглашенными артистами в полковом зале офицерского собрания в рамках «Измайловских досугов». Режиссером спектакля стал известный драматический актер В. Н. Давыдов. Роль принца датского исполнял автор перевода.
Зрители, как и большинство критиков, по достоинству оценили как литературное совершенство перевода, так и исполнительское мастерство великого князя. Сам же он больше всего волновался о том, как справится с ролью. Не просто безупречно выучил текст, но и постоянно размышлял над образом своего героя, добросовестно посещал репетиции, внимательно прислушивался ко всем замечаниям режиссера, даже брал уроки фехтования, попросив тренера обучить его этому искусству в средневековом духе. Вот как он описывает свое состояние во время спектакля:
Стоя за кулисами и ожидая своей очереди выйти на сцену, я умирал от волнения, крестился и молился Богу. Грешно ли это? – не думаю: в драматическом, как и во всяком, искусстве есть Божия искра. А играть хочется не из пустого тщеславия, а любя искусство. И вот я вышел. Первые слова и извлечение меча, кажется, удались; но тем не менее я чувствовал, что у меня даже ноги дрожат от волнения. Впрочем, это скоро прошло, и я вполне овладел собой…
Старания начинающего актера не пропали даром. Газеты писали о том, что великий князь блестяще справился с ролью Гамлета. А сам исполнитель от радости игры на сценических подмостках и похвал зрителей и критиков находился «в чаду приятных волнений».
Спустя месяц некоторые сцены «Гамлета» были поставлены на сцене домашнего театра в Мраморном дворце. На спектакле присутствовали несколько членов императорской фамилии, в том числе вдовствующая императрица Мария Федоровна. Успех постановки оказался настолько велик, что спектакль решили показать еще два раза. На последнем представлении присутствовал Николай II, которому очень понравилась игра двоюродного дяди. Выразив Константину Константиновичу свое восхищение, он предложил поставить «Гамлет» на сцене Императорского Эрмитажного театра. Вскоре труппа начала репетировать спектакль на этой сцене.
Константин Константинович признавался, что «жил от репетиции до репетиции, в промежутки считая дни, остающиеся до следующей». И тут же с волнением восклицал: «Что же со мною будет, когда кончатся представления „Гамлета“»?
Кто перевешивает в его душе в эти дни: актер или переводчик, литератор? Трудно сказать. Он волнуется, как воспримут читатели его перевод, но волнуется меньше, чем за исполнение роли. Трагедия уже готовится к печати, «типография работает хорошо, но невозможно медленно».
Но вот отложена в сторону корректура, и он опять чувствует себя актером. По собственному признанию, только роль Гамлета может теперь расшевелить его: «даже стыдно признаться: во глубине души я считаю исполнение этой роли своим любимым и главным делом – все остальные перед ним бледнеют».
Перед представлением в Эрмитажном театре великий князь посещает монастырь, чтобы приложиться к чудотворной иконе Спасителя, «вымаливать удачи и скромности, чтобы к хорошему исполнению роли не примешивалось тщеславие и суелюбие». Так ему спокойнее на душе, вера всегда помогает.
…Премьера состоялась 17 февраля 1900 года. На ней присутствовали почти все члены императорской фамилии, многие министры, представители высшего света. Интерес к постановке – огромный! И в этот день зала, к огромному удовольствию Константина Константиновича, «была полна зрителей…» Успех небывалый!
И все же каждый раз, выходя на сцену в роли Гамлета, великий князь очень волновался. Его не оставляет чувство страха и неуверенности. Как отнесутся к его переводу филологи? А как воспримут игру артисты? Очень важной оказалась для Константина Константиновича встреча на одном торжественном ужине с историком литературы академиком Н. А. Котляревским. Услышав от него слова одобрения после посещения ученым одного из спектаклей, К. Р. записал в дневнике:
…Он сказал, что я одержал двойную победу: одолел текст Шекспира – что не есть, по его словам, забава и развлечение, а тяжелый и подчас мучительный труд; а во-вторых, справился с передачей роли Гамлета на сцене.
…Настало время, когда спектакль стал доступен и широкой публике. 30 ноября 1900 года первый спектакль прошел на сцене императорского Александринского театра. Похвалами откликнулись многие критики: практически все отмечали достоверность изображаемой эпохи, прекрасный, близкий к подлиннику перевод и, конечно, тонкое исполнительское искусство актеров. Константин Константинович с удовлетворением отмечает в своем дневнике: «Триумф полный».
И все же он так и не научился выходить на сцену в роли Гамлета без волнения. Спустя почти четыре года после премьеры трагедии на сцене офицерского собрания Измайловского полка, 16 декабря 1900 года, записывает в дневнике:
Роль Гамлета настолько сильно действует на мое воображение, несмотря на привычку к ней; невзирая ни на что, что я вот уже четвертую зиму ее играю, что, если задумаюсь о ней, лежа в кровати, сон бежит, и я долго не могу заснуть.
Известие о триумфальной постановке шекспировского «Гамлета» в России дошло вскоре и до Европы. Не осталось секретом и то, что великий князь Константин Константинович буквально влюблен в образ принца датского. Чем не повод для того, чтобы провести некоторые исторические параллели?
В 1903 году в Берлине вышла в свет небольшая книжка «Константин Константинович, принц русский. Драматическая шутка с волшебными превращениями. В 2-х действиях». В предисловии к ней говорилось, в частности, о вольнолюбии «принца русского» – черте характера, которую он унаследовал от своего отца. Ссылаясь на английские газеты, авторы статьи уверяли, что некоторым министрам, к которым Константин Константинович находился в оппозиции, удалось убедить Николая II в неблагонадежности великого князя. После резкого объяснения с царем либеральный великий князь якобы сошел с ума, вообразив себя Гамлетом.
Константин Константинович был не первым в императорском семействе, кого – в шутку или всерьез – сравнивали с принцем датским. «Русским Гамлетом» называли когда-то наследника российского престола Павла Петровича, ставшего впоследствии императором Павлом I. Его отец, как и у шекспировского героя, был убит заговорщиками, а сами они заняли высокие придворные должности, когда к власти пришла его вдова. Это сравнение было широко известно в Европе. Как-то раз цесаревич прибыл с визитом в Вену, и в один из дней должен был посетить придворный театр. Планировалась постановка «Гамлета». Приготовления шли полным ходом, как вдруг, буквально перед началом спектакля, актеру Брокману пришла в голову ужасная мысль о нежелательных аналогиях между героем трагедии и августейшим гостем. Об опасениях актера доложили императору Иосифу II, и спектакль вовремя отменили. В благодарность за своевременную подсказку он послал Брокману щедрый подарок – пятьдесят дукатов.
Судьба императора Павла I действительно трагически повторяла участь шекспировского литературного героя. А чем же напоминал Гамлета великий князь Константин Константинович? Многие представители высшего света, знавшие его, считали – замкнутым характером, добровольным отчуждением от жизни, которая казалась столь естественной представителям русской аристократии. Сам же великий князь полагал, что чем-то похож не только на принца датского, но и на своего прадеда Павла I. В 1895 году, 17 января, он сделал любопытную запись в дневнике:
Иногда мне случается находить некоторое сходство между собой и Павлом Петровичем в его далекие годы. В записках его воспитателя Порошина говорится, что у Павла была какая-то странная нервная торопливость. Такую торопливость я и за собой замечаю. Чтобы успеть сделать побольше в короткое время, я с утра начинаю спешить. И это часто в ущерб делу, только бы справиться, а как – это нередко мне безразлично.
И все же черты характера, похожие переживания, устремления – материя очень тонкая, почти неуловимая. С уверенностью можно утверждать лишь одно: душа каждого из них – принца датского, Павла I и великого князя Константина Константиновича, была благородной и возвышенной.
В течение нескольких лет спектакли по шекспировской трагедии «Гамлет» в переводе К. Р. собирали в разных театрах полные залы зрителей. А исполнитель главной роли, как и перед премьерой, не спал по ночам, волновался перед каждым новым выходом на сцену. Кажется: почему? Ведь выверен каждый жест, хорошо выучена роль, отточена каждая мизансцена. И все же, все же… Волнение хорошо знакомо натурам творческим, тем, кто всегда предъявляет к себе очень высокие требования.
Таков и наш актер. Его беспокойство о полюбившейся роли вполне понятно и объяснимо. Но совершенно иной ход размышлений у президента Императорской академии наук. Он, великий князь Константин Константинович, находится на излете XIX века уже во власти совершенно другой стихии.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.